Счет
Часть 69 из 80 Информация о книге
Наверное, если как следует задуматься, это имеет смысл. Радоваться жизни перед лицом смерти. Держаться за другого, живого, дышащего, человека. Мы одновременно стонем, когда Дин проскальзывает в меня. Без презерватива, но мы перестали использовать их с начала нового семестра. После каникул мы сдали анализы, а таблетки я принимаю уже давно. Я принимаю его массивный пульсирующий член в себя, поднимая бедра навстречу его отчаянным толчкам. Оргазм накатывает на меня со всей силой. Я даже представить себе не могла, что такое возможно: чувствовать всепоглощающее, чистейшее наслаждение и в то же время быть охваченным горем. Дин издает гортанный, полный муки звук и кончает, дрожа и изливаясь в меня. Тяжело дыша, он опускается на меня, а потом переворачивает нас так, что моя взмокшая спина прижимается к его такой же мокрой груди. Я чувствую капли влаги сзади на шее. Но это не пот, а слезы. Все те слезы, которые он пытался бы сдержать, если бы пошел на церемонию прощания с Бо. Я переворачиваюсь на другой бок, к нему лицом, обнимаю его за широкие плечи, а он плачет по другу, которого потерял. Не знаю, как долго мы так пролежали, но Дин затихает и засыпает, прижимаясь своей щекой к моей. Впервые за последние семь дней во мне вспыхивает маленькая искорка надежды. Надежды на то, что эта эмоциональная разрядка хотя бы немного облегчит его горе, приблизит его к пути принятия. Но что худшее в надежде? Что чаще всего она ведет к разочарованию. 31 Элли На протяжении следующих двух недель все, что я могу, – это безучастно стоять и наблюдать, как Дин скатывается все ниже. У него появился новый распорядок дня: проснуться утром, сходить на занятия, сходить на тренировку, а потом вернуться домой и напиться или обкуриться до бессознательного состояния. И, что невероятно, ему по-прежнему удается справляться с заданиями по учебе. Когда я мельком взглянула на один из его докладов, то оказалось, что он написан хорошо. Словно он доверился своему блестящему интеллекту, который обычно предпочитает скрывать от других, и теперь он действует на автопилоте. То же самое происходит и на льду. Благодаря годам тренировок его сильное спортивное тело делает всю работу за него. Его сердце – эх, я начинаю думать, его сознание – не играет никакой роли. Как и его сексуальное влечение. Оно тоже пропало. Правда, не совсем. Оно просыпается в определенной точке его неадекватности, где-то между легким опьянением и бессознательным состоянием. Но я каждый раз отказываю ему. Где тот парень, который смотрел на меня с дерзкой улыбкой, который шептал мне на ухо всякие непристойности и чьи умелые руки стремились забраться мне под кофту или в трусики? Этот человек – не он. Мой парень не сношался со мной только по пьяни, а его беззаботные улыбки появлялись не под воздействием алкоголя или наркотиков. Дин Ди Лаурентис занимается сексом, потому что любит секс, а улыбается, потому что ему нравится улыбаться. А этот пьяный, загашенный Дин – чужак. Ему даже плевать, когда я говорю, что у меня нет настроения, потому что на самом деле у него тоже нет настроения, за него говорят вещества, бегущие в крови. Он скорбит. Я повторяю себе это по сто раз на дню. Я напоминаю себе, что Бо Максвелл умер и что Дин отчаянно скучает по нему. Я ругаю себя за то, что злюсь на него из-за способа, который он выбрал, чтобы смириться с потерей Бо. Но… я просто не знаю, как мне быть дальше с тем, как справляется Дин. Что мне делать: отдать его в реабилитационный центр? Но он не алкоголик. Не наркоман. И, что самое непонятное, ни алкоголь, ни наркотики никак не влияют ни на его учебу, ни на игру в хоккей. Дину стоит просто встать утром с кровати, и он катается как чемпион и получает высший балл по всем контрольным. Но есть кое-что, что исчезло из его жизни, – «Ураганы». Когда на нас обрушилась новость о гибели Бо, на неделю время как будто остановилось. Дина и Логана освободили от тренировок, потому что они были близки с Бо, и Дин забил на тренировки школьников тоже. Я думала, это будет временный перерыв, своего рода отпуск для того, чтобы погоревать. Но прошло уже три недели, а Дин по-прежнему отказывается возвращаться. Я пытаюсь заставить его передумать, но в ответ продолжает звучать настойчивое «нет». Он прямо сказал, что больше не хочет работать с детишками. Я подозреваю, это потому, что работа с ними приносила ему радость. А сейчас он пока не хочет чувствовать себя радостным. Он вообще ничего не хочет чувствовать. Что касается меня, то я чувствую много чего: скорбь, бессилие, злость, которая, в свою очередь, ведет к вине, потому что он все-таки потерял лучшего друга. Мне нельзя злиться на него. Но сегодня я чувствую себя полной решимости. Я решила, что Дин не может горевать вечно. Рано или поздно он найдет выход из угла, в который загнал себя, а когда это произойдет, я не хочу, чтобы он оглянулся и понял, что потерял важную часть своей жизни. А «Ураганы» – важная часть его жизни. Я паркую машину Дина напротив катка и глушу двигатель. Он пил уже четвертую бутылку пива, когда я уходила из дома, где живу с тех пор, как умер Бо. Мне пришлось сказать ему, что его машина нужна мне для того, чтобы съездить за тампонами. Лайфхак: если не хочешь, чтобы тебе задавали лишние вопросы, произнеси слово «тампон», и на этом разговор