Самая настоящая Золушка

— Да, согласен, — говорю почти шепотом, потому что голос предательски трескается.

Я только что подписал приговор своей спокойной жизни.

Мы обмениваемся кольцами. Я помню, что их выбрала Лиза, потому что мне было все равно. Но Катя возится с моим кольцом, потому что никак не может надеть его на мой безымянный палец. Я сжимаю челюсти и вспоминаю о том, что эта церемония — лишь аперитив, потому что впереди нас ждет основное блюдо.

Первая брачная ночь.

— Кирилл, если ты уже затеял этот абсурд, то хотя бы сделай вид, что рад, — снова говорит Лиза, когда нас с Замарашкой официально объявляют мужем и женой, и Катя на время исчезает в кругу своих немногочисленных подруг.

— Это ради нас, — рассеянно отвечаю я.

— Надеюсь, ты не забудешь об этом «нас», когда в твоей жизни появится своя собственная семья, — бросает сестра, отстраняясь, потому что к нам уже идут фотографы.

Этот вечер просто нужно пережить.

Но для меня он словно долгая пытка на дыбе: меня вспарывают, кромсают, линчуют и четвертуют. Живьем сдирают кожу, и все это я позволяю делать с собой добровольно. И единственное, что могу сделать сам, чтобы обезопасить свои сожженные микросхемы от окончательной поломки — отключить голову. Найти тревожную кнопку и врубить заморозку на всю катушку, просто делая все то, что я разучивал прошедшую неделю, как проклятый. Переставлять руки и ноги, улыбаться, смотреть на Катин нос глазами влюбленного дурака из мелодрам, которые Лиза буквально силой заставила меня посмотреть. Она говорит, что никакие деньги не стоят безопасности моей жизни, но сделала все, чтобы придать фарсу оттенок правдоподобности.

Мы отказались от шумного торжества, потому что, когда я последний раз был среди шумного сборища людей, это чуть не закончилось провалом многолетней конспирации. Катя так радовалась свадьбе, что даже не возражала против свадьбы в узком семейному кругу.

Поэтому, когда официальная часть заканчивается, мы едем в наш дом, где уже оформлена терраса, накрыты столы и живой оркестр играет Моцарта и инструментальные каверы на старые рок-баллады. Все придумала Лиза. Мне даже стыдно, что мне все равно на эту мишуру, потому что сестра, кажется, до последнего ждала одобрения.

Когда выдается минута, я сбегаю из-за стола в свой кабинет, надеясь хоть сколько-нибудь восстановить душевное равновесие, но уже через минуту следом появляется Морозов. Судя по тому, как он выразительно закрывает за собой дверь, я понимаю, что разговор снова пойдет о безопасности денег и активов, которыми вот-вот официально будет владеть моя новоиспеченная жена.

— Я бы хотел побыть один, — говорю, не поворачивая головы, хоть заранее знаю, что с Морозовым это никогда не работает. Он упрямый старый баран, и именно за это отец ценил его поддержку, и позже научился ценить я.

— А я бы хотел поговорить, — безапелляционно заявляет он. — Когда ты собираешься все официально оформить? Я устал отбиваться от вопросов. Под нас копают журналисты.

— Нас? — уточняю я.

— Да, блядь, нас! — Он шагает к бару, находит стакан и наполняет его гораздо больше «порции приличия». Вливает в себя жадными глотками и припечатывает зеркальную столешницу до противного хруста.

Мне почему-то хочется, чтобы она на хрен треснула — и осколки превратились в непереплываемый океан между нами. Может хоть тогда меня оставят в покое.

— Не прикидывайся дураком, Кирилл, ты знаешь, что мы связаны по рукам и ногам. Прощупают тебя — я буду следующим.

— Тогда может перепишешь что-то на свою новую жену? — предлагаю я.

Это искреннее предложение, но он, видимо, считает иначе, потому что внезапно багровеет и снова глушит мой дорогой виски, словно это содовая.

— Я уже сделал и делаю достаточно, чтобы прикрывать твою задницу по всем фронтам, и за все это прошу лишь не забывать и о моих интересах. Я не раб вашей семьи, Кирилл, мы полноправные партнеры, мы связаны везде, куда ни плюнь. Поэтому имею право знать, все ли у тебя схвачено. И будет ли эта девочка достаточно слепой и глупой, чтобы подписать все, что ты ей дашь, не задавая лишних вопросов.

— Она не похожа на ту, которая будет задавать вопросы, — озвучиваю свое мнение о Кате.

