Семь братьев для Белоснежки

Неловко.

Егор взял ее за предплечье и подтянул к себе, а потом спокойно как ни в чем не бывало обнял, крепко прижав к своему телу.

Алена порадовалась, что он сейчас не видит ее лица — она наверняка покраснела, как помидор. Как он вообще может так спокойно обнимать девушку? Как будто его попросили подержать швабру, и он из чувства ответственности держит.

«Ледышка», — мысленно проворчала Алена, закрывая глаза.

В этот момент внутри что-то неожиданно ёкнуло — до ноздрей долетел запах: совсем слабый запах одеколона, запах одежды и… запах его тела?.. наверное. Почему-то все ее существо расслабилось, ушло напряжение — и вот она уже не дрожит от холода.

«Что-то я совсем разомлела», — пронеслась в голове Алены смутная мысль.

Она настолько забылась, что даже не заметила, в какой момент подняла руки и положила их ему на спину. А осознала лишь тогда, когда он негромко хмыкнул над ее ухом. Иронично? Смеется над ней? Запоздалая стыдливость кольнула изнутри.

А если он подумает, что ей нравится, как он ее обнимает?

Она уже хотела отпрянуть — лучше замерзнуть, чем позволить ему такое думать о ней, — но собственное тело не подчинялось воле хозяйки, не шевельнулось даже.

«И чего я волнуюсь? — подумала Алена, с наслаждением вдыхая его запах. — Сам же предложил… Все равно он мысли читать не умеет и поэтому не узнает, что…»

Ей и правда нравится, как он ее обнимает.

Сильные руки, его запах, который волновал и убаюкивал одновременно, жар кожи под рубашкой…

«И ничего тут нет волнующего, — трезво убеждала она себя. — Просто у мужчин температура тела выше, чем у женщин. Это вообще возмутительно, что природа все так несправедливо обставила. А я теперь должна переживать, как бы он ни услышал, что у меня сердце колотится».

Алене в этот момент было так хорошо и спокойно, что она совсем забыла думать о бывшей невесте Лиде.



* * *

Дождь вскоре закончился. До автостоянки дошли молча, и до самого дома никто из них не сказал ни слова. Остановились только раз — напротив частного двухэтажного дома. Егор вытащил из багажника сбитый из дерева ящик и отнес к воротам, где его уже встречал какой-то мужчина — видимо, покупатель. В ящике была одна из работ Славы, догадалась Алена.

По пути из Гнежина девушка время от времени косо поглядывала на Егора и думала: есть ли хоть крошечный шанс, что она ему не безразлична? К примеру, как он оказался сегодня на остановке в тот самый момент, когда она ждала автобус в Гнежин? И почему Егор уже не в первый раз делает такие вещи, которые она может неправильно понять?

Дома Алена первым делом побежала в душ. Даже учитывая, что Егор пытался ее согреть… таким своеобразным способом, она все равно промерзла не на шутку — так и заболеть недолго.

Когда она вышла из душа, переоделась и высушила волосы, за окном уже царил вечерний сумрак — к концу октября стало рано темнеть. Солнце запоздало появилось из-за туч под занавес дня, и сейчас растекалось над горизонтом оранжево-алой рекой.

Алена спустилась на первый этаж. Еще на лестнице она услышала звуки фортепиано. Митя? Или Артур? А может быть, Родион? Изначально это ведь его рояль — он когда-то давно самым первым из братьев учился на нем играть. В этой семье все такие непредсказуемые…

В гостиной не было ни души. Со стороны столовой доносились какие-то звуки — видимо, Альма готовила ужин для всей семьи. Но Алена направила стопы в правое крыло дома.

Музыка звучала все громче с каждым шагом — и вот уже Алена осторожно, стараясь не касаться приоткрытой двери, чтобы не потревожить пианиста, заглядывает в музыкальную комнату.

Ее глаза непроизвольно округлились, стоило ей только увидеть, кто сидит за инструментом. Почему-то первым делом она обратила внимание на то, что Егор даже не переоделся — только пиджак снял и бросил прямо на рояль.

Егор играл.

Он сидел к ней в профиль, и Алена не могла оторвать от него взгляда, даже моргнуть боялась. Никак не выходило отбросить мысль, что прямо сейчас она видит то, чего видеть не должна. А, может быть, даже… то, что Егор вообще никому не хотел бы показывать.

