Семь смертей Эвелины Хардкасл

– Но ведь убийцей могу быть и я, – замечает он как бы между прочим, словно ненароком упоминает о своей любви к мюзик-холлу.

Ошеломленный этим замечанием, я падаю в кресло. Сиденье подо мной трещит. Рейвенкорт полностью доверяет Каннингему, и я не усомнился в этом доверии, хотя знал, что у камердинера есть какая-то зловещая тайна. Иными словами, он тоже входит в круг подозреваемых.

Каннингем многозначительно касается носа:

– Вот именно, поразмыслите над этим. – Он закидывает мою руку себе на плечи. – Пока вы будете принимать ванну, я разыщу Белла, но, по-моему, вам самому лучше проследить за Эвелиной. А я от вас не отойду ни на шаг, так что подозревать меня незачем. Мне и без того хватает неприятностей, а тут еще вы ввосьмером начнете гоняться за мной по дому и обвинять меня в убийстве.

– Как вы все складно излагаете! – говорю я, краем глаза наблюдая за Каннингемом.

– Ну, я же не всю жизнь служил камердинером.

– А кем еще вы служили?

– Рассказ о моей жизни в наш уговор не входит. – Он с усилием поднимает меня из кресла.

– Тогда расскажите, что вы делали в спальне Хелены Хардкасл, – предлагаю я. – Вы листали ее дневник и смазали в нем записи. Сегодня утром у вас все пальцы были в чернилах, я заметил.

Он удивленно присвистывает:

– Надо же, какой наблюдательный! – Голос его становится тверже. – Странно, что вам неизвестно о моих порочных связях с Хардкаслами. Что ж, в таком случае вас ждет сюрприз. Вы поспрашивайте, вам с удовольствием обо всем расскажут, хотя особого секрета в этом нет.

– Это вы взломали дверь, Каннингем? – спрашиваю я. – Украли два револьвера и выдрали страницу из дневника?

– Нет, я ничего не взламывал, меня пригласили войти, – отвечает он. – О револьверах я ничего не знаю, а дневник был цел. Я его своими глазами видел. Конечно, я бы и сам объяснил, чем именно я там занимался и почему меня незачем подозревать, но на вашем месте не поверил бы ни единому моему слову. Короче говоря, разузнайте все это сами, тогда будете уверены, что все это правда.

Каннингем помогает мне, обливающемуся потом, подняться на ноги, утирает испарину с моего лба, вручает трость.

– А скажите-ка, Каннингем, с какой стати вы подались в камердинеры?

Он замирает, невозмутимое лицо мрачнеет.

– Иногда образ жизни выбирать не приходится, – хмуро произносит он. – Ну, пойдемте, нас ждет убийство.





19


Канделябры озаряют обеденный стол; под мерцающим светом раскинулось кладбище куриных костей, рыбьих хребтов, панцирей омаров и свиного жира. Шторы не задернуты, и за темными окнами смутно виднеется лес, деревья клонятся под напором бури.

Зубы с хрустом перемалывают еду, я жадно жую и глотаю. Подлива бежит по складкам подбородка, жир обволакивает губы мерзкой блестящей пеленой. Мой аппетит неудержим, я постанываю, набивая рот. Салфетка похожа на поле боя. На меня косятся соседи по столу, из вежливости притворяются, что не замечают, как мои челюсти крошат остатки правил приличия. Откуда берется это всепоглощающее чувство голода? Какую бездонную яму старается заполнить Рейвенкорт?

Слева от меня сидит Майкл Хардкасл. За ужином мы еще не обменялись ни словом. Все это время они с Эвелиной перешептываются, склонив друг к другу головы и словно бы забыв о присутствующих. Она ничем не показывает, что ей известно о грозящей опасности.

«Может быть, она считает, что ее защитят».

– Вы бывали на Востоке, лорд Рейвенкорт?

Ах, если бы сосед справа тоже не замечал моего присутствия. Капитан Клиффорд Харрингтон, плешивый отставной моряк в мундире, увешанном свидетельствами доблести и отваги. Вот уже час я провел в его обществе, но не могу представить, что этот человек способен на какие-то подвиги. Наверное, в этом виноваты мягкий подбородок, опущенный взгляд, подобострастная манера разговора. А может быть, плещущийся в глазах виски.

Весь вечер Харрингтон рассказывает какие-то скучные истории, даже не пытаясь их приукрасить, и теперь беседа переносится на азиатское побережье. Я отпиваю вино, пытаясь скрыть свое раздражение, и недоуменно морщусь – у вина очень резкий вкус. Харрингтон заговорщицки склоняется ко мне.

