Семь смертей Эвелины Хардкасл

В день четвертый я – Рейвенкорт, хотя от него тоже толку мало. Не знаю, чего ждать от оставшихся четверых. Даниель, безусловно, человек способный, но все равно создается впечатление, что Чумной Лекарь играет краплеными картами. Если лакею действительно известны все мои слабости, то Бог мне в помощь, потому что слабостей у меня хватает.

– Расскажите, пожалуйста, все, что вы узнали о гибели Эвелины, – прошу я. – Может быть, вдвоем мы сможем вычислить убийцу прежде, чем лакей подстроит нам очередную пакость.

– Каждый раз она погибает ровно в одиннадцать часов вечера, – отвечает он.

– Это все, что вам известно?

– Нет, но мне не хочется рисковать, рассказывая вам обо всем. – Он с сомнением косится на меня. – Мои планы основаны на ваших дальнейших действиях. Если вы узнаете, что я собираюсь предпринять, то поступите иначе, и все остальное пойдет насмарку. Вы либо помешаете развитию событий, которые должны закончиться в мою пользу, либо окажетесь не там, где должны быть, чтобы отвлечь внимание человека, спальню которого я должен обыскать. Одно невпопад произнесенное слово разрушит тщательно подготовленную затею. А нам обоим надо добиться, чтобы день шел своим чередом. – Он усталым жестом утирает лоб. – Простите, Рейвенкорт, но вам лучше всего проводить свое расследование без посторонней помощи.

– Ну, если вы настаиваете… – вздыхаю я, надеясь не выказать своего разочарования, что само по себе глупо, ведь он – это я, и ему известно, что я чувствую. – Однако же ваш совет найти убийцу свидетельствует о том, что вы доверяете Чумному Лекарю. Вы знаете, кто это?

– Пока нет, – говорит он. – И нет, я ему не доверяю. Мне точно известно, что он преследует какие-то свои цели, и я не вижу иного выхода, кроме как согласиться на его требования.

– А он вам не объяснил, из-за чего все это с нами происходит? – спрашиваю я.

Из коридора доносится какой-то шум. Мы оба поворачиваем голову. В дверях появляется камердинер Рейвенкорта, на ходу снимает пальто, пытается высвободиться из хватки фиолетового кашне. Он тяжело дышит, щеки припухли от холода, волосы растрепаны ветром.

– Вы за мной посылали, милорд? – спрашивает он, срывая кашне с шеи.

– Каюсь, старина, это я расстарался. – Даниель ловко входит в роль. – У вас очень много дел, вот я и подумал, что без Каннингема вам не обойтись. Кстати, и меня дела заждались. В полдень я встречаюсь с Себастьяном Беллом.

– Я не брошу Эвелину на произвол судьбы, – замечаю я.

– И я ее не бросал. – Он щелчком отправляет сигарету в сад, закрывает окно. – Только от судьбы не уйти. Будьте к этому готовы.

Широко шагая, он направляется к двери в кабинет, распахивает ее, впускает в библиотеку гомон голосов и звон посуды, проходит в гостиную. Там уже сервирован обед, а значит, Стэнуин вот-вот нагрубит служанке Люси Харпер, а Себастьян Белл будет следить за гадкой сценой, стоя у окна и чувствуя себя ничтожеством. Потом гости отправятся на охоту, Эвелина найдет записку в колодезной кладке, и чья-то кровь прольется на кладбище, где два друга будут ждать женщину, которая не придет. Если Даниель прав, то я ничем не смогу нарушить установленный распорядок, но смиряться с этим я не собираюсь. Смерть Эвелины надо предотвратить, даже если ответ на загадку Чумного Лекаря – единственный залог моего освобождения. Я должен спасти Эвелину любой ценой.

– Что вам угодно, милорд?

– Ручку, чернила и бумагу. Мне нужно кое-что записать.

Он достает все из портфеля:

– Прошу вас, милорд.

Пальцы не слушаются, почерк далек от безукоризненного изящества, но послание выходит вполне разборчивым, хотя строки смазаны и покрыты кляксами.

Смотрю на часы: четыре минуты до полудня. Время поджимает.

Помахав листком, чтобы просохли чернила, я складываю письмо и вручаю его Каннингему.

– Вот, возьмите, – говорю я и замечаю следы чернил, въевшиеся в подушечки его пальцев; сами руки покраснели – видно, что он пытался их отмыть.