В этот момент кто-то дернул Алену за рукав, и она, едва не вскрикнув, обернулась. Рядом стоял Митя, приложив палец к губам. Алена кивнула и перевела взгляд к открытой двери в музыкальную комнату.

— Обманщик, — прошептала она себе под нос с обидой. — А говорил, не играет на рояле.

Наблюдая за Егором, она подумала, что он выбрал не слишком жизнеутверждающую мелодию: тоска, льющаяся от рояля, обволакивала, проникала в каждую крохотную клеточку тела, вытесняла из сознания любые чувства и мысли, заполняя все собою. Но Егор выглядел настолько сосредоточенным, настолько поглощенным этой музыкой, словно слился с ней в единое целое. Казалось, что он вкладывает в игру всего себя. Алена впервые видела его таким.

— Рахманинов, — прошептал рядом Митя. — Прелюдия си минор. Никогда не слышал, чтобы Егор играл что-нибудь другое.

— И так всегда было? — удивилась Алена.

— Мне девять лет, — напомнил Митя, — а Егору двадцать пять.

Алена нахмурилась, догадываясь, что маленький умник иронизирует.

— Старшие братья говорят, что в школе он играл на фортепиано часто, но потом перестал. Только иногда бывает, когда рядом никого нет, играет эту прелюдию Рахманинова. Ее — и больше ничего. Никогда.

Когда Алена вновь устремила свой взгляд к Егору, тоскливая музыка вдруг поднялась и забурлила, как море в шторм. В полутемной гостиной, куда проникал лишь слабый свет заходящего солнца, поднялась буря. Сердце Алены забилось часто-часто, хотя у нее, напротив, было такое чувство, что музыка заполнила ее легкие, и она не способна дышать. Алена и не думала, что Егор может так играть. Ей показалось, как будто в этот момент он… кричал.

И тотчас она удивилась собственным мыслям. Егор? Кричал?

Нет, это был не жалобный крик, не просьба о помощи, это… Это была ярость. Как будто раненый медведь встал на задние лапы и из последних сил зарычал на небо — свинцовое, тяжелое и безжалостное к нему небо.

Этот бессловесный крик длился недолго. Алена ясно услышала в музыке какой-то болезненный надлом — и все вернулось на круги своя. Тоска, которая исходила от рояля в самом начале, вновь охватила все вокруг, проникая в грудь Алены с каждым вдохом.


Митя еще раз дернул Алену за рукав и кивком головы дал понять, что им лучше уйти. На секунду Алена подумала: этот мальчишка действительно ребенок? Кажется, что внутри он совсем взрослый — даже старше самой Алены. По крайней мере, он раньше нее понял: то, что здесь сейчас происходит — личное, не для зрителей.

Митя пошел вперед, ступая по коридору удивительно тихо. Алене для того, чтобы не шуметь, пришлось идти очень медленно, поэтому музыка Егора продолжала догонять ее и говорить ей в спину, и Алена никак не могла не слушать этот голос. Он преследовал ее до самой гостиной.

Егор играл так, что от звуков, которые, подчиняясь его пальцам, издавал рояль, было… больно. Это эмоции Егора? Это то, что он чувствует, исполняя эту прелюдию Рахманинова? Ему больно?

Алена на секунду замерла на лестнице. Она впервые видела Егора за роялем. Он даже соврал ей, не моргнув глазом, что не играет на инструменте. Как будто отвергал сам факт или… Отвергал ту бурю чувств, которые сейчас вырвались из него вместе с музыкой? Тех чувств, которые держал в себе за крепко запертой дверью. Чувств, о которых никогда бы не сказал словами.

Но если совсем недавно он даже не хотел признаваться, что умеет играть на фортепиано, то почему сейчас сел за инструмент? Почему играл так, как будто страдает, но эти страдания одновременно вызывают в нем ярость? Почему именно сейчас?

Перед глазами Алены возникло миловидное лицо девушки с мягкой улыбкой и фиалковыми глазами. В груди Алены завязался болезненный узел. Она с силой прикусила нижнюю губу, желая сдержать ее предательское подрагивание.

— Я такая глупая, — слабым голосом произнесла Алена.

