Самая настоящая Золушка

Отсутствие заботы в его голосе немного царапает сердце, но за последнюю неделю я уже успела привыкнуть к тому, что мой Принц не разбрасывается чувствами. И, в конце концов, о человеке должны говорить его поступки, а не слова. Кирилл любит меня, даже если не говорит об этом. И эта скоропостижная свадьба — лучшее доказательство его чувств.

Весь день до самой глубокой ночи возле моей кровати дежурит пара медсестер: мне что-то капают в вену, отпаивают мутными, противными на вкус растворами, делают уколы и все время меряют температуру. Около двух ночи я уже встаю с кровати без посторонней помощи и чувствую себя готовой бежать под венец хоть сейчас, можно даже без прически и свадебного макияжа.

Но Лиза утихомиривает мой пыл, буквально силой возвращая в постель и еще раз настойчиво предлагая прислушаться к советам доктора и подождать хотя бы неделю, а лучше несколько.

— Тебя не пугает эта… поспешность? — спрашивает она. И до того, как я успеваю дать ответ, вдруг говорит: — Послушай, а ты уверена, что дело в креветках?

— В каком смысле? Я больше не ела ничего такого.

Лиза проводит языком по тонким губам, бросает на меня пару косых взглядов и расшифровывает:

— Конечно, неделя — очень маленький срок для появления токсикоза, но…

Я чувствую, как стыд махом приливает к щекам, и первые минуты даже не могу ничего сказать в свою защиту, потому что все это как-то слишком в лоб. Но, собравшись с мыслями и искренне надеясь не сгореть от смущения, шепотом признаюсь:

— У нас еще ничего не было.

— Не было секса? — уточняет Лиза — и я уверена, что облегчение на ее лице и в голосе — не плод моего воображения.

Мне это не нравится.

Я слышала, что в семьях, где брат младше сестры такое иногда случает: слишком сильная и ревнивая любовь к мальчику, которая мешает отпустить его из семейного гнезда. Возможно, Лиза, которая старше Кирилла почти на десять лет, просто боится, что с моим появлением она отступит на второй план.

— Послушай меня. — Лиза придвигается ближе, как будто собирается сказать мне что-то такое, что говорить не стоит, но и молчать об этом она уже не может. — Ты еще слишком молода. У тебя впереди вся жизнь, множество новых свершений и открытий. Ты можешь путешествовать, наслаждаться лучшими столицами Европы. Постарайся… не спешить с детьми.

Она сжимает в ладонях мою руку, но я уверенно вытягиваю ее обратно и дрожащим, но тоже уверенным голосом говорю:

— Это касается только нас с Кириллом. Спасибо за совет, Лиза.

Лиза пожимает плечами, встает, чуть не роняя стул, и быстро выходит, в дверях сталкиваясь с молоденькой медсестрой, которая пришла нести свою ночную вахту.

Около трех ночи меня, наконец, окончательно изматывает потребность выспаться.

И примерно в то же время я вдруг осознаю, что впервые собираюсь провести ночь у Кирилла.

Несмотря на то, что здесь все, от платьев и туфель до заколок и булавок, именно здесь я делала последнюю примерку по настоянию Лизы, и именно отсюда нас заберет свадебный кортеж, я чувствую себя абсолютно потерянной в огромном доме. И с трудом могу представить, что уже завтра стану его постоянной частью. Это было одним из первых условий Кирилла после того, как он, используя мою самую большую болевую точку, вырвал «да» в ответ на его предложение. А чтобы я не возражала, напомнил первый день нашего знакомства и двух парней, которые вышли нам наперерез явно не для того, чтобы пожелать сладких снов.

Я лежу на кровати, испытываю настолько сильную усталость, что даже не могу уснуть. И веки болят так, что если закрыть глаза, то становится еще хуже. В последний раз со мной такое случилось только перед первой сессией, когда я так переживала, что трое суток не могла ни спать, ни есть. До сих пор не помню, как ходила на экзамены, но однокурсники говорят, что строчила, словно робот, мужественно отстреливаясь от всех вопросов.

