Сердце Стужи

Я честно попыталась, и вот тут пот прошиб холодный и липкий от испуга. Не вышло.

— Замерзла я, войд… кажется.

— С тропы, пока шли, соступала?

Тут мигом вспомнилось, как покачнулась и одной ногой встала в рыхлый снег, а еще накололось тем самым правым плечом на ветку.

— Соступила немного случайно. А что приключилось, войд?

Тревожно стало настолько, что в горле совсем пересохло. Вопрос вышел сиплым и дрожащим.

— Тебе правду сказать или пожалеть?

— Когда ты меня жалел, лорд? Лучше сразу скажи.

Грубо, наверное, прозвучало, вот только я очень испугалась.

— В зачарованном лесу повсюду ледяная защитная магия, она чужаков и волшебников огня не терпит. Везде кроются ловушки, которые с первого взгляда разглядеть невозможно. Не маги потому в лес идти опасаются, а чародеи и подавно не сунутся. В тело твое сейчас вошла одна из игл.

— Как же, — обидно стало настолько, что я несколько раз повторила, — как же, как же. — А после вырвалось: — Я ведь постоянно в лесу с волками тренировалась! Там опасность кругом, а ты не предупредил.

— Ледяные иглы Эрхана тоже опасность.

Вдобавок к сухости во рту засосало под ложечкой. Я ведь волка чесала, а после всю стаю.

— Не в том дело, чародейка, что не предупредил, — он развернул меня на спину, вгляделся в лицо, — а в том, что толку от предупреждения не было никакого, только страх ненужный. Тебя магия признала, в крепость пустила, это ты понимаешь? Не должна была наказать за вторжение.

— Не должна, но наказала? — Я тоже вглядывалась в его лицо, и мнилось теперь, что именно он во всем виноват. Почему не сказал не соступать с троны, почему не объяснил про магию защитную? Не нужна ему чародейка в крепости, нарочно все придумал и погубить хотел.

Где смысл был здравый в моих рассуждениях? Нигде. Страх, обида и ощущение, что еще не договорил лорд до конца, не объяснил, почему тела не чувствую.

— Сообщил бы сразу, что не нужна тебе чародейка в крепости. А ты с силой договорился, чтобы не нарушить ничего, а сам задумал избавиться. Не кусок льда у тебя в сердце, а гранит целый. Такой сверху упадет и насмерть придавит.

Качнул головой и не ответил. Снова протянул руку, а мне очень хотелось отшатнуться, не дать дотронуться до себя, но одного желания мало оказалось. Лорд даже не заметил моего порыва, а положил ладонь на плечо, прислушался. Молчал и смотрел будто сквозь меня, не замечая ни слез, ни отчаяния на лице, ни того, что кусаю до крови губы, пытаясь удержать новые обидные слова.

— В позвоночник вошла, — проговорил он. — Начну вытаскивать, хуже сделаю. Раскрошу ли, целой выманю, толка не будет. Пока выйдет, навредит немало.

Вовсе не услышал моих слов, кажется. А у меня сердце стучало бешено, в голове было шумно, и перед глазами комната качалась. Это ведь он о том сейчас, что можно навсегда остаться неподвижной.

Доводилось встречать в жизни такого человека, которому свет был не мил. Он ни ходить, ни сидеть не мог. Тоже разговаривал, но всегда неохотно, через силу.

Войд с лавки поднялся и прошелся по комнате, крепко раздумывая над чем-то. Я следила за ним взглядом и прокручивала в уме, как ждала веселого зрелища и радовалась ему, как плела ободок в подарок, как ощущала жар от костра, вызвавший всплеск моей силы, и первое движение иглы в теле. Хоть немного, но помогли эти воспоминания. Они жалость к себе вызвали, а жалость — это бесполезное занятие. Зубы нужно сцепить, в панику не ударяться, а тоже подумать сейчас над тем, что еще можно сделать.

— Если у вас защита на чародеев рассчитана, значит, им не под силу с ней совладать?

Войд обернулся, снова посмотрел на меня. Понял, наверное, что теперь можно с чародейкой по-человечески разговаривать, или же поймал какую-то мысль.

— Что ты любишь, Весна?