Замарашка вообще ничего не спрашивает. Ога просто заглядывает мне в рот, молится на меня, словно на идола, хоть я до сих пор не понимаю, что же во мне такого особенного.

— Ты держишь ситуацию под контролем? — допытывает Морозов. — Я могу на тебя положиться?

Тот Кирилл во мне, которому больше всего хочется послать всех на хуй и спрятаться от внешних раздражителей, рад бы от него отделаться. Сказать все, что Морозов хочет услышать, запереться на ключ и просидеть в тишине до самой ночи.

Но тот Кирилл, который иногда — очень редко — срывается с цепи, чтобы пустить кровь, внезапно становится на дыбы.

Я не умею справляться со злостью.

Иногда, если получается, успеваю всадить себе воображаемую дозу успокоительного, и тогда внутренняя Годзила превращается в маленькую злобную, но почти безобидную ящерицу.

Сегодня я уже использовал недельный запас транквилизаторов, и злая кровожадная тварь стремительно выползает наружу. Плевать. Прямо сейчас мне на все класть.

— Я делаю то, что считаю нужным! — рявкаю так громко, что дребезжат бутылки в баре. — Всегда! А если ты собираешься спрашивать с меня отчет, то хорошенько подумай, кто из нас от кого зависим.

Он прищуривается. Сжимает челюсти. Молчит.

— Ты похож на своего отца, — выплевывает, словно оскорбление.

Конечно, я на него похож, ведь только что повторил его слово в слово. Отец никогда не считал, что материнские игры с карточками могут научить меня «правильной» жизни, но в конечном итоге он тоже меня учил. Хоть то, что я делаю, больше похоже на плохое кривляние.

— Я рад, что мы друг друга поняли, — уже немного спокойнее говорит Морозов.

И даже протягивает ладонь для рукопожатия.

Меня рвет на куски, потому что на терпение физического контакта сил не осталось вовсе, но мне приходится это сделать.

Морозов прав — мы связаны друг с другом.

Отпускать его в свободное плавание было бы слишком опасно. Как и давать повод объявить мне войну.






Глава тридцать четвертая: Катя




Глава тридцать четвертая: Катя

Год назад

Я подбираю юбки платья, потихоньку сбегая с нашего маленького торжества за столом, потому что в кругу почти незнакомых людей мне одиноко и страшно одной.

Вся официальная часть и потом, когда мы позировали для фотографов, прошла как-то… отстраненно. Я вышла замуж за мужчину своей мечты, но чувствую себя глубоко уставшей. Как будто играю роль невесты для чужого семейного альбома. Я рада, я счастлива… Но мне одиноко, потому что Кирилл тоже выглядит скорее посторонним человеком, чем счастливым мужем.

Но, может быть, это правила его мира. И здесь не принято быть слишком счастливым на публику, даже если ты берешь в жены девушку, которую полюбил так сильно, что не смог прожить без нее ни дня и взял в жены через неделю после знакомства.

Надеюсь, когда мы останемся одни, он снова станет тем странным, но куда более понятным мне Кириллом, чем человек, который стал сегодня моим мужем.

В доме тихо — где-то меланхолично тикают часы, невпопад поддакивая музыке во внутреннем дворе. Скоро первый танец молодоженов, и мне хочется, чтобы, когда мы позволим музыке еще раз соединить нас, я снова стала той счастливой Катей, которая дождалась своего Прекрасного Принца.

В гостиной Кирилла нет, но я слышу шаги в кабинете. Кажется, он любит закрываться там и проводить наедине с собой целые часы. Лиза предупреждала, что в такие моменты его лучше не трогать, потому что на плечах Кирилла лежит огромная ответственность, и иногда ему необходимо побыть в тишине, чтобы расслабить нервы.

Я пару минут мнусь под дверью, мысленно уговаривая себя решиться на этот шаг.

Мы теперь семья. Его проблемы — мои проблемы. Если он хочет побыть наедине — я разделю его одиночество тишиной. Просто сяду рядом и буду молчать. Главное, чтобы рядом, спина к спине. Или хотя бы на расстоянии касания кончиков пальцев.

Дверь поддается, когда вдавливаю ручку до конца.

Но вижу там совсем не Кирилла, а другого человека, который почему-то сидит на корточках около стола. Он дергается, быстро встает и только когда замечает меня, немного расслабляется, чтобы через мгновение снова стать тем человеком, от вида которого у меня мурашки по коже.

Константин Малахов.

Он даже ничего не говорит — просто обходит меня и успевает закрыть дверь на защелку до того, как я понимаю, что по злой насмешке судьбы добровольно осталась с ним наедине.