– Я тоже это заметил, – говорит он, обдавая меня теплыми винными парами. – Поинтересовался у служанки, какого оно года, но с тем же успехом мог бы спросить у бокала.

Канделябры придают лицу капитана землистый оттенок; затуманенный выпивкой взор противен до чрезвычайности. Я опускаю бокал, рассеянно оглядываюсь. За столом сидит человек пятнадцать, чинно беседуют, пересыпают пресную болтовню французскими, испанскими и немецкими фразами, что придает ей некоторую пикантность. Все в несколько подавленном настроении, переговариваются глухо и напряженно, с десяток мест пустует. Странное, несколько трагическое зрелище, однако к отсутствию гостей стараются не привлекать внимания, – может быть, так принято в фешенебельном обществе, а может быть, я упустил какое-то объяснение.

Ищу знакомые лица, но Каннингем ушел на встречу с Беллом, а за столом нет ни Миллисент Дарби, ни доктора Дикки, ни даже гнусного Теда Стэнуина. Кроме Эвелины и Майкла, я знаю только Даниеля Кольриджа, который сидит в дальнем конце стола, рядом с каким-то сухопарым типом. Оба разглядывают гостей сквозь бокалы с вином. Симпатичная физиономия Даниеля явно кому-то не понравилась, и теперь ее украшает разбитая губа и припухший глаз, под которым завтра образуется солидный синяк, если завтра, конечно, наступит. Кольриджа это ничуть не смущает, а вот меня расстраивает. До сих пор я полагал, что местные странности на него не влияют хотя бы потому, что знание будущих событий позволит ему избежать несчастий. А теперь я гляжу на него, как на карты, ненароком выпавшие из рукава фокусника.

Его собеседник хлопает по столу, смеется какой-то шутке, чем привлекает мое внимание. Мне кажется, что я его откуда-то знаю.

«Наверное, он – одно из будущих обличий».

Надеюсь, что нет. Невзрачный тощий тип с набриолиненными волосами и бледным узким лицом заискивает перед всеми гостями. Не знаю почему, но мне кажется, что он очень изворотлив и жесток.

– У них такие необычные лекарства, – произносит над ухом Клиффорд Харрингтон.

Я отвлекаюсь, недоуменно моргаю.

– У азиатов, лорд Рейвенкорт, – поясняет он с дружелюбной улыбкой.

– Ах да, конечно. Нет, не бывал.


– Невероятный край. Просто невероятный. Там есть такие лечебницы…

Поднимаю руку, подзывая слугу. Если от соседа никуда не деться, то надо бы заменить вино. Может быть, одно благодеяние повлечет за собой другое.

– Вчера мы с доктором Беллом обсуждали опиумные настойки… – продолжает капитан.

«Ох, поскорее бы все кончилось…»

– Как вам ужин, лорд Рейвенкорт? – спрашивает Майкл Хардкасл, ловко вступая в разговор.

Я благодарно оборачиваюсь к нему.

К губам поднесен бокал красного вина, зеленые глаза искрятся весельем. В отличие от Эвелины, чей взгляд наждаком обдирает мне кожу. На Эвелине синее вечернее платье и диадема, светлые волосы завиты и уложены в замысловатую прическу, шею обвивает роскошное бриллиантовое ожерелье. Чуть позже именно в этом наряде (плюс пальто и резиновые сапоги) она с Себастьяном Беллом отправится на кладбище.

Я утираю губы салфеткой, наклоняю голову.

– Превосходно. Жаль только, что гостей недобор. Я так хотел познакомиться с мистером Сатклиффом, – говорю я, указывая на пустые места за столом, и про себя добавляю: «И его маскарадным костюмом чумного лекаря».

– В таком случае вам повезло, – вмешивается Клиффорд Харрингтон. – Мы с Сатклиффом давние приятели, на балу я вас познакомлю.

– Если Сатклифф будет в состоянии держаться на ногах, – говорит Майкл. – Они с моим отцом сейчас опустошают винный погреб. А мать не может их оттуда извлечь.

– А леди Хардкасл будет на балу? – спрашиваю я. – Ее с утра никто не видел.

– Ей очень тяжело в Блэкхите, – доверительно понизив голос, отвечает Майкл. – Она сегодня целый день пытается развеять гнетущие воспоминания. Но на балу она будет обязательно, я вам это обещаю.

К нему подходит слуга, почтительно склоняется, что-то шепчет на ухо. Майкл хмурится и, дождавшись ухода слуги, поворачивается к сестре, пересказывает ей услышанное. Она тоже мрачнеет. Они глядят друг другу в глаза, пожимают руки, а потом Майкл стучит вилкой по бокалу и поднимается на ноги. Вставая, он словно бы вырастает куда-то под сумрачный потолок, за пределы тусклого света канделябров, и оттуда, с мглистой высоты, собирается что-то изречь.

