Сексуальный дерзкий парень

– Что?

Я неумолима.

– Ты думаешь, что можешь меня успокоить, просто заставив меня кончить?

Он впервые выглядит сбитым с толку, почти рассерженным.

– Если это успокаивает тебя, если это заставляет тебя чувствовать себя лучше, тогда кого, черт возьми, волнует, что мы делаем? – Его щеки вспыхивают сердитым румянцем. – Разве не это мы делали все это время? Искали способы быть супругами, быть близкими, даже когда все остальное пугает, или слишком новое, или кажется слишком нереальным и сложным?!!

Я хмурюсь, потому что он прав. Именно это мы все время и делаем, и я хочу вырваться из этого круга. Недоразумение, путаница, бред – что бы это ни было, сейчас я не хочу думать об этом. Я хочу, чтобы он избавил меня от этих сомнений, которые не дают мне покоя, и показал мне ту свою сторону, которую я сейчас хочу видеть. Только ее.

– Хорошо. Тогда отвлеки меня, – говорю я ему сквозь зубы. – Давай посмотрим, сможешь ли заставить меня забыть, как я зла.

Ему требуется несколько секунд, чтобы понять то, что я сказала, и он придвигается ко мне ближе, зубами вцепляясь в мой подбородок. Я выдыхаю через нос и откидываю голову назад, на стену – я сдаюсь. Его руки возвращаются на мою талию, стягивают с меня блузку через голову, а юбку тянут вниз по бедрам, и она падает в лужу лунного света на полу.

Но даже когда он обнимает меня, покрывает поцелуями мое лицо, тяжело дыша и шепча «Tu es parfaite»[35], я не могу заставить себя коснуться его в ответ с нежностью или страстью. Я чувствую себя опустошенной, эгоистичной и все еще злюсь. Во власти этих эмоций я издаю тихий стон, когда его рука освобождает меня от нижнего белья.

– Будь злой, – хрипит он. – Покажи мне, что такое злость.

Слова закипают во мне и булькают у меня в горле, а когда вырываются наружу, их как будто произношу не я:

– Твой рот.

Я выпускаю на волю девушку, которая позволяет себе злиться, которая может наказывать. Я сильно толкаю его в грудь, упираясь в нее двумя руками, и он отступает назад, открыв рот и распахнув глаза. Я снова толкаю его, и он делает шаг назад, опрокидывается на кровать и ползет по ней к изголовью, а там замирает, глядя, как я запрыгиваю на него, ползу по нему, пока мои бедра не оказываются на уровне его лица. И тогда я наклоняюсь и вцепляюсь пальцами в его волосы.

– Я НЕ в порядке, – говорю я, удерживая его за волосы, пока он пытается достать до меня, поцеловать, лизнуть, а может быть даже укусить.

– Я знаю, – произносит он, глаза у него темнеют и горят от страсти. – Я знаю.

Я опускаю бедра, и из моего горла вырывается животный крик, когда его открытый рот дотрагивается до моего клитора, и он сосет, обхватив руками мои ягодицы. Он голодный и страстный, он рычит и стонет, когда я начинаю двигаться на нем, по-прежнему держа его за волосы.

Рот его одновременно мягкий и сильный, но он позволяет мне контролировать все – скорость, давление, силу, и это так приятно, но я так хочу, чтобы ты был во мне, так глубоко, я хочу чувствовать тебя в своей глотке…

Я чувствую кожей его улыбку и понимаю, что сказала это вслух. Стыд горячей волной обдает мое лицо и тело, и я пытаюсь отстраниться, но Ансель шепчет:

– Нет. Нет-нет. Viens par ici[36].

Иди сюда.

Я заставляю его поработать, он пускает в ход пальцы и мягкие уговоры, пока его руки не добираются до моей самой чувствительной плоти. Играя с ней, он возбуждает меня снова до такой степени, что наконец добивается того, что ему нужно: я снова сажусь ему на лицо.

Я вся горю, я вся – желание и возбуждение, от шеи и до кончиков пальцев. Но наслаждение становится почти невыносимым там, где он вылизывает меня, потому что это слишком приятно, и это же просто невозможно, что я так близка, что так быстро… быстро… так чертовски быстро… я кончаю.

Верхняя часть моего тела подается вперед, я вцепляюсь руками в изголовье кровати и кончаю, кончаю, крича и извиваясь, так крепко прижавшись к его рту, что не знаю, как он может дышать, а он безумствует внутри меня, держа меня за ягодицы, и не позволяет мне отстраниться до тех пор, пока не чувствует мой оргазм на своих губах.

Я чувствую себя совершенно опустошенной и удовлетворенной, когда падаю без сил на кровать. Я чувствую его страх, его любовь, его панику. И наконец я даю выход тем рыданиям, которые стояли у меня в горле несколько часов. В наступившей полной тишине я понимаю, что мы оба знаем: я ухожу.

