Сексуальный дерзкий парень

– Нам нужно поговорить об этом. Нужно поговорить.

Но когда я пытаюсь что-то сказать, слова не идут, и я могу только судорожно выдавить из себя:

– Т-т-т-т-т… – Закрыв глаза, пытаюсь снова: – Тт-т-т-т-т-т-ты…

Черт!

Я открываю глаза, не зная, какую реакцию ожидаю увидеть на его лице, потому что он ведь никогда не слышал, как я заикаюсь, в последнее время этого не было совсем.

Его глаза расширяются, а лицо искажает гримаса страдания, как будто он сломал меня.

– Господи, Миа…

– Н-н-н-н-н-ет.

– Миа… – Он стонет, утыкаясь лицом мне в шею.

Я отталкиваю его, мне сейчас совершенно не нужны его сочувствие и жалость. От злости мои слова становятся острыми, как нож, и с каждым новым словом заикание все меньше:

– Т-т-т-т-ты б-б-б-б-был с-с ней так долго. Я п-п-росто… Вчера я почувствовала себя другой, понимаешь? Впервые п-п-почувствовала себя твоей женой. Но потом… потом я чувствовала себя воровкой. Как будто я украла тебя у нее.

– Нет! – восклицает он, и на лице его появляется выражение облегчения, он убирает волосы с моей щеки и покрывает мое лицо поцелуями. – Нет. Мы же расстались до того, как я встретил тебя.

Черт. Я вынуждена спросить:

– И сколько времени прошло, с тех пор как вы расстались? – Его лицо снова вытягивается, и я как будто слышу, как тикают убегающие секунды, пока он медлит с ответом. – Ансель.

– Несколько дней.

Сердце у меня падает, я закрываю глаза, не в силах смотреть на него.

– Она съехала, пока тебя не было, не так ли?

Он снова отвечает не сразу.

– Да.

– Ты расстался с женщиной, с которой прожил шесть лет, всего за несколько дней до того, как женился на мне.

– Ну, технически мы расстались на три недели раньше, я же пересек на велосипеде Штаты до Вегаса, – напоминает он. – Но на самом деле все закончилось гораздо раньше. Мы оба знали, что все кончилось. Она просто цепляется за то, чего давно нет, если даже и было когда-то. – Он берет мое лицо в ладони и ждет, когда я взгляну на него. – Я ничего не искал, Миа, но именно поэтому я верю в то, что чувствую к тебе. Я никогда не хотел ничего и никого больше, чем тебя. Это ни на что не похоже. Ни на что, что я испытывал раньше.

Я не говорю ни слова в ответ, и он спрашивает:

– Можно, я расскажу тебе все сейчас? Все?

Я снова ничего не отвечаю ему. С одной стороны, вроде бы немного поздновато для полной откровенности. А с другой, в глубине души я очень хочу знать все.

– Программа «Садись на велосипед и Строй» стартовала в мае и закончилась в сентябре, – начинает он. – Финн, Олли, Перри и я очень сблизились за эти дни. Это был своего рода эксперимент, опыт, в ходе которого некоторые команды стали единым целым и возникли дружеские связи, а в других этого не произошло. В нашей команде – получилось.

Он делает паузу, проводя рукой по моим волосам.

– Но что касается Перри и меня… это не была любовь, между нами не было сексуального притяжения. Она хотела. По крайней мере Оливер и Финн утверждают, что она хотела этого с самого начала, с самых первых дней. Я начал замечать это только, может быть, в июле. И к августу я уже испытывал к ним ко всем такие теплые чувства, такую тесную связь, что… дал ей все, что она хотела. – Чуть отстранившись, так, чтобы видеть меня в слабом свете луны, он продолжает: – Даже секс. Во время поездки мы занимались любовью всего два раза. Первая ночь случилась в августе, когда мы сильно напились. А потом, спустя несколько недель, была еще одна ночь, перед окончанием марафона.

Мой желудок сжимается от странного сочетания облегчения и боли, и я закрываю глаза, стараясь избавиться от мучительной картинки, где его руки ласкают ее тело, а его губы целуют ее.

