Самая настоящая Золушка
Часть 27 из 50 Информация о книге
Поднимаю голову, почти не сомневаясь, что это опять Малахов с его странными намеками, но это мой Кирилл. И не очень похоже, чтобы он был рад меня видеть. Но мне уже все равно, потому что от облегчения снова оказаться под его защитой я просто валюсь ему в руки, как маленькая, и крепко цепляюсь в рубашку у него на груди. — Что случилось? — Кирилл медленно, как будто деревянными руками, обнимает меня за плечи. — Ты меня любишь? — Я понимаю, что нельзя реветь из-за какой-то ерунды, потому что нам снова возвращаться в зал, к гостям, и там обязательно найдутся желающие посудачить, почему у счастливой невесты не очень счастливое зареванное лицо. — Ты говоришь мне правду? Кирилл молчит, но на мгновение его пальцы на моих плечах сжимаются сильнее. — Я говорю тебе правду, — каким-то очень спокойным уверенным голосом говорит он. И я расслабляюсь. В мире, где я живу, Принцы не обманывают своих принцесс на свадебном пиру. Они их любят, оберегают и защищают от злых колдунов. И умеют воевать с Черными драконами. — Может, скажешь, что случилось? — допытывается Кирилл. — Тебя кто-то обидел? Я знаю, что сильная женщина не стала бы ябедничать, как плакса, но я никогда не была сильной женщиной. И не хочу, чтобы между мной и мужем были тайны. Тем более, что Малахов не очень похож на человека, который сделал все это без умысла. Бегло, не вдаваясь в детали, я пересказываю Кириллу скудную историю наших разговоров. Он молча слушает, но даже не кивает. Только в конце сжимает челюсти и обещает во всем разобраться. Просит прощения за своего подчиненного. Он делает все так, как нужно. Словно… по учебнику. Но я слишком счастлива, чтобы обращать внимания на еще одну его «особенность». Как гласит одна цитата на картинке: не существует полностью психически здоровых людей, есть те, кто еще не знает, что у них проблемы. Глава тридцать пятая: Кирилл Глава тридцать пятая: Кирилл Наше время Мой дом, моя крепость, моя собственная планета больше не дает мне защиту. Еще одна долгая бессонная ночь в пустоте и тишине, в компании своры волков, которые идут за мной по пятам, как будто я уже давно истекаю кровью, а им нужно лишь выждать время, пока добыча сама свалится с ног. Я снова и снова вспоминаю ту фотографию, вспоминаю, как кто-то навел меня на Катиного поклонника, на человека, которого называл «Пианистом», а потом, когда эта информация не подтвердилась, я увидел ее в ресторане с Ерохиным. Они болтали, смеялись, но не делали ничего предосудительного. Кроме одного: Катя не сказала мне, что виделась с братом своей мачехи. Ни в тот день, ни на следующий, никогда. Я не спрашивал в лоб, но сделал все, чтобы подвести ее к разговору, как каждый из нас провел свой день. Она. Ничего. Не сказала. Женщины не врут о мужчинах, с которыми видятся по пустяшным поводам. А Ерохин… господи, он просто тварь, которая не может быть интересным собеседником для двадцатилетней студентки-третьекурсницы. Утром приезжает Лиза. Я сижу на крыльце с черт знает какой по счету сигаретой и даю своим легким очередную порцию вредных химических элементов, которые пересчитываю в уме, словно невидимые четки. Бусина за бусиной, отрава за отравой. Я бы и напился заодно, но любая порция алкоголя может стать для меня концом всему. Может быть, врачи перестраховывались, когда говорили, что в моем состоянии любые нервные потрясения могут быть фатальными, а может говорили правду. Я еще не дошел до стадии, на которой мне станет все равно до возможных последствий. Но кое-что все-таки сделал. — Я написал завещание, — говорю сестре, когда она поднимается по ступеням со словами: «Я просто забыла кое-какие свои вещи». Лиза останавливается. — Давно пора было сделать. Я бы нестабилен. — Мне нравится шутить над самим собой, потому что мои обычные шутки больше никого не смешат. Потому что я до сих пор не очень понимаю, что такое «хорошая шутка». Мне тридцать четыре, я взрослый мужик и знаю, как зарабатывать деньги, но мои руки начинают