Самая настоящая Золушка

— Я узнала о его болезни… недавно? — все еще надеясь на лучшее, уточняю я, хоть предчувствие подсказывает, что, когда Морозов узнал о диагнозе Кирилла, для меня это уже давно не было новостью.

— Ты нашла какие-то документы, — пожимает плечами отец и подливает немного свежего чая в мою почти опустевшую чашку. — Почти сразу после свадьбы. Предъявила их Кириллу, ему нечего было сказать. Тогда же он сказал, что раз уж все и так вскрылось, то пришло время обсудить тему детей. Ты сказала, что он просто поставил тебя перед фактом: детей не будет, потому что, хоть это только медицинские теории, есть небольшой шанс, что ребенку передастся его тугоумие. Все, чем он владеет, получат дети Лизы, когда им исполнится двадцать пять лет. Если бы с Кириллом что-то случилось, ты получила бы некоторое постоянное содержание, но все, чем он владеет: дома, бизнес, квартиры и машины — получит Лиза и ее дети. Ты согласилась. Я не знаю, почему, но уверен, что тебя просто вынудили. Я узнал об этом слишком поздно, около двух месяцев назад. И только из твоих слов. Катюша, — Морозов выдерживает паузу, но я и так знаю, что он скажет. — Кирилл не хотел детей. И ты тоже их не хотела, потому что жила рядом с этим монстром и видела, что может случиться с твоим ребенком. Поверь, прежняя Катя… Она поступила бы так, как нужно ребенку.

— Она… Я бы сделала аборт? — не верю своим ушам.

— Да, потому что это было бы гуманнее, чем обрекать маленькую жизнь стать таким же выродком, как его папаша.

— Только по этой причине? — Меня снова трясет, в затылке, там, где я ударилась головой, распускается тупая нагнетающая боль.

Морозов вздыхает, устало откидывается на спинку кресла и говорит, потирая переносицу:

— Да. Только поэтому.

Не знаю почему, но в эту секунду, когда он снова пытается наполнить мою чашку, я чувствую, что он все равно что-то недоговаривает. Нет никаких мыслей, что это может быть, и память, наконец, выдохлась, перестав отвечать картинками на внешние раздражители. Я словно стою перед пазлом, где не хватает одного кусочка. Картинка уже понятна, недостающей элемент не делает погоды, но его отсутствие не дает сложиться общей гармонии. Но мне не хочется обижать его подозрениями, которые, вполне возможно, всего лишь плод моего больного воображения.

Единственное, в чем я абсолютно точно уверена — я не сделаю аборт. Никогда. Ни за что. Даже если Кирилл потребует этого силой.

В памяти всплывает эхо нашего недавнего разговора, где он уверял, что мы хотели этого ребенка. Но это абсолютно не похоже на ту правду, которую говорит Морозов. Кто-то из них врет или недосказывает.

Как будто прочитав мои мысли, отец порывисто встает из-за стола, идет ко мне и вынуждает подняться, чтобы крепко обнять, по-отечески погладить по голове. Все это очень знакомо и понятно.

— Мне так жаль, что я не был рядом, когда… — Он сглатывает и крепче прижимает мою голову к плечу. — Здесь ты в безопасности, обещаю. И ты сама решаешь, как лучше поступить. Только прошу тебя, — он отстраняется, заглядывает мне в лицо, — какое бы решение ты ни приняла, думай о том, чтобы хорошо было тебе. В первую очередь. А я приму любое твое решение.

И снова я ему верю.

Кроме одного тревожного звоночка, во всем остальном я почти уверена, что в моем прошлом этот человек был единственным, кто никогда не делал мне больно.

Чуть позже он отводит меня в приготовленную комнату, немного мнется в пороге, а потом уходит, тихо прикрывая за собой дверь.

Я сразу замечаю желтый с ручкой чемодан на колесиках, потому что он стоит возле кровати и приковывает взгляд, словно бомба замедленного действия. Сначала даже не решаюсь подойти, так и стою возле двери, переминаясь с ноги на ногу, до сих пор не в состоянии переварить недавний разговор. Может быть не стоит вскрывать этот ящик Пандоры? Психиатр предупреждала, что сильные нервные потрясения могут плохо сказаться на попытках вспомнить прошлое.

