Сердце Стужи

Хороша чародейка оказалась! Слишком хороша. Столько тепла уж давно не получал. Его хватило сполна, чтобы силу успокоить да озеро наполнить, еще и самому досталось. В первый раз держал себя крепко, опасался ей вред причинить. Все потому, что привык довольствоваться случайными связями, редкими, короткими, такими, чтобы лишь голод слегка утолить. На празднике или во время обхода очередного, если вдруг встречалась на пути та, кого не убил бы своими прикосновениями, которая вдруг привлекла и взаимностью ответила, тогда и выходило пусть мало, но выманить тепла. Забрать себе и перевести немного дух от морозной силы, живущей в груди. Однако каждый раз приходилось жестко дар контролировать. Отпустить значило убить.

И насколько редко такие встречались? Когда в последний раз? Недели, месяцы, годы прошли? А науку крепко запомнил и с чародейкой сдерживался. Однако, окунаясь в огонь, совсем позабыл, что коли тот для холода обратная сторона, то выманить на свет ледяную суть и заставить ответить себе ему будет проще. И в какой-то момент сила все же плеснула, затянула изморозью стены, окно и лавку, заледенила воздух. А чародейка и не заметила.

Светились медовые волосы, под кожей расчертились огненные рисунки, глаза сияли ярче самого яркого пламени. В тихих стонах слышалось наслаждение, она принимала его страсть с удовольствием, без страха, без боли.

Пробормотала что-то неразборчиво, прижав к лицу ладони, выдохнула и повернула голову, словно хотела о чем-то спросить и не успела. Осознав, что ледяной дар не причинит ей вреда, впился в ее губы и обхватил разгоряченное податливое тело, подмял под себя, отпустив голод, позволяя себе насытиться, забирая то, чем она столь щедро делилась. Яростно, требовательно погружался в нежный пульсирующий жар, окунаясь в него до хрипло-рычащего стона. Тот завибрировал в воздухе, оттолкнулся от ледяных стен и вернулся, замерев на ее губах, раскрывшихся в мольбе. И лишь секунду спустя понял, что она просила не отпустить, но не останавливаться, впрочем, остановиться он сейчас и не мог.

Приманила, подарила огненное удовольствие, позволила полной грудью вдохнуть. Совсем разум затуманила. Отзывалась так, как ему мечталось, пока дразнила своими поцелуями, взглядами и порывами искренними. Отвечала и сопротивляться не думала. Кошачья натура, страстная и покорная, нежная и требовательная. А сердце искреннее и чистое, и сила внутренняя мерцала зыбким огоньком. Весна напомнила ему, о чем давно успел позабыть. В груди с левой стороны вдруг непривычно заныло, стало томительно-тревожно и кольнуло быстро и больно, а после вновь потянуло холодом, только не обычным ровным, а сбивчивым, прерывистым.

Он перевел дух, поднимаясь над ней. Обнял рукой за талию, перевернул и устроил поверх себя, дав чародейке возможность отдохнуть. Лихорадочное дыхание, жаром касавшееся его груди, потихоньку выравнивалось, пока он, прикрыв глаза, вспоминал.

Вспоминал очень давнее время. Тогда его волосы еще не мерцали на свету, точно снежное серебро, глаза имели иной оттенок. Он посмотрел на девушку, которая, подложив ладошку под голову, слегка касаясь губами его груди, указательным пальцем стала очерчивать тонкие полоски шрамов. Затем приподнялась немного, принялась рассматривать, то слегка хмурясь, то задумчиво склоняясь ниже. Поймав на палец блестящий локон, Бренн оттянул его в сторону и смял в ладони, чувствуя приглушенное тепло, не такое огненное, как от обнаженной кожи, не такое манящее для его холода, а нежное и чувственное.

Чародейка с любопытством подула на снежный завиток, прочертивший узор на его плече, растопила, затем коснулась губами давнего шрама сперва робко, а позже уверенно, входя во вкус с каждым новым прикосновением. Он позволил ей изучать себя какое-то время, прежде чем провести ладонями по гладким бедрам, чутко уловив, как они от этой ласки покрылись мурашками, а после сдавил, крепко сжал и поднял чародейку, усадив на себя. Пронаблюдал, как в первый миг она задохнулась, запрокинула голову и закусила губу, а затем потянул снова вверх и вниз, пока в плечи не уперлись узкие ладони, а острые ноготки не вдавились в кожу. О страсти чародейской не впустую болтали и не зря говорили об огне, что так умел отзываться, — сам воздух в пламени сгорал, и для дыхания его почти не оставалось.



В комнате будто светлее становилось, а я ощущала себя совершенно без сил, но такой сытой, такой довольной и расслабленной, что безумно удивлялась новому чувству. За все время, пока он учил меня новой науке, даже смущение не мешало со всей полнотой его прикосновениями наслаждаться. А еще поцелуями, жаркими ласками. Ах, какими они были! Пробирало до нутра этой страстью. Заплутала, заблудилась, утонула в ней. Прежде все проще представлялось, а нынче, упираясь ладонями в лавку, прижимаясь к ним лбом и кусая губы, сквозь помрачившее разум желание и стремление покрепче прижаться к ритмично движущимся бедрам, я успевала удивляться, как много способов существует испытать удовольствие.

