Самая настоящая Золушка

Глава сорок четвертая: Катя




Глава сорок четвертая: Катя

Лизе нужно время, чтобы переварить мои слова, и явно не одна чашка кофе, чтобы запить их горький вкус. По крайней мере ту порцию, что она так яростно вымешивала, Лиза проглатывает, даже не морщась.

Я на что-то такое и рассчитывала.

Откуда мне известно, что человек, который всю свою жизнь верил только в одну правду, впадает в ступор, если огорошить его чем-то прямо противоположным? Пока делаю заказ, в голове вертится размытый образ: софа, знакомый плед на полу у ног в красивых белых туфлях с вышивкой и серебряной филигранью. Что-то нервно шепчущие губы, отдаленные голоса, как будто сквозь динамик телефона.

— Ты ненормальная? — Вот теперь Лиза совершенно искренна в своем удивлении. Никакой наигранности, она вся на виду. И терпеливо ждет мой ответ, пока официантка приносит нам кофе и чай, и лично мне — порцию любимого «Наполеона», который здесь готовят по-особенному рецепту, почти так же, как его готовила моя мама. — Думаешь, можно вот так просто взять — и перечеркнуть то, что мой брат родился моральным уродом?

— Думаю, что в семье Ростовых действительно родился моральный урод, и это определенно не мой муж.

Лиза комкает губы до состояния, когда они становятся смешно похожими на куриную задницу, и я не могу удержаться от смешка. Почему я больше не дрожу перед ней? Что во мне сломалось? Или, может быть, наконец заработало, как нужно?

— Я не собираюсь в этом участвовать. С меня хватит.

Она успевает подняться, хватает сумку, но почему-то не спешит уходить. Топчется на месте, пока я медленно, никуда не торопясь, отламываю край торта и с удовольствием отправляю его в рот.

Лиза любит своего мужа какой-то ненормальной, дикой любовью, лишенной всяких здоровых эмоций и чувств. И она просто не может уйти, не узнав, как ей защищать могилу, на которой еще когда-то росли живые цветы. И из которой она уже который год безуспешно пытается воскресить то, что считает Любовью.

Откуда я все это знаю?

Воспоминая еще такие далеки, как тени на луне. Но все же именно сейчас я хорошо помню тот день, когда у Лизы случился очередной приступ «боли», который она запила какой-то жуткой смесью транквилизаторов и совершенно забыла о детях, которые снова оказались под моей опекой. И как я не пыталась скрыть от мальчишек, в каком состоянии их мать, Лиза вломилась в их спальню и, размахивая руками…

— Ты была тогда на таблетках, — игнорируя ее взгляд сверху вниз, перехожу к сути. — Я пыталась уложить близнецов спать, Кирилл был на банкете какого-то фонда, а ты снова вскрыла все запасы. Достала из закромов чудо-таблеточки, которые тебе выписывал… Абрамов.

Фамилия звучит в голове внезапно, как гром среди ясного неба, совершенно неожиданно для меня самой.

Это их семейный врач. Он все знает и о состоянии Кирилла, и о том, что происходило за кулисами самого богемного семейства столицы. И он уже давно снабжает Лизу всякими «успокоительными» пилюлями.

Я видела их вместе: обрывки подслушанного разговора осколками ударяют в череп, как стеклянный град с неба, но я силой удерживаю руки на столе, хоть боль нестерпимо сильная, и от нее хочется укрыться хотя бы собственными ладонями.

— Откуда ты… — Лиза медленно опускается на стул, но вовремя понимает, что выдает себя с головой. Правда, ее молчание уже ничего не решает. Я сыграла ва-банк. Она знает, что я знаю. Но не знает, как много. — Этот проклятый старикашка все тебе разболтал?! Ты предложила больше? Или расплатилась своим молоденьким телом?! Тебя он тоже похлопывал по заду, называя своей маленькой заблудшей душой?

— Это его дети, да? — Я спокойно улыбаюсь, потому что боль, которая свалилась так внезапно, вдруг так же неожиданно отступает. И после нее, как после отлива, хотя бы в этой части моей памяти больше нет темных пятен и следов на песке.

Лиза долго не могла забеременеть.

