Сажайте, и вырастет
Часть 74 из 75 Информация о книге
– Конечно. – Умер. – Откуда знаешь? Толстяк опять заглядывает в холодильник – но там, я вижу, только колбаса. Трех или четырех сортов. Полукопченая. Бросив взгляд, магнат кривит губы и закрывает белую дверь своего хранилища харчей. – Позавчера напился, – сообщает он. – Тоска пробила. Дай, думаю, позвоню – и вот, узнал. Мать сказала… Жаль человека… – Ага. Босс выдерживает паузу. – Оставайся у меня работать. – Это исключено. – Не сварщиком, – спешит Толстяк. – Лучше. Будешь приходить три раза в неделю на два-три часика, сочинять липовые накладные. Как ты это умеешь… – С меня хватит. Я лучше роман сочиню. С детства мечтаю. – Как знаешь. Некогда мой сокамерник, а сейчас работодатель опрокидывает в себя дозу молдавского коньяка «Квинт» и занюхивает штемпельной подушечкой «Тродат». – Закуси колбасой, – предложил я. – Я на нее и смотреть не могу… – Сочувствую. Толстяк с минуту молчит. – Знаю, – медленно говорит он, – ты на меня в претензии. – За что? – За то, что я тебя заставил отрабатывать долг. – Ты меня не заставлял, – вежливо возражаю я. – Если помнишь, я сам тебе предложил такой вариант. – Все равно ты – в претензии! – упрямо повторяет магнат. – Ну и пусть. Если хочешь – можешь бросить в меня камень. – Никогда, – искренне говорю я. Толстяк сопит. – Зачем ты вообще ко мне пошел, а? Ты же умный, опыт есть. Устроился бы в какой-нибудь банк, там зарплаты в пять раз больше и работа чистенькая. Рассчитался бы со мной в три месяца… – Нет, в банк я не пойду. Один мой приятель, по жизни юрист, уголовный адвокат, тоже как-то пошел в банк работать. На большой оклад. – И что? – До сих пор сидит. Того банка уже в природе нет – а юристу четыре года дали. Общего режима. – Значит, дурак твой юрист. – Не глупее меня. – А ты думаешь – ты умный? – В принципе, да. – Ты такой же дурак, как и все. Только очень везучий. И счастливый. Босс выпивает ежедневно. После ста пятидесяти граммов яда становится сентиментален. – Это почему? – удивляюсь я. – Ты молодой. – Зато – судимый. – И я судимый. – Но ты – богатый. – Зато я сидел пять лет, а ты – меньше трех… – Но теперь ты – целый директор фирмы, а я – голодранец. – Зато тебе – тридцать, а мне – пятьдесят. – Мне тридцать три. – Но не пятьдесят один… – Зато ты спас деньги! А я – нет. – Дурак! Ты – спас семью! – Толстяк снова наливает. – Твоя жена – дождалась, а моя – сбежала. Продав четыре моих дома. Поверь, сынок: жена, которая дождалась, стоит всех денег на белом свете. В общем, иди увольняйся. Кстати, я бы и сам тебя уволил. – За что? – Плохо работаешь. Медленно. Я ухмыляюсь. Мне понятно, что Толстяк лукавит. Мои решеточки весьма хороши. Сварены – крепко, тонкими шовчиками. Загрунтованы – на совесть. Покрашены – тщательно. Вделаны – накрепко. Я получаю чувственное удовольствие, когда работаю руками. Мне нравится сам акт производства материального предмета – когда из кучи деталей, кусков железа, лоскутов и полос сизого металла нарождается замысловатая, потребная обществу вещь. – Все, Вадим. Мне пора. Жена ждет. – Ждет? – пьяно переспрашивает Толстяк. – Тогда тебе реально повезло, брат… Я оставил его наедине с тюрьмой его подкожного слоя и вышел. Сегодня у меня хороший день. Праздник. Долги отданы. Я вылез из ямы. Из тюрьмы выйти просто. Сидишь и считаешь дни. Месяцы. Годы. Однажды – тебя выпускают. Труднее вылезти из ямы. Но я смог. Теперь – домой. 4 Управляя машиной, я люблю болтать по мобильному телефону. Главные абоненты – жена и сын. В девяносто пятом году мальчик-банкир приобрел сотовый телефон за пять тысяч долларов. Он шагал по улице, прижимая к уху черный аппарат, и на него оглядывались. Сейчас, спустя восемь лет, всякий школьник имеет волшебную трубочку. Но нет добра без худа. Мобильная телефонная беседа ужасна. Люди не видят друг друга, не осязают исходящие токи тела и разума, не обоняют запахи волнения, тревоги, возбуждения или неприязни. Мгновенная дистанционная связь разгромила всю тысячелетнюю культуру общения. Ныне телефонные собеседники общаются, выразительно играя голосом, интонациями, громкостью; но при этом их лица от умственного напряжения оползают вниз, глаза стекленеют и смотрят в пустоту, рты теряют форму – иными словами, утрачивается красота, сверхчувственность, особая магия разговора. Теперь возможны такие диалоги, когда один собеседник чувственно шепчет, а другой напрягает слух и кричит, прижимая к уху трубу, посреди цеха или котлована: – А? Чего? Да, я тоже тебя люблю! На хуй, вы ее сюда кладете, кладите туда, в штабель! Нет, я не тебе! Конечно, люблю! А? Саид! Керим! Ахмед! В штабель, еб ты, в штабель!.. Подчас на связь выходят самые удивительные люди. Только что, например, позвонил старый друг, Слава Кпсс. Он опять попал в «Матросскую Тишину». За разбойное нападение с применением оружия. Мобильная телефонная революция коснулась и постояльцев тюрьмы. В новом тысячелетии у всякого достойного парняги есть в кармане маленький аппаратик. – Привет, брат, – сказал Слава очень глухо. – Как сам? – Как сала килограмм! – отвечаю я. Мой голос звучит бодро, уверенно. Любой человек с воли, каждый свободный чувак обязан испускать жизнеутверждающие звуки. Ведь он наслаждается жизнью, свежим воздухом, запахом женских духов, вкусом жареного мяса. Он кайфует, прется и тащится. Он получает удовольствие. Именно так, с точки зрения арестанта, протекает жизнь за стенами следственного изолятора: буйный праздник, разноцветное сладострастие, женщины, еда, сигареты с фильтром, чай с сахаром. – Как у тебя там, – интересуется Слава, – на воле? – Как обычно. А как в тюрьме? – То же самое. – Бог тебе в помощь, брат! Вдруг радиоволна переносит через пространство горький вздох. – Перестань. Бога нет, брат! Бога нет! Если бы он был, разве бы позволил сотворить такое с человеком, который в него верил, а?