Я перекатываюсь на другую сторону, чтобы свет ночника не попадал в глаза, прячу лицо между подушками и начинаю считать слоников. Обычно это помогает, но сегодня, даже добравшись до второй сотни, я все еще и близко не дремлю.

Еще через пять минут решительно спускаю ноги с кровати и потихоньку выбираюсь на кухню, чтобы сделать сладкий чай.

В коридоре горит только пара незаметно вмонтированных где-то под самым потолком ламп. Света ровно столько, сколько нужно, чтобы не заблудиться в темноте — и это приятно греет душу. Понятия не имею, как бы спустилась вниз, преследуемая, пусть и надуманным, но страхом оказаться один на один с охотником в темноте.

Я успеваю дойти до лестницы и заметить тень от человека на первом этаже, когда свет внезапно гаснет. Абсолютно весь и сразу, в мгновение ока окуная меня в непроглядную тьму самой глубокой впадины, где даже рыбы слепы, потому что давно научились ориентировать на вибрацию.

Меня словно что-то расшатывает из стороны в сторону, подкашивает точным ударом косы. Я удерживаю вертикальное положение только потому, что в последний момент успеваю вспомнить, что сразу справа — перилла, и цепляюсь в них двумя руками, словно ребенок в материнскую руку.

Мне страшно до стучащих зубов.

До горькой слюны во рту.

Попытки уговорить себя не поддаваться панике растворяются в бесконечной веренице мелькающих перед глазами страшных скелетоподобных лиц.

«Это просто слишком богатое воображение», — уговариваю саму себя, медленно, носком ощупывая каждую ступеньку, спускаясь вниз. Там кто-то был, я видела тень, значит, кто-то обязательно поможет и объяснит, что произошло.

Глаза уж немного привыкли к темноте, и я вижу очертания софы, дивана, кресел и даже тумбы с вазами. Пара шагов вперед, в сторону двери на кухню. Не уверена, что права, но обычно именно там, в одном из доступных ящиков, хранится фонарик или хотя бы свечи на первое время.

«Ну вот, и совсем почти нее страшно, Катя, осталось чуть-чуть — и будешь утром рассказывать всем, что бродила по дому в полной темноте и даже не описалась от страха».

Еще пара шагов.

За окнами какая-то яркая вспышка, словно где-то рядом упал метеорит. Я жмурюсь от рези в глазах, пытаюсь прикрыть голову, отвернуться — и натыкаюсь на стоящего прямо за моей спиной человека. В ярком зареве его лицо выбелено до неузнаваемости и кажется неестественно вытянутым, узким, словно у инопланетянина из «Секретных материалов».

Пытаюсь закричать, но голоса просто нет, язык задеревенел и присох к нёбу.

Выставляю вперед руки, теперь абсолютно уверовав, что тот охотник из тени, который приходил за мной и случайно забрал мою мать, на самом деле существует. Что он реален, из плоти и крови, и даже странная анатомия не помешает ему придушить меня костлявыми руками-ветками. Потому что на этот раз он точно не ошибся.

Странно, что ноги все равно слушаются, хоть мой парализованный страхом мозг уже давно их не контролирует. Как еще объяснить, что через секунду я снова в темноте и, словно угорелая, вваливаюсь в кухню, щупая все, что попадет под руку, чтобы найти оружие для защиты.

Натыкаюсь на чьи-то руки.


Кричу до сорванного горла.

И мягкий свет снова возвращает меня в реальность.





Глава двадцать седьмая: Кирилл




Глава двадцать седьмая: Кирилл

Год назад

Замарашка орет мне в лицо, разбивая вдребезги то немногое душевное спокойствие, что я собрал за день. Ее присутствие в моем доме просто убивает. Крошит мой и без того сломанный мозг внезапным приступом паники. До дрожи в руках, до сраной трясучки, стоит лишь подумать, что так теперь будет всегда.