расти из жопы, когда дело касается наведения порядков в собственной семье. — Зачем ты мне это говоришь? — немного устало спрашивает Лиза. — Я должна упасть на колени перед очередным актом твоего самопожертвования на благо семьи. — Подумал, что в последнее время дал слишком много поводов думать, что перестал ценить то, что ты для меня делаешь. Ты моя сестра, Лиза, и я знаю, что со мной очень непросто. Она присаживается рядом, просит сигарету и зажигалку, и еще несколько минут мы просто курим в полной тишине. — Я видела фотографии, — наконец, говорит Лиза. — До того, как они исчезли так же быстро, как и появились. Кто-то подчищает следы. Мы обмениваемся многозначительными взглядами, и когда сестра спрашивает, где Катя, я неопределенно мотаю головой. Прямо сейчас во мне столько никотина, что делать осознанные жесты становится безумно тяжело. Но Лиза была со мной с рождения: даже если я буду лежать на кровати прикованный по рукам и ногам, она разгадает мои мысли даже по размеру зрачка. — Это правильное решение, Кирилл. Я с самого начала… — Перебиваю ее взмахом руки — и сестра, извиняясь, замолкает. Но все равно не может не сказать напоследок: — Она никогда не была одной из нас, особенно после того, как Морозов признал в ней потерянную и обретенную дочь. Я сминаю окурок в пепельнице, которая теперь больше похожа на поле битвы: пепел, исковерканные огрызки и большое сраное ничто. — Я заставлю Катю сделать тест ДНК. Если ребенок мой… — Я нарочно выдерживаю паузу, чтобы Лиза повернулась и сосредоточила на мне все свое внимание. — Если это наш с ней ребенок, я оставлю ему все с правом Кати быть его опекуном и распорядителем денег, пока ребенку не исполнится двадцать пять лет. Это единственное, что могу дать ей. Хоть она заслужила большего. Я знал, что Лизе не понравится мое решение. Знал, что она вряд ли удержится от едкого комментария в первые пять минут, но прошло уже десять, а моя сестра продолжается отмалчиваться, только берет у меня еще сигарету и курит, разглядывая собственные, как всегда в идеальном порядке ногти. И еще крутит на пальце кольцо — одно из тех, которые подарил ей бывший муж. На ее же деньги. То есть — на те, что давал сестре я, пока ее муженек пытался выплыть в море Поиска себя. Когда он попытался облапошить ее, я сказал, либо они разведутся, либо пусть и дальше играют в красивую жизнь, но без моего спонсорства. Сначала Лиза долго кричала, что я всегда и все меряю деньгами, потом ушла, а через три месяца вернулась ко мне под предлогом «помочь справиться с потерей наших родителей», как будто я действительно их любил. Тогда она сказала фразу, значение которой я понял лишь сейчас: когда любишь — видишь только белое, а черное — это просто пятна на солнце. Я люблю Катю, и она — все белое, что было и, вероятно, будет в моей жизни. А черные пятна — это отражения моей собственной грязи. — И как давно ты это решил? — нарушает тишину Лиза, когда я почти поверил, что бури не будет, и сестра спокойно примет мое решение. Она должна знать, что я никогда не отменяю того, что озвучил вслух. И то, что еще не сказал, тоже. — До того, как обещал, что мои дети не останутся на улице или после? Мне интересно, когда закончилась твоя благодарность и была ли она вообще. Я смотрю сквозь сизый дым и вспоминаю дни, когда мы с Лизой были младше, когда она вместе с матерью помогала мне привыкнуть к нормальной жизни и была маленькой актрисой, разыгрывая разные роли. Но даже после всего этого я не мог ее полюбить, как не мог полюбить и родителей, хоть отец значительно упростил мне задачу, сделав все, чтобы меня не мучила совесть хотя бы за одного из них. — Лиза, вы не останетесь на улице. Я пообещал это и выполню обещание. Но у меня есть семья. — А я тогда кто? И твои племянники? — Сестра не кричит. Она просто тихо и спокойно простыми словами сдирает с меня кожу. И вряд ли понимает, что этот разговор причиняет мне куда больше боли, чем ей. Только сказать об этом я не могу. — Вы тоже моя семья. Но тебе нужно двигаться