Разрушительница пирамид

– Ты просто хотел от нее избавиться.

– Она утверждала, что была бы счастлива, будь у нее деньги.

– Вот-вот. И ты поторопился всучить ей бабло, хотя она нуждалась совсем не в этом.

– Ну, так бы и говорила. И не морочила голову себе и людям.

– Она хотела твоей любви, а вовсе не денег.

– Ты, оказывается, деньги раздаешь? – присвистнула я. – Чего сразу не сказал?

– Не доставай, а? – вновь поморщился Савва.

– Вообще-то у меня ипотека.

– Деньги он раздавать горазд, – хмыкнула Пелагея. – Чего не раздавать-то, если их совсем не ценишь? А вот доброго слова от него фиг дождешься.

– Шла бы ты к себе, Пелагея Сергеевна. Загостилась.

– Вот-вот, правда глаза колет.

– Любаша сказала, кто такой Ч?

– Не сказала. Но я сама сообразила. Ч – это наверняка Чуйков.

– Злодей из прошлой жизни?

– Скорее уж жертва. Тебе Любаша про аварию рассказывала?

– После которой она больше не садится за руль? Конечно. Но, как всегда, туманно. Называла себя убийцей и начинала рыдать еще на третьем предложении.

– Авария в самом деле была, – вздохнула Пелагея. – Еще до того, как мы подружились. Машину ей подарил любовник, но ездить за рулем она и тогда боялась. Короче, к машине прилагался водитель. Он и был за рулем, когда все случилось. Дело было вечером, в ноябре. Туман, видимость ни к черту. Женщина с ребенком переходили дорогу. Водитель заметил их слишком поздно, а скорость была слишком большой. Девочка и ее мать скончались в больнице. Водителю дали срок, пять лет, но родня, и в первую очередь муж, считали, что это слишком мало.

– И фамилия мужа – Чуйков?

– Чуйков.

– И что ему нужно было от Любаши, если за рулем не она была, а шофер?

– Не знаю. Но он к ней приходил. С угрозами. Она даже в полицию на него собиралась заявлять. Он вроде бы отстал, должно быть, малость успокоился. Но потом, как видно, вновь возник на горизонте. По крайней мере, никого другого с фамилией на Ч я не припомню.

– Понятно. Значит, по-твоему, он был очень зол на Любашу и вполне мог с ней расправиться?

– Ты сам сказал: Любаша кончать жизнь самоубийством всерьез не собиралась. И если сейчас лежит в морге, значит, ей кто-то помог. А единственным ее недоброжелателем был Чуйков. Остальное – ее выдумки. Тут ты прав.

– Как мило, что ты со мной хоть в чем-то согласилась, – съязвил Савва. – Ладно, найду Чуйкова и поговорю с ним. Хотя очень сомневаюсь, что Любашу он утопил. Уж очень это глупо.

– Мог помешаться от горя, – заметила Пелагея. – Такое бывает.

– Разберемся, а сейчас, дорогие дамы, я бы хотел остаться один.



Спать Олеська легла со мной, потому что другого места не нашлось. Подругу я, конечно, люблю, но делить с ней постель – чистое наказание. Она тут же принялась болтать, и ладно бы просто болтала, уж это я как-нибудь переживу, а настойчиво выспрашивала о моем отношении к Савве.

– Ты влюбилась?

– С какой стати? – опешила я.

– Ну, не знаю… Мама говорит, у вас отношения.

– Какая мама?

– Твоя, естественно. Так и сказала: наконец-то дочка взялась за ум и нашла приличного мужика. Главное, чтобы налево не ходил.

– У мамы все мужики налево ходят, так что непонятно, чему она радуется.

– Как думаешь, у мамы с Максиком что-то есть? – вздохнула Олеська.

– Вот уж не знаю. Тут зависит только от того, полный он дурак или наполовину.

– Почему же сразу дурак?

– Ну, извини, – приглядываясь к подруге, сказала я. – Назовем его интересной личностью.


– Сейчас многие увлекаются йогой и как их там… эзотерическими практиками.

– Ага. По-моему, он увлекся спасением мамы.