Мачеха объясняла перед брачной ночью, будто нужно позволить мужчине взять, что ему хочется, а после он насытится и оставит в покое. Купец быстро силы потратил, чему я сумела порадоваться даже сквозь действие дурманного напитка. А вот Бренн совсем ненасытным был. И касался он совершенно иначе, руки его и губы были как слова песни в общей мелодии этой ночи. Прекрасной, волшебной, никогда прежде не слышанной. Он любил меня и требовательно, и нежно, пока не становилось нестерпимо хорошо, ласками услаждал, пока не начинала жаждать нашего единения, пока не отдавалась снова. И если иногда проскальзывала мысль спросить у него про шрамы или про рисунок странный возле сердца, то вместо слов каждый раз вырывался новый стон, который все чаще и чаще складывался в его имя.

Если наша ночь и растянулась на сотни таких ночей по его желанию, то я не успела пресытиться. Только полное бессилие подсказывало — времени минуло немало. Чуткое тело вернее обманчивого разума объясняло, что эта приятная и необоримая усталость могла наступить намного раньше, будь я обычным человеком. Даже кошка вымоталась до предела, и ее мелодичное мурчание тихо вибрировало в груди, нежно убаюкивало.

Я устала настолько, что, прижавшись щекой к груди Бренна, позволила себе лишь ненадолго прикрыть глаза и тут же уснула.



Он слышал ровное дыхание, видел, как приглушается свечение кожи и пропадают с нее огненные узоры. Пышные медовые волосы укрыли его плечи, рассыпавшись по ним мягкими колечками. Чародейка уснула, кажется, на полувдохе, так доверчиво устроив на его груди свою голову. В эту ночь у него не было цели добиться от нее большего, чем ответа тела, чем реакции силы. Этого достало бы. И он не собирался… Но ведь добился. Знал, что она не умеет разделять чувства и страсть. Наверное, оттого и отдавалась столь полно, не оставляя ничего для себя. И этого отклика она ему не простит… а ему все равно было мало.

За окном светало, ночь прошла, едва наступив.

В какой-то момент он слишком увлекся и позабыл про самое важное. Приманила чародейка, закружила разум. Рухнул ледяной заслон, ветра получили свободу.

Бренн прикрыл на мгновение глаза, прислушиваясь к пока еще очень далекому гулу.

Изгоняемые теплом с прежних земель, они сейчас стремительно и весело летели ко дворцу Стужи, проходясь по Северным землям. Где-то там, на горизонте, темнело небо и раздавался глухой вой. Бренн чувствовал, как меняется погода, как нарастает в воздухе тревожное ожидание. Они пройдут, в последний раз покрыв землю белым снегом и позволив теплу окончательно воцариться на время в холодной стороне.

В руках ледяного лорда тоже крепко спало сейчас нежное огненное тепло. Обученное, получившее свой шанс увидеть свет. Умевшее теперь свободно подчиняться желанию хозяйки. Натренированное столь хорошо, что и бессознательно защитит ее прежде, чем сама успеет понять, как это сделать.

Лорд выполнил обещание и получил плату. Но прежде чем отпустить Весну, позволив ей уйти насовсем, следовало позаботиться еще об одном — о том, чтобы не захотела вернуться.

Вновь подхватив на ладонь мягкую прядь и пропустив между пальцами гладкие кудри, он размышлял, что точно знает, как и куда ударить. За это время изучил ее хорошо, нашел уязвимое место. Знал, как будет вернее всего. Надежнее и больнее. Знал, но растягивал минуты.

Он мог до бесконечности взвешивать все «за» и «против», размышлять над иными способами, думать над надежным укрытием. Надежным. Он усмехнулся. Над клеткой, похожей на его, убежищем без солнца и смеха, без жизни. Для удовольствия одного, для личного пользования. А потому не было вернее способа, чем не давать ей выбор. Иначе закончится, как в прошлый раз. Свой шанс на новую жизнь она обменяет на нечто более дорогое. Так было с любимой сестрой. Насколько горько и плохо отдавать себя человеку, рядом с которым противно находиться?

Бренн помнил, как Весна выбрала для себя занозу, помнил, что получал плату за спасенную жизнь, и озеро наполнялось постепенно, а еще ощущал по этой связи, как ровно горит чародейский огонь. Лишь дважды он вспыхнул ярче обычного. Один раз, навеяв выдуманную любовь, и второй раз, когда испугался навсегда погаснуть.

Войд открыл глаза и посмотрел на нее еще раз, слыша, как отсчитывает секунды время. Его уже нельзя было менять. Магия холода приближалась неумолимо. Решение он принял, и слабость изменить его, по сути, ничего бы не изменила.

