Самая настоящая Золушка

Мать соврала мне? Зачем?

И почему Морозов…

Я сую фотографии в сумку, достаю телефон и подчиняюсь памяти тела, даю пальцам набрать номер человека, который сделал все, чтобы убедить меня в том, что именно он мой настоящий отец.

Морозов как будто чувствует, что ему предстоит очень многое объяснить, потому что настойчиво сбрасывает третью попытку дозвониться, но я тоже могу быть упрямой и ему приходится ответить.

— Я сейчас очень занят, Катя, — немного раздраженно бросает он. — Что-то случилось?

Сильно, до боли в ладони, сжимаю кольцо, принимая судорогу в костяшках пальцах за избавление от слабости. Я ничего не знаю об этом человеке, а в свете открывшихся фактов больше не могу слепо верить всему, что он говорит.

— Ты не мой отец? — спрашиваю слишком резко. В уме эта фраза звучала уверенно и безапелляционно, а получилась какая-то рваная попытка сыграть в разоблачение а-ля Пуаро Агаты Кристи вышел на тропу войны.

— Что? — Морозов сглатывает.

— Ты. Не мой. Отец. — Теперь я абсолютно точно в этом уверена и нет смысла тратить силы на поддержку этого фарса. — Мать соврала мне. Ты соврал мне. Зачем? У вас был какой-то сговор?

Морозов издает почти трагический вздох и вопреки моим ожиданиям не начинает плести новую ложь. Наоборот: я чувствую, что сейчас, хоть мы и не смотрим друг другу в глаза, он впервые действительно честен со мной.

— Я никогда не знал твою мать, Катя. Все остальное… Ты уверена, что не хочешь оставить эту правду и дальше лежать в могиле?

Вот оно. То самое чувство, которое до сих пор вспыхивает во мне всякий раз, когда рана на голове напоминает о себе тупой болью.

Липкая, навязчивая, иррациональная паника.

И из темного угла комнаты отчетливо слышен шепот преследователя из моих ночных кошмаров: «Не надо, маленькая Катя, ты знаешь, что не надо».

— Я хочу знать все, — отчеканиваю даже не Морозову, а глядя в лицо своему страху.

Он еще какое-то время просто молчит в трубку, как будто сейчас решается его судьба и вскрываются его воспоминания, а не мои. Это ужасно злит и пугает одновременно. Если бы все было просто, все ограничилось банальным шантажом или запугиванием — разве бы он так мялся? Или я просто пытаюсь накрутить себя, потому что всю жизнь верила в то, что истории из книг на самом деле пишутся совсем не из головы их авторов, а потому что существует космическая связь между событиями и человеком, способных о них рассказать.

Я всегда была немного не от мира сего. Мама улыбалась и говорила, что только такие странные мечтательницы, как я, способны кардинально и резко изменить свою жизнь. А я никогда ей не верила, смеялась и обещала забрать в свой волшебный замок, когда найду принца и стану Золушкой своей собственной сказки.

В конце концов, Морозов сдается. Назначает время и место, и меня настораживает, что он хочет увидеться не дома, не в офисе и не в ресторане, а в парке на другом конце города, куда бы меня в жизни не занесло по собственной воле и даже случайно.

Я соглашаюсь.

Разве есть какой-то выбор?

Еще есть время, чтобы перезвонить Кириллу и сказать, с кем и где я собираюсь встретиться. Даже нахожу его номер, но палец замирает над кнопкой вызова, словно парализованный.

Я точно схожу с ума, но это как будто еще один сигнал, еще одна всплывшая на поверхность память тела, только на этот раз без слов и видимых причин. Просто мои нервные окончания лучше меня знают: лучше не говорить моему Принцу, что я собираюсь увидеться со своим прошлым.

Но на всякий случай все же пишу ему сообщение. Стандартную отписку: «Все хорошо, ушла дышать свежим воздухом». Отправляю, зная, что самое большее через пятнадцать минут Кирилл обязательно ответит, поэтому вызываю такси и бросаю телефон на дно сумки. Сейчас мне нужна ясная голова и минимум сантиментов. В моем случае это почти то же самое, что пройтись голой по набережной в сорокаградусный мороз.

В парке, куда я приезжаю через полтора часа, на удивление многолюдно и горит какая-то нарядная иллюминация. Не успеваю пройти и половину пути до назначенного места встречи около греческой беседки, как передо мной вырастает молодая девчонка, кажется, почти школьница, вручает надутый гелием шарик с рекламой какого-то нового центра развлечений, сует в руки пестрые флаеры и тут же исчезает, как приведение.

Мимо проходит парочка молодых мамочек с колясками, одна из которых что-то активно рассказывает и жестикулирует одной рукой, как будто ей категорически не хватает театральных подмостков.

Влюбленная пожилая пара чинно шествует прямо передо мной, и женщина держит своего кавалера под руку с грацией аристократки времен царской России.