В ее возрасте каждый месяц уменьшал шансы стать матерью. А муж, который просто использовал ее в качестве автономного банкомата, не хотел ложиться с ней в постель. Вот тогда она и пристрастилась к «таблеткам счастья». Добрый доктор, порядочный семьянин, человек, который видел, как она росла и взрослела…

Сколько таблеток нужно принять, чтобы совершить ошибку? Сколько «ошибок» нужно совершить, чтобы в один прекрасный день увидеть заветные полоски на тесте и вдруг понять, что муж уже больше двух месяцев не прикасался к тебе, и дети, которых так желала, на самом деле будут похожи на противного старикашку?

Все кусочки мозаики становятся на места.

Я еще не вижу картину полностью, но это — дело времени.

Абрамов — единственный врач в «шаговой» доступности, кто знал о диагнозе Кирилла. Его родители прекрасно понимали, что эту правда нужно беречь сильнее, чем Рапунцель в башне, и постарались максимально обезопасить себя от возможной утечки семейной тайны. Но кто-то должен был выписывать Кириллу лекарства, без которых он не проживет нормально и дня. Кто-то должен был держать его на контроле.

И этот доктор, который и так запачкался по самое «дальше некуда» — единственный достоверный источник, который мог бы подтвердить диагноз моего Кирилла. Западные частные клиники скорее позволят разнести себя до фундамента, чем выдадут тайну пациентов, которые вряд ли лечатся там под своими реальными именами.

Мне достаточно одного взгляда в глаза Лизы, чтобы она перестала корчить неприступный бастион. Напускная храбрость и неуязвимость стекают с ее лица, словно дешевая краска с оконного стекла, которой дети под Новый год нарисовали кривого снеговика.

— Оставь в покое моего мужа, Лиза, — я с трудом узнаю собственный голос. — Оставь в покое мою семью, или твой драгоценный муж узнает, что дети, которыми ты его и так не удержала — плод твоей слабости к «сладким снам», а совсем не к мужу. Мне не важно, как ты сделаешь опровержение, но у тебя есть сутки, чтобы решить эту проблему. Ты сохранишь свою семью, я — свою. Справедливый и честный обмен.

«Сердобольному» доктору я тоже кое-что предложу в обмен на сохранность его репутации, лицензии и семьи.

И он, конечно, тоже согласится.

На этот раз Лиза поднимается медленно, сутуло. Ее руки висят вдоль тела опалыми после непогоды ветками, пальцы дергаются, как не облетевшие сухие листья.

— Кто ты? — безжизненным опустошенным голосом спрашивает она. — Разве возможно… так притворяться столько времени?

Мне бы тоже очень хотелось это знать.

Когда на удачу ловлю такси прямо на улице, не сразу понимаю, куда хочу поехать. Точно не домой, потому что после разговора с Лизой и после откровений собственной души, я чувствую, что во мне сидит что-то. Не очень большое, но ядовитое и гадкое, что не хочется трогать пальцами. Как будто посреди огромного мегаполиса свалился метеорит — и оттуда прямо мне в грудь забралась мерзкий инопланетный вирус. Я не знала о нем, потому что зараза тихо развивалась внутри, подготавливала почву и пускала корни, чтобы в нужный момент просто парализовать мои чувства.


— Ехать будем? — Водитель хмурится, разглядывая меня в зеркало заднего вида и нарочно выразительно косится на наручные часы.

Наверное, я слишком долго ковыряюсь в себе.

Но где мне хочется быть? После того, как из меня вдруг вылезла какая-то другая я — черствая и лишенная всяких чувств — хочется переместиться туда, где не будет близких мне людей, которым та, вторая, может сделать больно.

В конце концов, называю адрес своей старенькой квартиры. Вопрос о ее продаже даже не поднимался: «двушка» в старом доме и на отшибе точно не стоила хлопот. А Кирилл никогда не интересовался моим имуществом. Как и я его.

Ключи от квартиры не висят на общей связке. Они хранятся отдельно: плоский потертый и поцарапанный кусок железа с английскими буквами и случайным набором цифр лежит в скрытом кармашке кошелька.

— Подождать? — высовывается в окно водитель.

Я вежливо благодарю его за помощь и быстро скрываюсь в подъезде. Только на секунду задерживаюсь на ступенях, вспоминая, как Кирилл заступился за меня перед парочкой хулиганов. Кончиками пальцев трогаю улыбку и перекладываю ладони на вспыхнувшие от счастья щеки. Он был таким уверенным тогда. Спокойным, безмятежным. Как будто точно знал, что эта потасовка в любом случае закончится в его пользу.