Что порядок, в котором мне комфортно существовать, перестанет быть моим.

Что вещи перестанут лежать на своих местах, что в созданной мною жизненно важной гармонии появится Суперновая чистого Хаоса, которая меня разоблачит.

Лиза была права.

Хуевая затея.

Не нужно было слушать Морозова с его грандиозными конспирациями и планами. Хотя, чего уж: до сегодняшнего дня все было почти идеально. Не считая моментов, когда замарашке хотелось трогать меня или, как в тату-салоне, устроиться на мне, словно приблудный котенок.

Я с трудом проглатываю первое желание оттолкнуть девчонку, стряхнуть ее с себя, как насекомое, выбежать — и закрыть дверь на замок, чтобы хотя бы на время вернуть себе чувство безопасности. Но стоит вспомнить о маскировке, и в работу, наконец, включается дополнительный двигатель.

— Кирилл?! — Замарашка смотрит на меня заплаканными испуганными глазами.

Чувствую, как заклинивает мышцы шеи, потому что мозг пытается зафиксировать ее в таком положении, а тело хочет избавиться от раздражающего фактора.

И ладони, в которые замарашка вцепилась, словно перед смертью, жжет до зубного скрежета. Наверное, примерно то же самое чувствовало бы тесто, когда его прессуют двумя блинами вафельницы, если бы обладало разумом или хотя бы зачатками нервной системы.

— Не кричи, — прошу я, хоть внутри черепа эти слова превращаются в вакханалию, от которой закладывает уши.

То, что тихо для всех — для меня настоящая пытка высокими звуковыми частотами.

Даже если это мои собственные слова.

— Там кто-то был! — продолжает паниковать Катя. — Какой-то мужчина. Очень высокий и…

— Это охрана, — торможу ее истерику.

В подтверждение моих слов в кухню заходит Егоров — большой и почти квадратный от мышц начальник службы безопасности, рапортует, что где-то на линии перебои из-за аварии, но включился автономный генератор и ситуация под контролем.

Пока замарашка выслушивает его монотонную речь старого спеца, я почти высвобождаюсь из ее хватки, но девчонка, словно нарочно, вдруг крепко обхватывает меня руками, прижимаясь сразу всем телом.

Просачивается в меня сквозь микроскопические щели, словно паразитирующая культура.

Она слишком… везде.

Слишком много ее во мне, в воздухе, который уже в моих легких.

Эта девчонка словно несовместимый с жизнью обширный ожог на коже.

И я все-таки срываюсь: отрываю ее от себя, начихав на протестующий крик и попытки снова до меня дотронуться.

Егоров быстро ретируется.

— Не прикасайся ко мне! — ору не я, но мои бесконечные порезы под кожей. — Мне противно, поняла?! Не трогай меня!

Какая-то часть сломанного мозга еще пытается работать в нужном направлении, но это уже бессмысленно, потому что вслед за паникой на мою голову обрушивается потребность к ебене матери отправиться на другую планету.

Чтобы выйти, мне нужно сделать несколько шагов в сторону Кати, но она внезапно отшатывается, стоит дать понять, что нам никак не разминуться без нового контакта телами.

Ее тощее тело отбрасывает назад, на тумбу, где стойка с ножами почему-то стоит на самом краю. В секундной гнетущей тишине, для меня такой же громкой, как и крик, слышно, как замарашка дышит рваными глотками и вдруг вскрикивает, когда подставка опрокидывается и ножи летят вниз, прямо на ее босые ноги.

У меня есть лишь мгновение, чтобы оценить обстановку, прикинуть, что стоит дороже: ее израненные ступни или моя, в который раз за день, изнасилованная психика.

Я выдергиваю замарашку одним выверенным жестом, и она снова оказывается в моих руках. Но на этот раз брыкается, кусается и шипит, сыпет градом ударов куда придется.