Все тихо, спокойно и не предвещает беды. Нужно, наконец, перестать дергаться.

Морозов ждет меня около беседки: стоит спиной и нервно курит. Слишком резко вскидывает руку, как-то дергано сбивает щелчком пепел. Я даже не припоминаю, курил ли он вообще. При мне, кажется, никогда. Или я просто снова забыла?

Подхожу ближе и не сразу обозначаю свое присутствие.

Нелогичное иррациональное желание продлить агонию: неведение пугает меня все сильнее и сильнее, но что я буду делать, если правда окажется куда страшнее?

Морозов как будто затылком чувствует, что уже не один: бросает сигарету, притаптывает ее ботинком и поворачивается. В эту минуту он уже не кажется мне человеком, которого хочется назвать отцом, и вообще не понятно, почему после падения и потери памяти я так легко поверила в эту сказку. Очевидно, что он чужой мне. Родные люди… Это тяжело объяснить, но между ними всегда существует невидимая связь, особое магнитное притяжение.

— Я думал, ты испугаешься и не приедешь, — говорит он с кислой усмешкой. — Ты всегда была немного трусихой, когда дело доходило до финального отсчета.

Пожимаю плечами, потому что никогда не замечала за собой ничего подобного.

— Пройдемся? — Морозов делает приглашающий жест.

Снова пожимаю плечами и подстраиваюсь под его неторопливый шаг.

Какое-то время мы просто идем молча, изредка отклоняясь от курса то влево, то вправо, чтобы не становиться на пути у гуляющих. Наверное, со стороны мы действительно похожи на отца и дочку.

— Я знал, что не нужно было ввязываться в авантюру с девчонкой, у которой не в порядке с головой, — наконец, говорит Морозов, но снова берет паузу, потому что мы останавливаемся около киоска с кофе на вынос. Заказывает два стаканчика, даже не спросив, какой буду я, и протягивает мне. А когда я морщусь от горечи крепкого кофе, морщит губы. — А раньше только такой и пила. Говорила, что сладкий кофе расслабляет и размягчает, что люди, у которых большие планы и маленькие возможности, не должны быть мягкотелыми.

— Это чушь. — Я выразительно выливаю содержимое стакана в грязную горку снега.


— Это — правда. — Морозов берет меня под локоть, уводит в сторону и вдруг говорит. — Просто ты этого совсем не помнишь.

Не помню чего? Я любила сладкий кофе задолго до того, как познакомилась с Кириллом и Морозовым. От горечи у меня всегда ком в горле. Мама всегда смеялась, когда я даже от имбиря в чае воротила нос, потому что даже толика горечи портила мне настроение.

— Мы познакомились примерно два года назад. На мероприятии в честь открытия нового медицинского центра.

Два года назад?

У меня немного шумит в голове.

И пятно от кофе вдруг темнеет прямо на глазах, проваливается глубже, словно не только сквозь снег, а дальше, под тротуарную плитку, разъедает землю. Как квотербек в американском футболе — делает стремительный рывок вперед, до самого ядра, и сквозь дыру в земле меня прожигает огненно-яркий столп света.





Глава сорок шестая: Катя




Глава сорок шестая: Катя

Два года назад

Нужно сказать Машке спасибо за то, что она спит с богатым папиком и так много знает обо всяких тонкостях жизни «богемы». В том числе вот таких: как пробраться на мероприятие «для изубранных» если ты не в списке гостей, вокруг куча охраны, а сливки общества обладают рентгеновским зрением, так что узнают «чужачку» даже в платье от «Диор»?

Ответ прост: забить на все это и, прикинувшись чайником, заявиться на вечеринку через черный ход, всучив охране «чаевые». Когда в зале уже и так полно чьих-то альфонсов и любовниц, еще одна юная мордашка никого не смутит. Максимум, на что можно нарваться: неприятный взгляд в спину, а-ля «Еще одна любительница легкой наживы».

Именно так провожает меня охранник, который только что получил свою часть легких денег. Ту, ради которой мне пришлось безбожно экономить буквально на всем. Жизнь чертовски несправедлива: мы с ним оба — люди из низов, мусор под ногами тех, у кого есть реальная власть, но мне пришлось почти что голодать, чтобы откладывать даже то, что люди тратят на обед между парами, а он получил все это просто потому, что отодвинулся от двери.

— Скоро, Золушка, все это кончится, — говорю себе под нос, уверенно вышагивая по темному узкому коридору.

Останавливаюсь только около простого зеркала на стене. Отсюда уже слышна музыка, голоса, звон хрусталя. Меня манит туда, в ту жизнь: красивую, богатую, без забот, без мыслей о том, сколько нужно «недоесть», чтобы было чем заплатить за коммуналку.