Он придвигается к моему уху, и голос его такой тихий, что я едва разбираю, когда он спрашивает:

– Ты когда-нибудь чувствовала, как будто твое сердце сжимается у тебя в груди, как будто кто-то держит его в кулаке и крепко сжимает?

– Да, – шепчу я в ответ, закрывая глаза. Я не могу видеть его сейчас, я уверена, что на лице его лежит глубокая печаль.

– Миа. Миа, мне так жаль…

– Я знаю.

– Скажи мне, что ты все еще… влюблена в меня.

Но я не могу. Моя злость все еще не прошла. И тогда, не ожидая моего ответа, он склоняется, чтобы целовать мои глаза, плечи, чтобы шептать мне в шею какие-то слова, которых я не понимаю. Мы постепенно восстанавливаем дыхание, и его губы находят дорогу к моим. Он целует меня как в последний раз, и я позволяю ему делать это, потому что это единственный способ сказать ему, что я люблю его, на прощание.





* * *


ЭТО КАЖЕТСЯ таким неестественным, что я встаю с постели первая и одеваюсь в полной темноте, пока он спит. Как можно тише я вынимаю одежду из шкафа и складываю ее в чемодан. Мой паспорт там, где Ансель и сказал, в верхнем ящике комода, и я с трудом сдерживаю слезы, готовые хлынуть из моих глаз. Большую часть моих туалетных принадлежностей я оставляю, собирать и упаковывать их слишком долго и шумно, а я не хочу, чтобы он проснулся. Конечно, мне будет очень недоставать моего нового дорогущего крема, но не думаю, что смогу уйти, если он проснется и будет молча смотреть на меня, и тем более если Ансель попытается заговорить со мной и уговорит меня остаться.

Я не совсем уверена в том, что поступаю правильно, какая-то часть меня сильно сомневается, что это хорошая идея. Я бросаю на него беглый взгляд – он спит одетый и прямо поверх покрывала. И продолжаю собираться, одеваться и обыскивать стол в гостиной в поисках ручки и бумаги.

Но когда я возвращаюсь в спальню и вижу его снова, я уже не могу отвести глаз. Только сейчас я понимаю, что вчера даже не смогла толком оценить, как потрясающе он выглядит. Темно-синяя зауженная рубашка подчеркивает его мускулистые плечи и тонкую талию, расстегнута до самого воротника, и мой язык набухает от желания склониться над ним и провести по самому любимому моему месту на его теле: от шеи до груди, от груди до плеча… Джинсы на нем сидят идеально, обтягивают ровно те места, которые надо, – бедра, там, где ширинка. Он даже не снял свой любимый коричневый ремень перед сном, только расстегнул. И внезапно мои пальцы тянутся к нему, мне так хочется стянуть с него штаны и увидеть, потрогать, ощутить еще один раз, последний, вкус его нежной кожи.


Наверно, это мне только кажется, но я как будто вижу, как бьется жилка у него на шее, и представляю, как веду по его шее языком. Я вижу, как его сонные руки запутываются в моих волосах, когда я стягиваю с него боксеры. Я даже могу себе представить отчаянное облегчение, которое увижу в его глазах, если разбужу его сейчас не для того, чтобы попрощаться, а чтобы заняться с ним любовью еще один, прощальный раз. Чтобы простить его и сказать об этом. Без сомнений, настоящий секс с Анселем был бы так хорош, что я забыла бы обо всем, что нас разделяет, в ту же секунду, как он коснулся бы меня. Но я изо всех сил стараюсь быть как можно тише и уйти, не разбудив его, и это означает, что я не могу дотронуться до него. Судорожно сглатываю плотный комок, который стоит у меня в горле, наверно, невыплаканные слезы, я резко выдыхаю, как чайник, из-под крышки которого вырывается пар. Внутри все сжимается, словно кто-то держит мой желудок в кулаке, скручивается, болит так, что трудно вздохнуть.

Я идиотка.

Но черт возьми. Он тоже.

Несколько долгих, мучительных секунд я не могу оторвать взгляд от Анселя, лежащего на кровати, и перевести его на ручку и бумагу в моей руке.



Какого черта я вообще собралась ему писать? Что я собралась писать?

Точно не прощальные слова. Если я его хоть чуточку знаю, а я знаю его, какие бы откровения меня ни поджидали сегодня ночью, он не остановится на этапе телефонных звонков и писем. Я обязательно увижу его снова. Но я ухожу, пока он спит, и учитывая особенности его работы, скорее всего, я не увижу его несколько месяцев. Так что это не самый подходящий момент и для записки типа «скоро увидимся».

Поэтому я выбираю самое простое и самое честное, пусть даже мое сердце завязывается в болезненный узел, когда я пишу эти слова:



«Это не навсегда. Это только сейчас.

С любовью,

Миа».



Мне и правда нужно разобраться со своей собственной жизнью, прежде чем обвинять его в том, что он засунул свои проблемы в пресловутую коробку, а коробку – под пресловутую кровать.

Но черт возьми. На самом деле я хотела бы, чтобы было иначе: «сейчас, да, навсегда».