Именно тогда я влюбилась в него по-настоящему.

Не как в набор журнальных вырезок, а как в живого мужчину, который может защитить меня ото всех. Даже от ночных кошмаров и странного шепота в тишине.





Глава сорок пятая: Катя




Глава сорок пятая: Катя

Замок давно не использовали и приходится повозиться с ключом, прежде чем механизм поддается — и дверь со скрипом открывается, выпуская навстречу тяжелый влажный воздух. Я переступаю порог и что-то странное, невидимое и необратимое бросается под ноги невидимым злым котом. Даже невольно отступаю с дороги, почти поверив, что здесь и правда откуда-то взялся кот. Но это просто плод воображения, которое в последнее время все чаще «радует» меня вот такими встречами.

Я брожу по квартире, даже не снимая верхнюю одежду. Зачем только приехала?

Через несколько минут одиночество начинает тяготить, и я снова поворачиваюсь к двери, мысленно готовясь пообещать себе больше никогда не поддаваться импульсам и не искать в них тайных подсказок впавшей в летаргию памяти.

Но когда подношу ключ к замочной скважине, меня снова тянет обратно.

Это просто безумие. Может быть, это я — не здорова, а все вокруг — абсолютно нормальные люди, на которых я смотрю сквозь призму своего безумия?

Я позволяю ногам выбрать путь и через минуту оказываюсь стоящей на коленях возле шкафа с поломанной дверцей, которая висит на одной петле. Здесь мать бережно хранила все наши семейные фотографии: мои альбомы из детского сада и школы, альбомы своей молодости и даже альбомы своих родителей.

Сколько себя помню — всегда любила бабушкин альбом. По долгу рассматривала старинные пожелтевшие фотографии. Мама говорила, что моя прабабушка была из дворян, которых «раскулачила» советская власть еще во времена революции, но прабабушка все-таки успела кое-что припрятать. Серьги, нитку жемчуга, брошь в виде корзинки с фиалками. Все это давно существует лишь на фотографиях: кое-что продала бабушка, когда наступили тяжелые времена, кое-что пришлось продавать маме, чтобы мы хоть какое-то время продержались на плаву.

Я как раз переворачиваю снимок, на котором прабабушка в окружении трех своих детей и любимого мужа позирует для фотографа. На ней красивое домашнее платье, поверх которого наброшен пуховый платок, схваченный той самой брошью с фиалками. На пожелтевшей фотокарточке не видно, но я помню ту брошь и сочный сиреневый цвет лепестков из драгоценных камней, и филигранные золотые листья.

Может быть, если я попрошу Кирилла отыскать следы семейной ценности, брошь удастся вернуть?

На следующей фотографии прабабушка уже одна: сидит на красивом кресле с высокой спинкой и немного устало улыбается. Ее руки сложены на коленях и до меня даже не сразу доходит, поему именно эта фотография буквально прилипает к пальцам. Я сжимаю ее что есть силы, бегу в свою комнату, до сих пор увешанную фотографиями Кирилла, включаю настольную лампу и интуитивно, не глядя, нахожу в верхнем ящике стола большую лупу.

На указательном пальце прабабушки кольцо.

Лебединая шея огибает крупный камень.

Я крепко жмурюсь, потираю переносицу, абсолютно уверенная, что мне показалось. Вглядываюсь в лупу и снова жмурюсь.

Сдергиваю с шеи кольцо, дрожащими пальцами кладу его поверх фото.

Должны быть отличия.

Таких совпадений не бывает.

Но сколько бы я ни пыталась убедить себя в обмане зрения, реальность беспощадно прогрызает путь наружу.

На пальце моей прабабушки — именно это кольцо. Я даже могу пересчитать все высеченные на золоте «перья» в крыльях маленькой фигурки.

Но ведь это кольцо…

Мама говорила, что его подарил мой отец. Тот отец, которого я никогда не знала, потому что судьба забрала его слишком рано.

Это же кольцо опознал Морозов, рассказав душещипательную историю любви принца и нищенки, и о том, что долг вынудил его отказаться от личного счастья. Именно по этому кольцу он опознал во мне свою дочь.

Но… как это возможно?

Я перебираю фотографии и нахожу еще одну, где палец прабабушки украшает злосчастный лебедь. И если я в чем-то точно уверена, так это в том, что женщина на старых снимках — действительно моя прабабушка. Мы с ней похожи, словно две капли воды.