дальше. Строить свою жизнь, а не убивать на меня последние годы молодости. — Как же я тебя ненавижу… — шипит Лиза. Я понимаю, что сказал что-то не то, но вряд ли способен осознать, что именно. Мой мозг оперирует лишь фактами, а они таковы, что пока Лиза тратила на меня время, ее собственные годы вытекли в колбу, как мелкий песок в старых песочных часах. И перевернуть их нельзя, даже если очень захотеть. Катя всегда говорила об этом, пыталась показать мне, что Лиза слишком привязана ко мне, что она зависит от меня и даже не пытается встать на ноги. Я согласился, дал ей деньги, дал возможности, обеспечил все, чтобы она начала заниматься тем, что любит. Но в итоге сестра снова просто вернулась ко мне, сказав, что в этой жизни заботиться о младшем брате — единственное, что она умеет лучше всего. Понятия не имея о том, что эта забота давно стоит мне поперек горла. — Я положил деньги тебе на счет, — продолжаю, несмотря на Лизино возмущение. — Там хорошая сумма. Больше, чем нужно, чтобы начать с нуля. И ты всегда можешь рассчитывать на помощь моих юристов, если нужно. Для мальчиков есть отдельный счет на учебу. Этого хватит на любой престижный колледж, если вдруг захочешь отправить их заграницу. — Мне не нужны твои сраные деньги! — Лиза все-таки срывается, встает на ноги и пулей слетает с крыльца, чтобы смотреть на меня снизу-вверх, как будто я какое-то Великое Зло, которому она рискнула противостать в одиночку. — Ты привел в наш дом девчонку, которой здесь не место. Ты позволил ей помыкать тобой, как мальчишкой, а она в это время раздвигала ноги за твоей спиной, опозорила фамилию наших родителей. Пока я всегда, слышишь, всегда была рядом! Опекала, хранила твою тайну, заботилась о том, чтобы никто не узнал о «маленькой странности» красавца и умницы Кирилла Ростова! Я была рядом всегда, каждый час и каждую минуту, потому что так было нужно, потому что мы — семья! Я отказалась от мужа, потому что ты так захотел, потому что Великому Кириллу взбрело в голову, что муж меня использует. Ты выдвинул ультиматум — и я согласилась! А то, что она тебя тоже использует — ты не видишь?! — Говори, пожалуйста, тише, — прошу я, пытаясь успокоить головную боль. — Ты знаешь, что я не выношу крик. — А я не выношу, когда меня используют, как презерватив: попользовались, когда была нужна, и вышвырнули! Эта фразочка из лексикона ее бывшего, только он предпочитал говорить более грубо. — Боже, Кирилл, разве ты до сих пор не видишь, что тебя обманывают?! Что все это, — Лиза делает жест, как будто хочет обвинить целый мир, — просто хитрая и хорошо спланированная игра? Что Морозов и твоя «милая» женушка — заодно? Ты больной, но не идиот, ты всегда видел такие вещи и всегда их понимал, ты учил меня читать людей, потому что я, здоровая, видела только эмоции, а не то, что за ними скрыто. Она долго ждет хоть какой-то моей реакции, но я просто тянусь за еще одной сигаретой. Лиза тяжело вздыхает, напрягается, как будто хочет пойти на второй раунд, а потом говорит: — Я не позволю этому случится. Не позволю. Ты не единственный живой Ростов. И я устала всю жизнь быть в твоей тени. Сестра уходит, больше не сказав ни слова. А я, поддавшись шуму в голове, прислоняюсь к периллам, позволяя глазам, наконец, закрыться. Мне нужно немного покоя. Нужна полная очистка памяти, чтобы утром снова разложить все по полочкам и научиться жить заново. Глава тридцать шестая: Катя Глава тридцать шестая: Катя — Елизавета Соболева, сестра Кирилла Ростова, известного бизнесмена, миллионера и мецената, сделала это заявление сегодня утром… Я поворачиваю голову в сторону висящего в кафе телевизора, отвлекаясь от блокнота, в который уже битый час пытаюсь внести все факты, которые каждый день всплывают в моей голове. Это просто мелочи, ничего такого, что стало бы открытием или повергло меня в шок, но где-то там должны быть подсказки к моему прошлому. Как игра, в которой на экране намешана целая куча предметов, среди которых нужно отыскать только те, что действительно имеют