Глава 20




На улице еще темно, когда я выхожу на тротуар и дверь подъезда захлопывается за мной. Такси ждет у обочины, приглушив свет фар, его силуэт кажется черным в желтом свете уличного фонаря. Водитель смотрит на меня поверх своего журнала, выражение лица у него кислое, лицо изборождено морщинами, которые появляются от постоянной усталости и недовольства.

Я вдруг понимаю, как выгляжу: волосы взлохмачены, вечерний макияж, который я делала накануне, не смыт, вокруг глаз темные круги от туши, темные джинсы, темный свитер… как какая-то преступница, пытающаяся раствориться в темноте. Фраза «Побег с места преступления» вертится у меня на языке, и я бешусь от того, насколько она подходит к моей ситуации.

Шофер выходит из машины и встречает меня у багажника, который уже открыт. Не вынимая сигареты из искривленного презрительной гримасой рта, он спрашивает:

– Американка?

У него такой сильный акцент, что облачко дыма вылетает из его рта с каждым гласным звуком.

Я чувствую, как во мне растет раздражение, но только киваю в ответ, не решаясь спросить, как он догадался и почему так решил. Потому что знаю: чуть что – и я взорвусь, как нарыв на большом пальце.

Он не замечает моей неразговорчивости, а может быть, ему просто наплевать, потому что он берет мой багаж и забрасывает его в багажник без всякого усилия.

Это та же самая сумка, с которой я приехала, я спрятала ее через несколько дней после приезда, потому что она выглядела слишком новой и неуместной в обстановке теплой и уютной квартиры Анселя. По крайней мере я себе тогда так сказала и засунула ее поглубже в шкаф около двери спальни, где она не отсвечивала постоянным напоминанием о том, что я здесь только на время, о том, что мое место в его жизни непостоянно и все закончится вместе с летом.

Открыв пассажирскую дверь, я залезаю в машину и стараюсь не хлопать слишком сильно. Я знаю, как разносятся звуки по ночной улице и как они слышны из окон, а мне совсем не хочется, чтобы он проснулся, вскочил в пустой квартире на постели и услышал, как отъезжает такси от его дома.

Шофер тяжело опускается на водительское сиденье и встречает мой взгляд в зеркале заднего вида.

Я даже не могу сформулировать, что именно чувствую, когда машина трогается с места и медленно едет вдоль улицы. Печаль? Да. Тревогу, злость, панику, разочарование, вину? Да, все это. Не совершаю ли я ошибку? Не станет ли этот побег самым моим неправильным выбором в жизни? Но я все равно должна была уехать, говорю я себе, просто это небольшое отступление от ранее намеченного графика. И даже если бы я не уехала, все равно нужно было бы сделать перерыв, подумать о перспективах, внести ясность… верно ведь?

Я чуть не начинаю смеяться. Да уж, вот чего-чего, а ясности у меня точно нет.

Я так отчаянно пыталась сделать выбор этой ночью, мне нужно было решить, что произошло: ничего особенного или фатальный сбой, нужно было выбрать, уйти или остаться – и при этом чтобы потом не оглядываться назад и не думать: «О боже, ты совершила самую большую ошибку в своей жизни!» Я столько раз меняла решение и столько раз сомневалась, что сейчас не уверена ни в чем. И предстоящие тринадцать часов полета наедине со своими мыслями и сомнениями представляются мне просто пыткой.

По пустым ночным улицам такси едет слишком быстро, и мой желудок начинает сжиматься точно так же, как и в мой первый день здесь, но только на этот раз причины совсем другие. В глубине души я бы, возможно, даже обрадовалась, если бы у меня снова началась рвота, она могла бы заглушить ту боль, которая поселилась у меня внутри с прошлого вечера. Со рвотой все проще – про нее я, по крайней мере, точно знаю, что она пройдет и я смогу закрыть глаза и притвориться, что мир вокруг вовсе не крутится вокруг меня с бешеной скоростью, что у меня в груди вовсе нет огромной дыры с рваными, кровоточащими краями.

Мимо пролетает город с его каменными и бетонными домами, их могучие силуэты высятся на горизонте точно так же, как и сотни лет назад. Я прижимаюсь лбом к стеклу и пытаюсь стереть из памяти наше первое утро с Анселем: каким он был милым и внимательным, и как я волновалась, что все испортила, и что все закончится, даже не начавшись…

Солнце еще не встало, но я уже могу различить деревья и лужайки, которые зеленым ковром окаймляют шоссе, и понимаю, что мы выехали за пределы города. Меня не покидает отвратительное ощущение, что время как будто движется назад, стирая по пути все.

Достав телефон, я нахожу расписание рейсов, захожу на сайт и просматриваю расписание в поисках подходящего рейса. Мое решение уехать выглядит слишком внезапным в чересчур резком свете экрана телефона, прорезающем темноту и отражающемся в моем окне.

Я задерживаю руку над графой «город прибытия» и почти смеюсь над своей воображаемой дилеммой – ведь я знаю, что уже решила, куда мне надо лететь.