— Что?

— Чародеи любят жар огня, тепло южного ветра, искры ярких костров и сияние палящего солнца в вышине. Что любишь ты?

Вот так с ходу ответить? Призадумалась я.

— Не знаю. Тепло — это славно. Но говорят, будто у чародеев не бывает снега зимой. А как же без снега? Тоскливо, если постоянно жар, а мороз не трескучий, узоров красивых на стекле не нарисует.

Я поймала его улыбку не на губах даже, а в прозрачных глазах.

— Ты Северные земли любишь.

— Росла здесь. Отчего мне родную сторону не любить?

Он склонился еще ниже.

— Тогда уговори свою силу поддаться. Ласковой стань, не борись. Не огнем, против которого защита работает, действуй. И не выталкивать иглу пытайся, а растопи так, чтобы она не признала угрозы в тебе. Умеешь ведь подчиняться льду и побеждать.

Не иначе как припомнил поцелуи наши возле промерзшей стены.

«А ты помогать не будешь?» — хотелось спросить. Только ведь недавно обвиняла его во всем, а теперь снова хотела помощи просить. Вот уж чего не заслужила от него. Сама должна справиться, спасибо, что советом помог.

И я попробовала. Прикрыла глаза, собралась и постаралась определить, где сейчас в теле игла. Эх, кабы не осложнялось тем, что я не чувствовала ничего. Тогда и вспомнила, как под снегом не услышала шагов войда. Это кошка узнала его, она позвала. Моя сила умнее порой, чувствительнее и гораздо внимательней. Нужно только направить ее.

Легким скоком магия прошлась вдоль позвоночника, прогладила пушистым хвостом каждый позвонок, мягкой лапкой тронула, лизнула шершавым языком гибкие хрящики, накололась и резко отпрянула. Ей вновь хотелось зашипеть на чужую инородную мерзость, но я представила, будто кладу ладонь на оскаленную морду, как когда-то войд успокаивал Эрхана, заставляя того смириться с чародейкой.


Направила кошку снова. Это не опасный лед, просто иголочка, частичка красивой снежинки, которая легко растает от прикосновения. Вот так, кусочек за кусочком, как тают на окне ледяные узоры, когда прикладываешь к ним теплую ладонь. Сперва заставить сгладиться острое навершие, так хищно глядящее на меня из моего же тела, а дальше дело проще пойдет.

Не бойся, не бойся, что сразу не выходит, попробуй еще раз. Лизни горячим языком иголку, не обращай внимания, как больно колет, как щетинится, заряженная чужой змеиной силой, и не поддается тебе.

Не могу.

Снова на лице горячие слезы. Соленые и горькие, они скатывались по щекам, попадали в уголок рта, стекали на шею. Их я ощущала, а больше ничего.

Впустую все, напрасно. Защитная магия — сильная магия! Испокон веков, что лес стоит, она охраняла его от вторжений. Берегла, наверное, и в ту пору, когда между льдом и огнем случилась жуткая война. Сколько огненных волшебников полегло тогда среди заснеженных, топорщащихся острыми иглами деревьев? Я отлична от них лишь тем, что росла в этих лесах, но моя сила — огонь, а он не терпит холода.

Зачем шла? Зачем училась? И почему хранила на сердце тайную несбыточную мечту? Расплата настигла в момент, когда не ждала, когда отпустила себя и поверила в легенду, но кому теперь нужна такая чародейка?

Я перевела взгляд с белых бревен на лицо ледяного лорда. Невозмутимое, спокойное и равнодушное лицо. Совсем недавно представлялось, будто вижу в его глазах улыбку. А он тоже не умеет чувствовать, совсем не умеет. И мне все только мерещится.

Вот и снова почудилось, будто, заметив слезы, дернулся судорожно, и в прозрачном холоде взора опять что-то мелькнуло. Шагнул к лавке, сел зачем-то рядом со мной. Пожалеть сел? Ведь не умеет. У меня тело не чувствует, у него сердце. Но коли так, то не будет сложностью для него одну мою просьбу исполнить. Чего теперь уж терять? И когда бы еще, в какой иной ситуации набралась я смелости, чтобы спросить: «Поцелуешь меня?»