значение. По настоянию отца я стала посещать психолога, и сегодня, на первом сеансе, она сказала, что моя память понемногу раскрывается. И если я не хочу потеряться в том, что действительно реально, а что — лишь очень похожая на правду выдумка, мне нужно записывать все и потом разбросать эти «сокровища» по отдельным страницам, пометив те, в реальности которых я абсолютно уверена. Я даже купила для этого специальный блокнот, но воодушевление быстро закончилось, когда стало ясно, что вещей, которые не имеют значения, гораздо больше тех, которые я «вспомнила» непонятно откуда. Это два пазла, которые смешали и высыпали на пол, забыв предупредить о том, что из них невозможно собрать одну картинку. Но новость с телеэкрана мгновенно переключает мое внимание. Уже не важно, что я писала в блокноте, потому что прямо сейчас диктор рассказывает о том, что эта новость взорвала социальные сети и на сегодняшний день, хоть не прошло даже суток, вокруг компании, которой владеют Ростовы, уже сложилась определенная возня, которая может негативно сказаться на акциях. Девушка воодушевленно рассказывает что-то еще, но я уже не слушаю, потому что фокусируюсь на фотографиях Кирилла и комментариях к ним, который выборочными скриншотами транслируют в прямой эфир. Кто-то заступает за него, выступая за то, что человек имеет полное право не афишировать проблемы своего здоровья, но таких единицы. Большинство обзывают лжецом, уродом и моральным инвалидом. А почти все хором кричат, что «всегда было видно, что с ним что-то не то». Больше всего в мою память врезается комментарий о том, что урод сын — наказание зажравшимся олигархам. Кто-то в зале просит сделать звук погромче, но бармен переключает на музыкальный канал, нарочно выкручивая громкость, чтобы отбить желание у недовольных кричать и требовать вернуть обратно. Я достаю телефон, хочу узнать больше новостей, но даже гуглить нет необходимости, потому что в новостной ленте первые позиции занимают громкие заголовки с фамилией Кирилла. Я выбираю тот, где есть заявление Лизы. «Я много лет хранила эту тайну, потому что, как и родители, верила, что Кирилл сможет стать полноценным членом общества. Но в последние месяцы состояние его здоровья значительно ухудшилось, он отказывается от лечения, и я больше не могу замалчивать правду, потому что от решений Кирилла зависят интересы многих других людей…» Мне все еще кажется, что это просто ошибка. Нелепое страшное совпадение, что речь идет о другой семье и другом Кирилле, потому что мой Принц, хоть странный и порой жестокий, совершенно точно нормальный! Я поздно вспоминаю разговор с отцом. Он говорил, что у Кирилла аутичное расстройство, но даже тогда мне казалось, что все это — просто мелочи, шелуха, небольшой налет, который появляется на благородной монете, но не может уменьшить ее ценности. Нужно взять тайм-аут, переварить услышанное, но я вдруг оказываюсь на улице, в плотной толпе людей, и чьи-то руки грубо отпихивают меня с пути, попрекая тем, что из-за таких растяп и случаются разбитые колени и опоздания на работу. Меня оттягивает назад, до почти болезненного удара спиной о стену, но сейчас мне все равно. Я достаю телефон, набираю номер и прикладываю трубку к уху. Пара гудков, после которых до меня доходит, что я вспомнила номер Кирилла просто так, даже не прилагая усилий, доверилась физической памяти тела. Это повод для радости, но во мне зреет только паника, потому что после стандартных десяти гудков Кирилл так и не берет трубку. Мне кажется, что даже, несмотря на нашу тихую ссору и то, что последнюю неделю мы не обменялись друг с другом ни словом, он бы все равно не игнорировал меня. Даже если бы очень не хотел разговаривать. Даже если бы наш разговор закончился после нескольких слов. Я снова набираю его, на этот раз уже намеренно выбегая к краю дороги, чтобы поймать такси. Наугад это почти нереально, но мне везет, хоть вперед выбегает какая-то крупная женщина с сумками и пытается отпихнуть меня обратно, чтобы втиснуться в салон.