закончится. Я вхожу в небольшое здание и иду по коридору, мимо торговых автоматов, к двойным дверям, ведущим к площадке. Стоит мне пройти через них, как в лицо бьет холод. Мальчики занимаются на льду, выполняя какое-то упражнение, где им сначала нужно быстро разогнаться, а потом сильно затормозить. Не совсем понимаю суть, ну да ладно. Повернувшись, я вижу на трибуне одинокую фигурку. Дакота. Как только она замечает меня, ее лицо озаряется. Я машу ей рукой, а потом поднимаю вверх палец, показывая, что подойду к ней через минуту. Я подхожу к низкому бортику рядом со скамейкой запасных в тот момент, когда к нему подъезжает Даг Эллис. – Элли, привет. – Он смотрит на двери. – Дин с тобой? Я качаю головой, и мой ответ его явно расстраивает. Как и мальчишек, которые узнали меня: я несколько раз ждала здесь Дина, чтобы потом мы могли вместе поужинать. По-моему, они начали ассоциировать мое лицо с помощником тренера, которого боготворят. Эллис отправляет мальчишек просто покататься, а сам поворачивается ко мне и слушает, не перебивая, как я извиняюсь за отсутствие Дина и заверяю, что он скоро вернется. – Сейчас он переживает тяжелые дни, – тихо говорю я. Эллис кивает. – Он рассказал мне о своем приятеле. В местных газетах тоже об этом писали. Квотербек, да? Я киваю в ответ. – Бо Максвелл. Он… – Я вспоминаю сияющие голубые глаза Бо, его озорную улыбку, и мое сердце сжимается. – Он был отличным парнем. Сглотнув ком печали, я продолжаю: – Они с Дином были очень близки, так что… да… это было тяжело. Но Дин попросил меня передать вам, что он скоро вернется к работе. – Он тебя не просил, – говорит Эллис. Я избегаю его проницательного взгляда. – Он не посылал тебя сюда, милая, и не говорил, что скоро вернется. – Эллис пожимает плечами. – Но ты бы хотела, чтобы он вернулся. В моем горле опять встает ком. – Да, я бы очень этого хотела. – Я снова сглатываю. – Я просто хотела убедиться, что вы еще не против принять его обратно, если… когда придет время. – Конечно, я не против. – Он кивает в сторону льда. – Вопрос, примут ли они? Детям не нравится, когда их бросают. – Но они быстро забывают обиды, – напоминаю я. Хотя, наверное, не все. Когда несколько минут спустя я сажусь на место рядом с Дакотой, становится ясно, что прощение – это последнее, о чем она думает. – Я больше не нравлюсь Дину, – невыразительным голосом говорит она мне. – И мне он тоже больше не нравится. Я сдерживаю стон. – Это неправда, солнышко. Вы оба по-прежнему друг другу нравитесь. – Нет, не нравимся. Если я ему нравлюсь, тогда почему он больше не учит меня кататься на коньках? И почему он больше не помогает Робби? Он так долго был здесь! Три недели. Но для десятилетней девочки это, наверное, кажется вечностью. – Он злится, потому что я не захотела надевать коньки для мальчишек? – Ее нижняя губа дрожит. – Мама сказала, что это было невежливо – заставлять его покупать мне девчачьи коньки. Он поэтому ненавидит меня? Потому что заплатил деньги за коньки для девочек? И тут она начинает плакать. О боже. Понятия не имею, что делать в таких ситуациях. Я ей не родственница, я не ее учительница – но мне можно обнять ее? Не навлеку ли я на себя неприятностей, если обниму малышку? Да пошло оно все! Плевать, если нельзя. Дакота уже захлебывается от рыданий, и ее нужно утешить. Я обнимаю ее одной рукой и крепко прижимаю к себе. Мое сердце колотится как бешеное, когда следующие двадцать минут я уверяю опечаленную малышку, что мой парень не ненавидит ее. * * * Всю дорогу до дома Дина в голове снова и снова звучит грубый папин голос. Я знаю таких, как он. Они не в состоянии справиться с чем-то по-настоящему серьезным: с ударами судьбы, с коренными переломами. Он развалится на части, как дешевая палатка. Я начинаю бояться, что папа прав. Но этого не может быть. Просто Дину сейчас очень больно. Он оплакивает друга. У него идеальная жизнь. Он платит другим, чтобы те решали его проблемы. По спине ползет холодок, когда на меня нисходит озарение. Блин, а не этим ли я сейчас занимаюсь? Решаю проблемы за Дина, стараясь позаботиться о том, чтобы за ним сохранили его в место в средней школе, умоляя десятилетнюю девочку простить его за то, что он ее бросил? Боже, как же я устала! Последние три недели все мое внимание направлено исключительно на Дина. Я пыталась сделать так, чтобы ему стало лучше, переживала вместе с ним. Я забила на учебу. На репетициях появляюсь с воспаленными глазами и измотанная, потому что только и делаю, что ухаживаю за своим пьяным парнем. Проклятье, генеральные репетиции начинаются уже завтра! До премьеры осталось пять дней. Я должна целиком сосредоточиться на спектакле, но едва могу вспомнить, о чем вообще эта пьеса. Чувство безысходности усиливается, когда я вхожу в дом пятнадцать минут спустя и меня приветствуют оглушительные звуки музыки: стены сотрясаются от Drain You Nirvana. Чудесно. Дин сидит на диване в гостиной, в одной руке сжимая бутылку пива, второй барабаня пальцами. На нем одни штаны, но даже впечатляющий вид его обнаженной груди сейчас не в силах успокоить мои разбушевавшиеся нервы. – Дин! – кричу я сквозь музыку. Он не обращает на меня никакого внимания. Я хватаю пульт с кофейного столика и выключаю музыку. В комнате повисает тишина, и светловолосая голова Дина поворачивается в мою сторону, на его лице недоумение.