Все умолкают, смотрят на него.

– Мне очень хотелось, чтобы вместо меня этот тост произнес кто-то из родителей, – заявляет он. – Однако же они решили прийти сразу на бал, и, смею вас заверить, их появление будет впечатляющим.

На сдержанные смешки он отвечает застенчивой улыбкой.

Я скольжу взглядом по лицам гостей, замечаю в глазах Даниеля насмешливые искорки. Он подносит к губам салфетку, скашивает глаза на Майкла, словно бы намекая, мол, не пропусти.

«Он знает, что сейчас будет».

– Отец очень признателен вам всем за то, что вы приняли наше приглашение, – говорит Майкл. – Впрочем, чуть позже он сам вам об этом скажет. – Голос его едва заметно дрожит от смущения. – А пока от его имени позвольте поблагодарить всех вас за то, что вы приехали чествовать мою сестру Эвелину, которая недавно вернулась домой из Парижа.

Ее лицо отражает его обожание, они обмениваются задушевными улыбками, не предназначенными для собравшихся. Все поднимают бокалы, отовсюду слышны ответные изъявления благодарности и приветственные восклицания.

Дождавшись, когда все утихнут, Майкл продолжает:

– А теперь в ее жизни настает новый знаменательный этап… – Он выдерживает паузу, обводит глазами гостей. – Она выходит замуж за лорда Сесила Рейвенкорта.

Воцаряется тишина. Все гости смотрят на меня. Шок сменяется замешательством, затем отвращением. На лицах отражается смятение моих собственных чувств. Между Рейвенкортом и Эвелиной тридцать лет разницы, тысячи обедов и ужинов. Теперь мне понятно, отчего она так неприязненно ко мне отнеслась сегодня утром. Если лорд и леди Хардкасл действительно обвиняют дочь в смерти Томаса, то они измыслили ей жесточайшее наказание. Ее лишат всех тех лет, которых она лишила Томаса.

Я гляжу на Эвелину. Она, закусив губу, теребит салфетку и не поднимает глаз; настроение у нее испорчено. По лбу Майкла сползает капля пота, вино подрагивает в бокале. Майкл боится взглянуть на сестру, а она вообще не в силах ни на кого смотреть. Сам я с необычайным интересом изучаю скатерть.

– Лорд Рейвенкорт – давний друг нашего семейства, – механически провозглашает Майкл, лишь бы прервать молчание. – Лучшего мужа моей сестре и желать нельзя. – Он смотрит на Эвелину, встречает ее взгляд, в котором блестят слезы. – Ты, кажется, хотела что-то сказать?

Она кивает, сминает салфетку.

Все, затаив дыхание, смотрят на нее. Таращатся даже слуги, замирают на ходу, держа подносы с грязной посудой или бутылки вина. Наконец Эвелина обводит взглядом любопытствующие лица. Глаза отчаянные, как у загнанного зверя. Она забывает все подготовленные фразы, сдавленно всхлипывает и выбегает из обеденного зала. Майкл бросается следом.

Гости поворачиваются ко мне, а я обращаю взор к Даниелю. Недавнее веселье исчезло, он сосредоточенно смотрит в окно. Интересно, сколько раз он видел, как краска стыда медленно заливает мне лицо? Помнит ли он это ощущение? Может быть, поэтому он сейчас и не может встретиться со мной взглядом? И что сделаю я в свой черед?

Я сижу в самом конце стола. Больше всего мне хочется сбежать, как поступили Эвелина с Майклом, но с тем же успехом можно мечтать о полете на Луну. Нарушая затянувшееся молчание, Клиффорд Харрингтон, озаренный блеском медалей и орденов, встает и поднимает бокал.

– Желаю вам долгих и счастливых лет супружеской жизни! – без всякой иронии заявляет он.

Все вразнобой поднимают бокалы, нараспев глухо повторяют тост.

С дальнего конца стола мне подмигивает Даниель.





20


Гости давным-давно покинули обеденный зал, слуги уже убрали со стола, и ко мне наконец подходит Каннингем. Вот уже больше часа он стоял в дверях, но я запретил ему приближаться. За ужином я испытал такой мучительный стыд, что не вынес бы дальнейшего позора, если бы камердинер поднимал меня из кресла при свидетелях. Сейчас он с ухмылкой направляется ко мне. Слухи о моем унижении наверняка уже разлетаются по особняку: старый толстяк Рейвенкорт и его сбежавшая невеста.