Он не заколебался даже мгновения, будто того и ждал. Склонился, поцеловал. Раскрыл стиснутые в страхе губы, и закружилось вокруг, как совсем недавно, но по иной причине и совсем иначе.

У Бренна удивительно выходило: требовательно, уверенно, но с нежностью. Когда на кончике языка оседает сладкая горечь, когда соприкасаются невозможные вещи: лед и пламя — связываются друг с другом, сцепляются в магические узоры. Слияние губ в сложной игре прикосновений. И напор, то резкий, довлеющий, то дразнящий, мягкий, вынуждающий меня отвечать.

Я уже позабыла, для чего просила поцеловать. На память собиралась сохранить, а сейчас…

Магия потекла по венам тем самым огнем, который был частью меня, который мог спасти или погубить. Растопить иглу или протолкнуть туда, откуда больше не достать. Но направляла ли я огонь? Нет. Злая сила, добрая сила — ее больше не существовало, она перестала разделяться на лед и пламя.

Я не цедила огонь крохотными каплями, подобно исцеляющему бальзаму на больное место, он сам расходился теплыми волнами от моих губ, раскручиваясь по спирали. Все, что совершалось, было частью меня и моей магии, частью того колдовства, которое дарили поцелуи Бренна и рисунки его прикосновений на моих пылающих и ноющих губах. Я настолько растворилась в ощущениях, что совсем интуитивно направила силу в самый холодный участок, которого еще не коснулся жар.

А затем кроха за крохой тепло отвоевало у змеиной магии живое тело, потому что мне очень хотелось чувствовать ласки и уметь ласкать в ответ. Как не сцепить пальцы на его шее и не сжать в ладони мягкие снежные волосы? Как не пройтись рукой по твердой груди и не прижаться ближе?

Жар пробежался до кончиков пальцев, омыл, растворил холод без следа, а потерявшаяся в чувствах чародейка так и не разжала обвитых вокруг мужской шеи рук. Не отстранилась, не прервала поцелуй, благодаря которому впервые в жизни сумела побороть чужое колдовство.

У страсти нет четких очертаний, только расплывчатые разноцветные мазки чувств. Как с купцом, блеклые, серые и черные тени или, как с Ним, насыщенные, ослепительно-яркие краски, в которых мои волосы горят огненными всполохами, сплетаются с настолько снежными, что их белизна режет глаз, сверкающими прядями, когда я, вцепившись в плечи до побеления золотистой кожи, целую, целую яркие губы, мягкие, по сладости точно лесная душистая ягода.

Хотелось поверить, что ужас слепых и немых ощущений мне только пригрезился. И потому я откликалась жадно и ненасытно, познавая, как чувства проскакивают колючими разрядами на самом пике напряжения, по острию желания, на вершине умения осязать. Не застенчиво, не робко и не стыдно больше.

Только те полагают, что лишь огонь пылок, кто не познал на себе страсть снежной вьюги, способной закружить, запутать, затерять. Я в искристом вихре утратила разум и сомнения. Холодная страсть, мощная, сгибающая своим напором, когда под сильными мужскими руками продолжает рваться плотное шерстяное платье, когда обнажается, открывается губам кожа и по ней дуновением морозного влечения и жаркого дыхания пробегает огонь.

Бренн оперся на руку, а другой резко прижал меня к себе, опрокинул обратно на лавку. Сила, которую прежде обвиняла в своих необузданных чувствах, мягко сплелась с моими эмоциями, вовсе не затмевая их, а раскрывая в полной мере. Я ошибалась, списывая эту тягу на пламенный дар, и заблуждалась, полагая, будто лишь огню подвластно обжигать. Меня поглотил голубой сверкающий лед, крошащийся на сотни кристаллов, колющий нежную кожу. И я в ответ скользила руками по телу гладкому, жаркому, мягко мерцающему этим снежным светом. Чувствовала подушечками пальцев неровности шрамов, хотела рассмотреть поближе их рисунки, но Бренн потянул за кудри, заставляя запрокинуть голову и открыться его желанию изучить, провести языком, попробовать на вкус.