Но, когда я почти решаюсь не заглядывать в прошлое хотя бы сегодня, внезапно приходит осознание того, что чем больше я бегаю от правды, которая оказалась настолько разрушительна, что память решила спрятать ее в дальний ящик, тем сильнее запутываюсь в лабиринте неизвестности. Уже сейчас в моей душе столько сомнений, что я понятия не имею, как жить с ними дальше, а что будет потом, когда вернутся настоящие воспоминания? Смогу ли я жить с тем и другим одновременно?

Я изнутри запираю дверь на щелку, кладу чемодан на кровать, сама удобно усаживаюсь рядом… и понимаю, что на прошлом снова висит замок, на этот раз в виде цифрового кода. На четырех железных роликах случайный набор цифр. Пытаюсь вспомнить, отыскать хоть какие-то намеки на то, что вспомню правильную комбинацию, но это все равно, что играть в прятки с завязанными глазами и без колокольчика. Я даже не знаю, за что ухватиться, шарю наугад в полной пустоте.

Потом начинаю просто крутить железные шестерни в надежде на память тела.

Так уже бывало, правда, в мелочах. Но разве я могла так просто забыть шифр от вещей, которые наверняка что-то значат, раз я спрятала их под замок и увезла из дома, который считала своим?

Ничего не получается.

Единственное, на что можно надеяться — подобрать случайную комбинацию, но на это может уйти несколько дней. Или даже недель.

Я обреченно прикусываю палец, оглядываюсь по сторонам, но в это время кто-то дергает ручку двери: резко и быстро, как будто собирался ворваться без стука и приглашения и не ожидал, что дверь будет заперта изнутри.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Татьяна, — раздраженно говорит она, продолжая дергать ручку, как будто надеется, что дверь каким-то образом решит открыться. — Нам нужно поговорить.

— Я бы хотела…

— О Руслане, — перебивает мачеха. — О человеке, от которого ты ждешь ребенка. И если ты не откроешь дверь, я скажу это громче, и твой любимый папочка узнает, что на самом деле его милая невинная доченька — обыкновенная шлюха.

Мне становится страшно.

Не потому что она может выполнить угрозу — а она может, она делала куда более мерзкие вещи, судя по резкой, ударяющей в горло волне отвращения. И еще я понимаю, что прошлая я не рисковала с ней связываться, хоть в доме моего отца у меня было куда больше прав, чем у нее.

Я боюсь, что Татьяна может оказаться права.

И те фотографии в интернете, после которых Кирилл вышвырнул меня из своей жизни, словно паршивого котенка, могут оказаться совсем не подделкой.





Глава тридцать вторая: Катя




Глава тридцать вторая: Катя

Я едва успеваю повернуть защелку, как Татьяна резко врывается в мою комнату, быстро осматривается, как будто переживает, что нас могут подслушать, и уже спокойнее, почти без нервов, прикрывает дверь. На минуту мне кажется, что она закроет нас на замок, и видно, что она думает о том же, потому что на несколько секунд ее пальцы зависают над защелкой.


Но она передумывает и с видом хозяйки идет до моей кровати. Разглядывает чемодан, потом снова вопросительно смотрит на меня.

— Я не знаю никакого Руслана, — пока не потеряла остатки решимости, отчеканиваю я, нарочно стоя поближе к двери, если вдруг она начнет давить или запугивать.

Она это тоже может.

Она мастер моральной порки.

Даже забыв свою свадьбу, свой первый секс, забыв все — я помню, что с ней нужно быть осторожнее, чем с болотной гадюкой.

— Вряд ли ты его не знаешь, — говорит Татьяна, присаживаясь на кровать в расслабленной позе хозяйки положения. — У вас был роман. Очень… страстный.

— Вы врете, — пытаюсь противостоять я. — Не знаю зачем, но все это вранье.

— Почему именно это вранье, а не что-то другое? — как будто искренне удивляется она.