Машкино платье мне в самый раз: нигде не жмет и не висит. Я всегда думала, что у ткани с лейбой модного дома нет никаких отличий в сравнении с обычным платьем из стокового магазина. Но это точно какая-то магия, потому что в «Дольче» я чувствую себя девушкой, которая разбирается в сортах икры, знает, какое шампанское любит в пятницу вечером.

Одно плохо.

Я приподнимаю длинный подол платья и еще раз ерзаю левой ступней в туфле от «Джимми Чу».

Машкина обувь на размер больше моего.

В последний раз взглянув на себя в зеркало, проверяю по шагам план действий.

Я пришла сюда, чтобы вытянуть свой счастливый билет. Поймать свою золотую рыбку. Можно козырнуть еще парой эпитетов в тему, но сути это не меняет: сегодня я буду искать человека, который избавит меня от бедности.

Сегодня я, простая девчонка из трущоб, студентка первого курса, буду охотиться на Александра Морозова, одного из самых завидных холостяков столицы. Ну и что, что он годится мне в отцы? За все нужно платить свою цену: голоданием за то, чтобы пробраться сюда, написанными самостоятельными работами за платье от «Диор», смирением за возможность есть красную икру маленькой ложечкой с бриллиантовыми блестками.

Я потихоньку шагаю до самого конца коридора, только раз шарахнувшись в сторону от официанта. На минуту кажется, что он поднимет шум, сдаст меня с потрохами, но у парня глаз наметан: он просто окидывает меня взглядом с ног до головы, усмехается и говорит:

— Они уже такие, как нужно, сестренка. Бери готовенькими. Только не продешеви.

Сначала даже хочется возмутиться, потому что он явно принял меня за проститутку, но, слава богу, мозг вовремя подает правильные сигналы: какая разница, что думает ноунейм? В конце концов, это он разносит по залу шампанское стоимостью пятьдесят тысяч за бутылку, но пить-то его буду я? Золушка я или как?

Удивительно, но я сразу замечаю Морозова в толпе.

Он как-то бросается в глаза: уже не молодой, с заметной сединой на висках и белыми нитками в каштановой шевелюре, слишком модной, как для его возраста. Он явно молодится, но делает это почти незаметно, не нарываясь на гадкие шуточки. Как раз о чем-то беседует с женщиной лет сорока. Этакая «отрицающая гламур» стареющая красотка. Она даже говорит, едва разжимая губы. Просто удивительно, как окружающие ее люди до сих пор не впали в повальный сон: меня даже издалека тянет зевать. Но судя по тому, как изредка «случайно» прикасается к локтю Морозова, она здесь за тем же, за чем и я: поймать свое печенье с предсказанием «Завтра у тебя начнется богатая сытая жизнь».

И все-таки, как бы я ни храбрилась, к такому повороту событий оказалась совсем не подготовлена. Мы с Машкой придумали идеальный план: она рассказала мне все о том, что любит Морозов, на что он падок и как к нему лучше «подкатить», но ни слова не сказала о том, что делать, если это золотое дерево уже будет окучивать другая старательница.

Мой мозг вдруг отказывается работать. Обычно я могу молниеносно перестроиться, мигом понять, как изменились обстоятельства, какую выгоду я могу получить и как уменьшить риски, но сейчас у меня нет ни единой мысли. Потому что все это — блеск, роскошь, красота — не мой мир. И я не знаю, по каким правилам играют люди из Богемы. А когда первый раз выступаешь на большой сцене, не очень хочется стать той самой «фальшивой скрипкой».

Хорошо, что Машка замечает меня первой и начинает страшно таращить глаза, делая вид, что ее попытки кивать в сторону Морозова — чистое совпадение, потому что защемило шею и случился нервный тик. Я поджимаю губы и пытаюсь — надеюсь, не так же криво — дать понять, что мое место уже занято старой вешалкой. Подруга быстро оценивает ситуацию, что-то шепчет на ухо своему папику и быстро идет в мою сторону, по пути прихватив бокал с шампанским.

— Пей, — приказывает генеральским тоном, и я выпиваю все почти в два залпа.

Пузырьки режут горло, на глаза наворачиваются слезы, но я быстро обмахиваю себя ладонью, чтобы не поплыл макияж, над «натуральностью» девочка из салона корпела целый час. Удивительно, как много готовы платить женщины за то, чтобы тонна косметики на их лице выглядела так, будто они с детства не приучены к тональным кремам и карандашам для бровей.

— Ну и долго ты собираешься тут сидеть? — Машка смотрит на меня так, будто я созналась в тяжком преступлении. — Пока та потасканная бабенка не уведет твой приз?

— У нее неплохо получается, — тосклив цежу я, разглядывая, как Цапля с лицом английской королевы уводит Морозова в более тихую часть зала. Теперь их почти не видно.

— У нее получится еще лучше, если ты и дальше будешь корчить из себя одуванчика.