– А потом Перри вернулась сюда, а я отправился в Нешвилл, учиться. Мы были вместе почему-то, хотя даже не обсуждали это. Она решила, что мы пара, а я решил ей это дать. Мы виделись всего пару раз за год, и все остальное, что я тебе рассказывал, – все это правда. Она меня хорошо изучила за время поездки, не спорю. Но мне тогда было всего двадцать два. И я был совсем не тот человек, что сейчас. И мы выросли друг из друга очень быстро. – Он понижает голос, в котором звучит боль: – Это не была любовь, Миа. Это было… – Он проводит рукой по лицу в поисках подходящего слова. – Как… как у вас это называется? – Он смотрит на меня, и я отворачиваюсь, не в силах смотреть на эти губы, которыми он пробует слова на вкус. – Cendrillon? Сказка с мачехой?

– Золушка? – догадываюсь я.

Он хлопает в ладоши, кивает и продолжает:

– Как в «Золушке». Я думаю, мы оба хотели примерить хрустальную туфельку. Ты понимаешь, о чем я?

– Да.

– Именно ей я изменил, дважды. И это моя самая большая вина, Миа. Я вдруг понял тогда, что больше не могу так, что я делаю ровно то же самое, что делал мой отец, понимаешь? Я позвонил ей, чтобы сделать единственно правильную в тех обстоятельствах вещь, порвать с ней. – Он делает паузу и набирает побольше воздуха. – Но Перри не дала мне даже начать, она сообщила, что отказалась от престижной работы в Ницце и теперь мы наконец можем быть вместе в Париже.

Я опускаю глаза, представляя, как ему было плохо.

– А я… – Он снова застопоривается в поисках подходящего слова, и на этот раз я с величайшим удовольствием помогаю ему его найти:

– Ты был сыт по горло.

Он кивает.


– Да, именно. И это было действительно нечестно по отношению к ней. Мне надо было закончить все тогда.

– Мы оба знаем, что я приехала сюда, сбежав от своих проблем. Но все это время ты вел себя как покровитель и благодетель, а ведь ты бежал так же, как и я. Ты использовал меня, чтобы порвать с ней. Ты импульсивен и делаешь многое, не подумав. И, слушай, ты женился на мне. Ты убедил себя, что поступал ответственно и правильно, когда звал меня сюда, но на самом деле ты таким образом просто пытался закрыть страницу с Перри. Я твое средство это сделать. И твое доказательство, что ты не твой отец.

– Нет, – возражает он резко. – Я действительно спасался бегством, да. И действительно спасся тобой. Но не потому, что я использовал тебя, чтобы кому-то что-то доказать или прикрыть какие-то ошибки. В этом случае мне не надо было покупать тебе билет, не надо было искать тебя по всему зоопарку… Я знаю, что я не мой отец, именно поэтому я так переживал свои измены и обман. Но… с тобой все иначе. Я вцепился в тебя потому, что влюбился.

Я позволяю его словам эхом отдаваться в комнате, пока они не потонули в шуме автомобильных гудков и мотоциклов, доносящихся с улицы. Я не знаю, что думать. Сердце подсказывает мне, что ему нужно верить, что он не специально использовал меня в своих некрасивых целях, что на разработку такого дьявольского плана у него не было ни времени, ни возможности.

А разум говорит, что это все дерьмо и что если он действительно хотел бы, чтобы между нами было доверие, то не стал бы называть ее прозвище, а просто рассказал бы мне, что они были вместе и что теперь одна из его лучших друзей – его бывшая невеста. Мне хочется поколотить его за то, что он не поделился этой информацией со мной в самый что ни на есть наш интимный момент: во время игры, когда честность подразумевалась сама собой.

И дело не в том, что меня беспокоит что-то в его прошлом. Меня беспокоит то, что он оставил меня в неведении, держал меня как бы на расстоянии от всей своей остальной жизни, лгал в ожидании того момента, когда мы перейдем некий воображаемый «рубеж», за которым уже можно быть честными. И не важно, делал он это специально или нет. Может быть, он вообще не думал, что у нас будет какое-то общее будущее после лета.

– Ты ведь испытывала ко мне настоящую страсть? – спрашивает он тихо. – Я вдруг очень испугался, что все разрушил.

Едва дыша, я киваю, но этим кивком, боюсь, я отвечаю сразу на оба вопроса: и на тот, что задан, и на тот, что подразумевается. Страсть, которую я чувствую к нему, такая сильная, что меня и сейчас неудержимо тянет в его объятия, даже несмотря на злость, которая меня обуревает. Моя кожа начинает гореть огнем, когда я нахожусь рядом с ним, а от его запаха кружится голова. Но я тоже очень боюсь, что он все разрушил.

– Со мной никогда такого не было, – он зарывается мне в волосы лицом. – Я никогда не любил так.