— Я люблю мужа.

Она морщит нос, снова косится на мой чемодан и я, собрав волю в кулак, подхожу, чтобы сдернуть его с кровати и поставить подальше к стене. Татьяна усмехается и пожимает плечами.

— Мне не важно, что ты думаешь, если ты все равно ничего не помнишь. Может быть, все врут? Даже ты? Сама себе. Прямо сейчас. Это ведь такой шанс: одним махом оттереться от грязи и снова прикинуться непорочным ангелом.

— Уходите или я позову отца, — игнорируя ее иронию, прошу я, нарочно становясь так, чтобы было ясно — ей лучше убраться прямо сейчас.

— Я пришла сказать, если по твоей вине Кирилл хоть пальцем тронет моего брата, я все о тебе расскажу. Каждое твое слово, каждый шаг, где была и что делала по часам и минутам. И, чтобы ты не думала, что я блефую…

Она достает из кармана пиджака телефон, что-то там находит и сует экран мне под нос.

Это та самая фотография, которой утром любовались продавщицы в детском отделе.

Оторопь мешает мне дышать. Именно в эту минуту я очень хорошо понимаю значение фразы «задохнулась от возмущения», потому что в легких нет воздуха — там только один злой вой, который я сдерживаю нечеловеческими усилиями воли.

И Татьяна это понимаю, потому что вслед за моей реакцией фривольно, словно котенка, щелкает меня по носу и, нарочно задев плечом, идет к двери, как бы невзначай снова оглядываясь на чемодан.

— Не волнуйся, Золушка, — она открыто глумится, — из сети эти снимки уже убрали. Просто хотела, чтобы Маленькая потеряшка еще раз убедилась, как легко я могу испортить ее сказку. И вот еще что.

Татьяна немного придавливает ручку двери, но не открывает ее.

— Нажалуешься на меня отцу — и я сделаю так, что весь мир узнает, каким «маленьким недугом» болеет твой муженек. Вряд ли будет много желающих вести дела с человеком, который в любой момент может стать абсолютно неадекватным.

Татьяна уходит, прикрывая дверь со звуком, похожим на прищелкивание языка.





Глава тридцать третья: Кирилл




Глава тридцать третья: Кирилл

Год назад

Год назад, до того, как погибли родители, я был уверен, что никогда не женюсь и не повешу на шею то, что другие люди называют «семья». Что в моей жизни никогда не будет ничего более значимого, чем работа и увлечение. Что мои корабли в бутылках, которые я собираю, пока в голове не восстановится порядок, будут значит для меня больше, чем живые люди, потому что живые люди никогда не будут настолько же необходимы.

Потому что я легко могу обойтись без общения, но не без своего дурацкого хобби.

Но сегодня, в ЗАГСе, где мы с Катей стоим друг возле друга, я вдруг понимаю, что ровно через минуту, когда нам закончат зачитывать ересь о семейной жизни, правах и обязанностях, я больше не буду принадлежать сам себе. В моей жизни появится маленькая надоедливая зверушка, за которую я должен буду нести ответственность. И что теперь рядом со мной всегда будет человек, перед которым я буду должен стоять на выправке, играть в игру «притворись нормальным» даже во сне.

И на все это я пошел совершенно добровольно.

Из-за каких-то денег.

Хотя, правильнее будет сказать — очень больших денег, которые нужно спрятать как можно скорее. Сейчас я вообще не уверен, что нужно было слушать Морозова и ввязываться в это говно, но отступать уже поздно, даже если я то и дело ловлю себя на том, что оглядываюсь на дверь.

Замарашка стоит совсем рядом — я чувствую тепло ее тела, как солнечный ожог на коже. Хочу отгородиться, закрыться непроницаемой стеной и сделать так, чтобы мы даже близко не обменивались дыханием.

— Кирилл, — слышу в спину шепот сестры и с опозданием обращаю внимание на тишину вокруг.

Все смотрят на меня.

Это все равно, что стоять у стенки и ждать расстрела, глядя во взведенные дула ружей. Малодушно хочется прикрыться руками.