Прикосновения рук и губ на щеках, подбородке, ключицах, на плечах, локтях и запястьях. Пальцы подрагивают, когда он прижимает ко рту мою руку, а после обхватывает мои руки и заводит их над головой. Предвкушение, ожидание, покорность чужой силе и снова дрожь от прикосновений к груди, животу.

Живу, живу, как никогда раньше, как никогда более полно, потому что могу чувствовать.

И вновь короткая передышка, когда страсть поцелуев сменяет жар тела. Стискиваю пальцы заведенных над головой рук, прогибаюсь в пояснице, когда его свободная ладонь проходит от шеи до бедер и замирает внизу живота, а после он уверенно разводит ноги в стороны. Распахнув глаза, ловлю потемневший взгляд и шепчу хрипло, напряженно и жадно хватая ртом воздух:

— Отпустишь, если попрошу?

И получаю в ответ: «Нет».

Не даст сбежать в этот раз, не позволит ускользнуть. Не захочет, чтобы закрылась и оттолкнула, потому что я и сама этого не хочу. Узкие крепкие бедра между моих и миг, за который он резким рывком стер остатки сомнений.

Как же я страшилась этого мига, когда он все-таки возьмет меня, как сейчас, глубокими толчками проникнет в тело, подавит своей мощью, сокрушит. Даже физически слишком большой и оттого пугающий. Будет боль и разочарование, как с купцом, и необходимость только терпеть. А вышло, что упоительнее момента я прежде не испытывала. Миг проникновения, тянущей наполненности, и от пронзительного ритма, от страстного желания, от горькой нежности, оседающей на губах, как легкие белые снежинки на стенах, зашлось от наслаждения сердце.

Огонь ярким взрывом пробежал по телу, сорвав лихорадочное дыхание. Я крепче скрестила лодыжки на мужской пояснице, сильнее прогнулась, блаженствуя от того, как он двигается быстрее, входит глубже, будто отвечая на бессвязные неоформившиеся мысли, мечущиеся в моей голове очертания образов.

Как невероятна разница в ощущениях между обычным смирением, невозможностью изменить собственный выбор и желанием принадлежать одному. Насколько непохожей бывает отдача, когда вверяешь свое тело мужчине, позволяя ему распоряжаться им и владеть так, что тебе это может понравиться. Безумно понравиться.

Встрепенувшись, рвано дыша, осознала, как он замедлил темп, запротестовала даже против короткой передышки, не поняв, для чего она нужна ему. Не догадавшись, что после он заставит испытать… Такое!

Весь снежный мир зазвенел и рассыпался. Раскрошилось ледяное кружево морозных узоров, опало льдинками на деревянный пол комнаты.

Я дрожала и цеплялась руками за края лавки, сжав их до боли. Зажмурилась, задохнулась. Воздуха не было, не было моего тела и этой комнаты, лишь шепот дыхания, тяжелого, сбившегося, мужского.

Придя в себя, ощутила тяжесть его тела. Бренн приподнялся на локтях, освобождая, а мне хотелось спросить, что же это было такое? Вновь его магия или иное волшебство? Что за чудо он подарил сродни новому, совершенно иному ощущению меня самой?

Повернув голову, спросить, встретила его губы. Он не позволил произнести ни слова.

Принимая его поцелуи, даря в ответ свои, поняла, что наслаждения не может быть слишком много, хотя еще несколько секунд назад казалось, будто от него впору умереть.

Мы не говорили вовсе, он ничего не обещал, ни в чем не уверял, молчал в ответ на мои невысказанные вслух признания, но как яростно, как страстно и откровенно говорили за нас наши тела. Прикосновения. Ласки. А еще взгляды, безмолвные, но умеющие передать так много.

Лишь раз я заметила, что стены комнаты оказались покрыты изморозью, плотной и белой, но тут же позабыла о ней. Даже когда изо рта вырвалось облачко пара, я не поняла, что вокруг царит холод. Мне самой было слишком жарко. Жарко и мало, и хотелось еще. Нового безумного водоворота и тяжелой морозной страсти. Я вновь хотела его и понимала, что, когда он говорил, будто спросит с меня всю ночь, я даже представить не могла, как ее окажется мало.