Но я мысленно все время возвращаюсь к одному и тому же вопросу – к ужасному предательству.

– Ансель.

– Хммм? – Его губы касаются моего виска.

– Как ты мог рассказать ей об аварии? Что заставило тебя думать, что это правильно – поделиться с ней этим?

Ансель застывает:

– Я не рассказывал.

– Но она знала, – говорю я, снова наливаясь бешенством. – Ансель, она знала, что меня сбил грузовик. И она знала про мою ногу.

– Но не от меня, – возражает он. – Миа, я клянусь. Если она знает что-то о тебе, кроме твоего имени и того, что ты моя жена, то это, видимо, от Оливера или Финна. Они по-прежнему дружат. Все это было очень странно и непонятно для всех. – Он ищет глазами мой взгляд и понижает голос: – Я не знаю, зачем она заговорила с тобой. Не знаю, зачем она пришла туда сегодня, зачем прицепилась к тебе, она прекрасно знает, что я точно этого не одобрю.

– Ты говорил с ней по телефону, – напоминаю я ему. – Она приходила сюда среди ночи. Ты встречался с ней за обедом, в то время как был слишком занят всегда, чтобы позавтракать со мной. Может быть, она просто не считает, что между вами все кончено.

Он отвечает не сразу, но его рука ласково гладит мою грудь, большой палец ласкает шею.

– Она знает, что между нами все кончено. Но я не буду делать вид, что это был легкий разрыв. Он дался ей нелегко. И ей нелегко смириться с тем, что ты со мной.

В его голосе слышатся неожиданная мягкость, какое-то сочувствие к ней и понимание, и это совершенно сводит меня с ума. В глубине души я очень рада, что ему не наплевать на нее – это означает, что он все-таки не совершенная задница. Он хороший парень. Но он настолько сильно облажался, что пока у меня не хватает великодушия, чтобы восхититься им или простить, пока я все-таки слишком злюсь.

– Что ж, я бы не волновалась за нее так сильно, я совершенно уверена, что она примет тебя с распростертыми объятиями хоть сейчас. – Я отталкиваю его, когда он пытается меня обнять.

– Миа, не…

– Просто хватит.

Он хватает меня за руку, когда я пытаюсь уйти, и поворачивает лицом к себе, прижав меня спиной к стене, и смотрит на меня с такой страстью, что у меня мурашки бегут по коже.

– Я не хочу, чтобы кому-то из нас было плохо, – говорит он подчеркнуто спокойно. – И я знаю, что все сделал неправильно.

Я закрываю глаза, сжимаю губы, чтобы скрыть дрожь, которая охватывает меня от одного его прикосновения. Я хочу сейчас прижать его к себе, зарыться в его волосы, почувствовать его тяжесть на себе…

– Я выбежал за тобой из той квартиры, – напоминает он мне, склоняясь, чтобы поцеловать мой подбородок. – Я знаю, что не мое дело, как она там, что с ней. Но… если то, что она чувствует ко мне, хотя бы наполовину похоже на то, что я чувствую к тебе, я хочу быть бережнее к ее чувствам, потому что не могу даже представить, что бы со мной было, если бы ты оставила меня.

Просто невозможно, как обычные вроде бы слова заставляют сердце в моей груди замирать и проваливаться куда-то в пропасть.

Он целует мочку моего уха, мурлыча:

– Это просто убило бы меня. Мне нужно убедиться, что с тобой все хорошо, прямо сейчас.

Его руки беспорядочно шарят по моему телу. Возможно, это попытка успокоить меня, а может быть себя. Он гладит мои руки, бедра, зажимает подол юбки в кулаке и тащит ее вверх.

– Ансель… – предупреждаю я, но даже отворачиваясь от его поцелуев, я невольно двигаю бедрами навстречу его прикосновениям. Руки мои сжимаются в кулаки, я хочу больше, хочу жестче. Мне нужна разрядка.

– Ты в порядке? – спрашивает он, целуя меня в ухо.

Я не отворачиваюсь, когда он снова целует мой подбородок, и не сопротивляюсь, когда он двигается ниже, стою, широко раскрыв глаза, пока он целует мои губы. Но когда его рука скользит мне между ног и он шепчет: «Я сделаю тебя такой мокрой…», когда его пальцы касаются моих трусиков, я решительно отталкиваю его руку.

– Ты не сможешь исправить все сексом.

Он застывает в недоумении и смущении.