Он поспешно берет письмо и прячет руки за спину.

– Ступайте в гостиную, где уже собрались обедающие, – велю я. – Проследите, что там происходит, затем прочтите письмо и вернитесь ко мне.

Он недоуменно смотрит на меня:

– Милорд?

– Каннингем, нам предстоит очень необычный день, поверьте мне на слово. – Не слушая дальнейших возражений, я жестом прошу его помочь мне подняться. Встаю, невольно застонав, и продолжаю: – Исполните мое поручение, возвращайтесь в библиотеку и ждите меня.

Каннингем уходит в гостиную, а я беру трость и отправляюсь в оранжерею в поисках Эвелины.

Еще рано, гостей в оранжерее немного, дамы подходят к бару за коктейлями, млеют в креслах и на диванах в полном изнеможении, будто молодость – тяжелая обуза, а живость и резвость безмерно утомительны. Все перешептываются, обсуждают Эвелину, гаденько посмеиваются, косятся в угол, где она сидит за шахматной доской. В одиночестве, играет сама с собой, не обращая ни малейшего внимания на тех, кто пытается ее смутить.

Я, тяжело переваливаясь, подхожу к ней и прошу:

– Эвелина, нам нужно поговорить.

Она медленно поднимает голову, непонимающе смотрит на меня. Как и вчера, светлые волосы стянуты в тугой хвост на затылке, отчего лицо приобретает мрачное, суровое выражение. Однако сегодня при виде меня оно не смягчается.

– Отнюдь нет, лорд Рейвенкорт. – Она снова переводит взгляд на шахматную доску. – Сегодня мне и без вас хватает неприятностей.

Сдавленный смех превращает мою кровь в прах, внутри все переворачивается.

– Прошу вас, Эвелина…

– Для вас – мисс Хардкасл, лорд Рейвенкорт, – холодно произносит она. – О человеке судят по его манерам, а не по его банковскому счету.

У меня внутри все сжимается от унижения. Вот чего больше всего боится Рейвенкорт. Стою посреди комнаты под десятками любопытных взглядов и чувствую себя христианином, которого вот-вот побьют камнями.

Эвелина задумчиво смотрит на меня. Я трепещу, обливаюсь потом. Она чуть щурится, сверкает глазами:


– Знаете что, а давайте-ка сыграем. – Она постукивает пальцем по шахматной доске. – Если выиграете вы, то мы с вами побеседуем; если выиграю я, то вы оставите меня в покое. Вас устраивает?

Я чувствую подвох, но иного выбора у меня нет. Утираю пот со лба, втискиваюсь в крошечное креслице за столиком, на радость присутствующим дамам. Пожалуй, гильотина и та удобнее. Мои телеса свисают с краев кресла, низкая спинка такая хлипкая, что я дрожу от напряжения, стараясь на нее не опираться.

Эвелина, не снисходя к моим мучениям, протягивает руку к доске и передвигает пешку. Я делаю ход ладьей, вспоминаю комбинации миттельшпиля. Мы примерно равны в силах, но мне неловко и неудобно, я не могу сосредоточиться, допускаю тактические промахи. Понимая, что выиграть не смогу, изо всех сил стараюсь затянуть партию. Впрочем, после получаса разнообразных, но безуспешных маневров я не выдерживаю и говорю:

– Ваша жизнь в опасности.

Пальцы Эвелины касаются пешки и едва заметно вздрагивают, но для меня это громче колокольного звона. Она пристально смотрит на меня, переводит взгляд на дам у нас за спиной, проверяет, не слышал ли кто моих слов. Дамы озабочены лишь тем, чтобы поскорее забыть увиденное.

«Ей это уже известно».

– Помнится, лорд Рейвенкорт, мы с вами уговаривались совсем иначе, – резко обрывает она меня.

– Но…

– Вы предпочитаете, чтобы я удалилась? – Она гневным взглядом пресекает мои дальнейшие попытки заговорить.