– Так это неплохо! Значит, человек хороший. И вообще, должен ведь кто-то маму спасать.

– Наверное. По мне, ей бы завязать с выпивкой, и сама прекрасно спасется.

– Знаешь, иногда мне кажется, твоя мама права. Ты… как бы это выразиться… слишком прямолинейна. Вы с твоим Саввой в этом схожи.

– Савва уже мой? – подивилась я.

– А чей? Не мой же. Хотя, если честно, я бы от такого мужика не отказалась. Это не Кирюха. А про прочих даже вспоминать не хочется.

– Не хочется, не вспоминай. А еще лучше спи.

Она в самом деле вскоре уснула, а вот мне не спалось. Я думала то об убитом Олеге, то о портрете, который кто-то подменил, потом о Любаше и, конечно, о Савве. По мне, так я думала о нем слишком много. Убеждала себя, что тип он мутный и тратить на него часы отдыха не стоит, но все равно думала. Оставалось лишь гадать, почему. Конечно, парень он видный, тут Пелагея права, но, как я уже сказала, меня тянуло к мужчинам интеллигентным, а он во всех смыслах от этого светлого образа был далек. Ко всему прочему, бабник. Хотя тут я бы Пелагее не особо доверяла. Ко мне, к примеру, не подкатывал, если не считать поцелуя в машине. Или я не в его вкусе? Кажется, эта мысль всерьез обеспокоила.

В общем, сна не было ни в одном глазу, и, чтобы не беспокоить Олеську, я тихо выскользнула из комнаты, прихватив с собой «Занимательную математику». В кухне я поставила чайник и устроилась за столом, взобравшись на стул с ногами.

Не успела вода в чайнике закипеть, как появился Максик. Физиономия его светилась улыбкой, свою гриву он собрал в хвост на макушке и выглядел презабавно. Максик устроился напротив, вежливо спросив:

– Что читаешь? – Я показала обложку, он радостно закивал: – Ты удивительная девушка. А я Ремарка очень уважаю. Никто так не пишет о любви, как он.

– Ага, – сказала я, приглядываясь к тренеру. – Тут возник вопрос: у тебя с мамой отношения?

– У кого возник? – испугался он.

– У Олеськи.

– Нет у меня отношений с мамой, но Олеське об этом лучше не говори. Мы с твоей подругой не подходим друг другу.

– Почему это?

– Просто не подходим. В этом нет ничего обидного. Некоторые люди подходят друг другу, а некоторые не подходят совсем.

– Да ты что? Я и не подозревала, что так бывает.

Он весело хихикнул.

– Мама права: с тобой нелегко… Зато на тебя можно положиться.

– Лучше не надо. Мне, знаешь ли, своих проблем хватает.

– Да я так, для примера. Кстати, а ты Фейхтвангера читала?

Фейхтвангера я читала, а вот никто из моих знакомых не сподобился. И теперь я смотрела на Максика с интересом. Парень он, надо признать, занятный. В общем, мы разговорились. Сидели за столом, касаясь друг друга локтями, пили чай и болтали, стараясь не повышать голоса, чтобы не мешать спать остальным членам нашей коммуны.

Но, видно, все-таки помешали, потому что в кухне появился Савва, в трусах-боксерах и линялой футболке, заспанный и недовольный.

– Вам чего не спится? – спросил он, выпив воды из-под крана.

– В графине есть кипяченая вода, – сказал Максик. – Мама считает, из-под крана пить воду опасно.

– Твоя мама?

– Евина. Но я бы с ней спорить не стал.

– Какой дурак будет спорить с Евиной мамой, – совершенно серьезно сказал Савва, а я предложила:

– Может, выпьешь чаю?

– А это не помешает вашей беседе?

– Нет, – замотал головой Максик со счастливой улыбкой. – Нам не спится, и мы болтали о книгах.

– Максик читал Фейхтвангера, – сообщила я, хотя могла бы и помолчать.

– «Иудейскую войну»? – смог удивить Савва.

– Мне больше нравятся «Лисы в винограднике».

– Тоже ничего, – кивнул Долгоруков, и мы продолжили разговор. Только теперь втроем.