То, как Егор играл сейчас. То, с какой нежностью и грустью смотрела на него в кафе Лида. Проклятие безбрачия…

Все становится таким понятным, если задуматься.

— Я здесь просто лишняя.

Глава 44. «ОЗЕРО, ИСПОЛНЯЮЩЕЕ ЖЕЛАНИЯ»

Лес встретил ее приветливо, как свое дитя. Деревья тянули к ней ветви, осторожно, чтобы не поранить, касаясь рук и плеч. Земля стелилась тропой, протоптанной не человеком — здесь ступали только дети леса. Впервые она видела их следы.

Алена слышала шепот — нежный, ласковый. Листва говорила с ней шелестом, ветер — свистом, маленькие сучья под ногами — кашляющим хрустом. Они успокаивали, что не обидят ее, уверяли, что защитят от всех горестей этого мира, обещали, что дадут ей приют. До скончания времен. Никогда она не будет, словно лист на ветру, блуждать неприкаянной. Здесь она найдет покой. Этот лес станет ее домом.

«Приди к нам», — шептал ветер.

«Останься с нами», — вторила ему листва.

«Стань одной из нас», — шуршала под ногами земля.

Покачнулась ветка над головой Алены — подняла девушка глаза и увидела куницу с белым горлышком и грудкой. Животное сбежало по стволу дерева и скрылось в зарослях кустарников где-то впереди.

Словно указывает направление, подумала Алена.

Из-за деревьев в нескольких шагах от нее слева вдруг появилась косуля. Животное не приближалось к ней, держалось на расстоянии и двигалось в том же направлении, что и она.

Раздался шорох справа — из-за зарослей лещины вышла рыжая лиса. И она не смотрела на Алену и не приближалась к ней — но шла в ту же сторону.

Нет, решила Алена. Не указывают направление. Сопровождают. Чтобы не сбилась с пути.

Или… Заботятся о том, чтобы не решила вдруг повернуть обратно, и непременно пришла, куда надо?

Ведь эти звери вовсе не были обычными лесными обитателями. Об этом говорило ее чутье, присущее людям только во сне. Об этом говорила окружающая их аура — почти незримая, но пугающая. Об этом сказали глаза куницы, глянувшие на нее лишь раз короткой алой вспышкой.

Алена совсем не удивилась, когда тропа и сопровождающие привели ее к озеру. В озере этом, словно в большом ковше, погруженном в землю, неподвижно стояла белая, как молоко, вода.

В этот раз Алена уже знала, что главная тайна озера притаилась в самом его сердце — там, где висел над млечной водой густой сизый туман. Алена мигнула — и туман вдруг стал расходиться от центра в стороны. Он не развеялся совсем, остался стоять над водой прозрачной завесой, и за завесой этой проступили очертания фигуры.

Нельзя было разглядеть, человек то был или существо иное, чья природа непостижима. Но рука, которая медленно поднялась, разгоняя лоскуты тумана в стороны, и застыла, протянутая ладонью вверх, была женской. Белая, тонкая, прекрасная.

И зашумел в этот момент лес громче прежнего. Словно заговорил тысячью голосами разом.

«Приди к нам».

«Останься с нами».

«Стань одной из нас».

Алена не могла вспомнить, где она была до того, как пришла сюда. Белая рука манила ее — нежная, как рука матери, но была в ней сила, которая обещала защиту.

Не помнила Алена, кто был дорог ей до того, как она пришла сюда. Лес казался колыбелью — он был всегда, он будет всегда.

Забыла она все тревоги, которые одолевали ее до того, как она пришла сюда. Молочные воды озера, похожие на белое ложе, обещали покой и негу — здесь никто не ранит ее, не причинит ей боли.

Ей захотелось коснуться этой руки и вручить себя во власть озерного духа. И отняла уже Алена руку свою от одежд своих, как вдруг незнакомый, но, вроде бы, женский голос произнес у нее за спиной предостерегающе:

— Не отдавай даром.

И Алена проснулась.

Громкий звук тот же час резко выдернул ее из царства сна. Алена, испуганная, вскочила на постели. Заметила, как черная тень спрыгнула на пол с ее письменного стола. Взгляд прояснился, и тень в рассветном сумраке приобрела очертания черной кошки. Животное прошло мимо стойки стола, и Алена заметила лежащую на полу книгу.