Я продолжаю делать ходы, но так ошеломлен ее поведением, что совсем не думаю об игре. Судя по всему, Эвелине известно, что именно произойдет сегодня вечером, вот только она почему-то боится, что об этом узнает еще кто-нибудь. Я совершенно не понимаю, в чем дело. Очевидно, она не намерена довериться Рейвенкорту. Он ей противен, а значит, спасти ее я смогу либо в обличье человека, который ей приятен, либо придется обойтись без посторонней помощи. Такого поворота событий я не ожидал и теперь отчаянно пытаюсь как-нибудь иначе предупредить Эвелину об опасности, но тут в оранжерею входит Себастьян Белл, и у меня возникает чрезвычайно странное ощущение. Спору нет, этот человек – я, но, глядя, как он опасливо, будто мышь по плинтусу, семенит по комнате, я не могу в это поверить. Он сутулится, прижимает руки к бокам, то и дело боязливо озирается, не поднимая головы, будто вокруг него – одни острые углы.

– Моя бабушка Хизер Хардкасл, – произносит Эвелина, заметив, что он разглядывает картину на стене. – Портрет ей не льстит, она презирала лесть во всех ее проявлениях.

– Простите, я не… – лепечет Белл.

Их разговор проходит точно так же, как вчера; ее интерес к этому убогому созданию вызывает у меня мимолетный приступ ревности, но дело совсем не в этом. Белл в точности повторяет мой день, однако же, как и я, считает, что действует по своей воле. А значит, я сейчас безвольно следую плану, разработанному Даниелем, что делает меня… Чем – отзвуком, воспоминанием или щепкой, плывущей по течению?

«Скиньте шахматную доску со стола, измените ход развития событий. Докажите свою неповторимость».

Протягиваю руку к доске, но мысли о презрении Эвелины и о смехе присутствующих дам просто невыносимы. Сгорая от унижения, резко отдергиваю руку. Ничего страшного, возможность наверняка еще представится, и тогда я ее не упущу.

Огорченный неминуемым поражением, я рассеянно делаю несколько последних ходов, с непристойной поспешностью подставляю короля под карающий меч и торопливо покидаю оранжерею. Голос Себастьяна Белла затихает у меня за спиной.





15


Как было велено, Каннингем дожидается меня в библиотеке. Он сидит на краешке кресла, в руке зажат чуть подрагивающий лист бумаги – написанное мной послание. Завидев меня, он встает. Торопясь уйти из оранжереи, я переоценил силу своих легких и теперь задыхаюсь; воздух с хриплым свистом вырывается из натруженной груди.

Камердинер не бросается мне на помощь.

– Как вы узнали, что́ произойдет в гостиной? – спрашивает он.

Я пытаюсь ответить, но горло пропускает либо слова, либо воздух, но не то и другое одновременно. Выбираю воздух, глотаю его полной грудью, с жадностью, как все, что делает Рейвенкорт, и смотрю в приоткрытую дверь кабинета. Я надеялся увидеть, как Чумной Лекарь беседует с Беллом, но безуспешная попытка предупредить Эвелину о грозящей ей опасности отняла слишком много времени.

Что ж, удивляться не приходится.

Еще по дороге в деревню я сообразил, что Чумному Лекарю заранее известно, где и когда со мной можно встретиться наедине, поэтому он наверняка появляется лишь там, где я не смогу застать его врасплох.

– Все случилось именно так, как вы описали, – продолжает Каннингем, изумленно глядя на листок бумаги. – Тед Стэнуин грубо обошелся со служанкой, а Даниель Кольридж его отчитал. Именно теми словами, которые вы привели. В точности теми же словами.

Я пока ничего не объясняю – он еще не прочел самую невероятную часть письма. Доковыляв до кресла, я неуклюже опускаюсь на подушки. Ноги благодарно ноют и жалобно подрагивают.

– Тут какой-то подвох, – говорит камердинер.

– Никакого подвоха.

– Даже в последней строке? Там, где вы утверждаете, что…

– Совершенно верно.

– …что вы не лорд Рейвенкорт?

– Я не лорд Рейвенкорт.

– А кто же?

– Я не лорд Рейвенкорт. А что это вы так побледнели? Вам плохо? Налейте себе чего-нибудь.

Он покорно исполняет мое распоряжение, – очевидно, привычка повиноваться слишком сильна. Берет бокал, садится, подносит его к губам, не отводя глаз от меня. Плечи никнут, колени плотно сжаты.

Я рассказываю ему все с самого начала – от убийства в лесу и моего первого дня в обличье Белла до бесконечной дороги и недавнего разговора с Даниелем. Всякий раз, как камердинера терзают сомнения, он недоверчиво смотрит на послание. Мне почти жаль Каннингема.