— Разве невеста не должна быть за праздничным столом и тренироваться в поцелуях под крики «Горько»? — насмешливо и холодно интересуется он. А потом, сграбастав меня за плечи, встряхивает, словно тряпичную куклу, и злым непонимающим шепотом шипит прямо в лицо: — Ты совсем без головы, идиотка?! Я же предупреждал. Ты не умеешь читать?

— Мне больно, — едва могу сопротивляться, почти парализованная этой внезапной переменой. — Отпустите меня! Я закричу!

Долгие несколько секунд Малахов смотрит на меня почти в упор, неприятно и зло сопит мне в лицо, а потом отпускает. Я отбегаю на несколько метров, только потом сообразив, что теперь заветная дверь для побега у него за спиной, а я стою в другом конце кабинета, и чтобы пробраться на волю, мне придется придумать, как избавиться от противной компании. Не зря я чувствовала, что с этим человеком что-то не то. Нужно было рассказать Кириллу, что у него под боком странный подозрительный тип, который, когда никто не видит, подсовывает непонятные записки его невесте. Как будто с самого начала он хотел нас рассорить, но просчитался, приняв меня за простую дурочку.

Хотя, я и есть дурочка, но слишком влюбленная в моего угрюмого Принца, чтобы прислушиваться к злым советам.

Малахов наваливается плечом на дверь, смотрит на меня исподлобья и вдруг почти вежливо, даже дружелюбно, начинает спрашивать: как свадьба, все ли у меня хорошо, почему я не за праздничным столом. Как будто не он только что чуть не порвал меня, как кролика, за то, что отвлекла его от какого-то важного занятия.

Он что-то делал в кабинете Кирилла.

Что-то искал?

— Я искала мужа, — стараясь сохранить спокойствие, отвечаю я. — Скоро первый танец…

Снова подвисает пауза. Мы словно два противника в одной клетке, только из-за сбоя оказались там вопреки правилам в разных весовых категориях. И этот бульдог, кажется, как раз раздумывает, что сделать с глупой болонкой.

— Его здесь не было, — улыбается Бульдог. — Нужно было поискать в другом месте. Например, в спальне.

Это звучит как попытка смутить меня явным пошлым намеком, но я на удивление хорошо держу себя в руках. Видимо, даже у болонки есть порог, после которого понимаешь, что драки не избежать и единственный способ не за «здорово живешь» разменять свою жизнь — кусаться из последних сил.

— Я обязательно поищу его там, как только вы отойдете от двери.

Малахов отвешивает шутовской поклон, отходит на пару шагов и даже делает приглашающий жест, но мы оба знаем, что дверь до сих пор на защелке, и чтобы пройти дальше, мне придется притормозить у самого порога на пару мгновений. От мысли, что он снова будет трогать меня своими грубыми руками, мороз по коже.

— Иди уже, овечка на заклании, — снисходительно лыбится мужчина, проворачивая замок до металлического лязга шестеренок. — Только когда тебя принесут в жертву, будь умницей — не спрашивай боженьку «За что?»

Я подбираю юбки и, держа спину ровно, иду к двери. Когда мы с Малаховым оказываемся на расстоянии вытянутой руки, мне кажется, что он обвел меня вокруг пальца и вот-вот сгребет за шиворот. И он действительно не дает мне уйти просто так, без прощального напутствия.

— Никому не доверяй в этом чертовом семействе, маленькая овечка. — Малахов говорит это прямо мне в ухо. — Они тебя сожрут, выжмут и выплюнут. Никто не протянет руку и не вытащит бедняжку из капкана, и когда случится беда, ты останешься совсем одна, маленькая глупая овечка.

Я быстро, не выдержав давления, выбегаю из кабинета, оглядываясь по сторонам в поисках Кирилла, но его нигде нет. В этом огромном доме вообще никогда никого нет, здесь тихо, как в болоте посреди леса. И мне страшно, что в темных уголках за лестницей снова кто-то шепчется, как будто тот человек из моих ночных кошмаров нашел способ преследовать меня даже днем.

В столовой я натыкаюсь на незнакомых женщин, которые приветливо мне улыбаются, но стоит отвернуться — и в спину раздается шипение: «Выскочка, откуда он только достал эту дешевку?»

В оранжерее до противного громко поют канарейки в большой серебряной клетке. Затыкаю уши, чтобы не сойти с ума от их назойливого чириканья, поворачиваюсь — и налетаю на высокую фигуру, которая оказывается совсем рядом. Вскрикиваю от неожиданности, пытаюсь отбиться наугад, но нападающий и сам охотно отступает.