Пускай живет чародейка.



Я проснулась из-за того, что меня сняли с теплой и широкой груди, переместив на жесткую лавку. Заворочалась еще во власти дремы. Реагируя на ощущения, пока не бралась осмысливать их.

Если бы не росло в груди неприятное чувство из-за кажущейся пустоты рядом, пожалуй, не взяла бы на себя труд протереть глаза и поднять голову, ища Бренна.

Он стоял возле окна. Не потрудившись одеться, лениво созерцал освещенный сумрачным светом двор. Погода сегодня не радовала. Виднелось через окошко низко висящее свинцовое небо, готовое разразиться белыми крупными хлопьями. А в комнате было холодно, я теперь это почувствовала и зябко поежилась. Отведя взгляд от мужчины, чья спокойная расслабленная поза и отрешенный взгляд выглядели неправильно после сумасшедшей ночи, отыскала свое шерстяное порванное платье.

— Это возьми. — Ровный голос и взмах рукой, хотя ко мне Бренн не повернулся, и на лавке появилось то самое красивое белое платье, которое не решилась оставить у себя.

Видя мужчину таким, я даже не взялась спорить. Лишь осознавала растерянность и растущую тревогу, потому натянула на себя богатый наряд и села на лавке, обняв колени.

— Одеваться не будешь? — Это первое, что у него спросила, и добилась наконец ответного взгляда. Хотя лучше бы не смотрел.

Обернулся, поглядел равнодушно. Внимания не избежали ступни босые, которые я накрыла ладонями, согревая, волосы спутанные, чьи волны ярко выделялись на белом. Еще он лицо изучил, а оно точно не радовало глаз яркостью красок.

«После такой ночи и короткого сна попробуй наутро цвести», — попыталась оправдаться перед собой, видя его безразличие.

Вместо ответа лорд внимание перевел на те штаны и рубаху, в которых вчера на праздник пошел. Одевался не быстро, не медленно, не торопился, но выглядели его движения для меня как-то… неумолимо.

Я сжалась сильнее, заметив, что, пока наблюдала, Бренн полностью оделся и небрежно в сторону отбросил попавшийся под руку пояс. Мой пояс от порванного платья.

Не понимала, что же такое случилось, раз не вижу в нем отклика и намека хоть малого на минувшую ночь. Он и подошел так, как мог подойти ко мне прежде: ровным твердым шагом — и протянул руку. Не сразу заметила, что в ней войд туфли держал белые, изящные и дорогие, под стать платью.


Беззвучно выполняя молчаливые его приказы, поднялась с лавки, обулась, а туфли впору пришлись, будто нарочно подбирал. После скрестила на груди руки, закрываясь от того, что ждало с иной стороны молчаливого нашего общения. Купец так и маячил перед глазами, хоть я отчаянно пыталась этот образ вовсе изгнать. Но крепко он в память врезался.

— Идем. — Широкая ладонь легла на поясницу, привлекла ближе к его телу, хоть мог бы без того обойтись, а я могла бы оттолкнуть, но… Быстро сменяя друг друга, завертелся бессмысленный калейдоскоп событий.

Взметнулся снег, мерцающая дымка, а после столь дикий вой, что я зажала уши. Крики, человеческие и очень возмущенные, затем резкая и неожиданная тишина.

Я огляделась и не поверила своим глазам. Вместо снежных просторов яркая зелень неведомых мне растений и пестрая россыпь всевозможных цветов. Жар в колеблющемся воздухе и фигуры нескольких мужчин, не более семи человек, застывших неподалеку от нас. Все загорелые, поджарые, в форме цвета светлого летнего неба, с высоко поднятыми ладонями, на которых плясали языки пламени.

— Лорд? — От этой группы отделился самый высокий и на вид вроде как главный среди остальных мужчина. Не опуская рук, недоверчиво смотрел на нас, борясь с желанием протереть глаза. — Ледяной лорд! Т-ты вконец обнаглел?

Он даже запнулся на середине фразы, и эта запинка точно не от страха случилась, но от безграничного его возмущения.

— Как так мимо границы сюда? Это вообще как… За какой тьмой ледяной тебя занесло на нашу территорию, зараза ты снежная? Вовсе страх потерял? Мы вот сейчас тебя прикончим и правы будем.

— Жаркая встреча, Зорий, как всегда.

Даже не видя стоявшего за спиной войда, я чувствовала — издевается.

— Так и думал, что приду, а мне здесь рады. Только вот остаться не могу, извини. — И, внимания не обращая на лицо этого Зория, на котором яснее ясного проступило — держи карман шире, что уйдешь, — продолжил: — Я лишь затем заглянул, чтобы вашу потерю вернуть. Видишь, чародейка у меня? Заблудилась в снежных землях. Принимай обратно.

Если я прежде мало что понимала в происходящем, то теперь вовсе растерялась. Едва не принялась искать взглядом ту самую потерявшуюся чародейку.

— Не понял? — Не одна я смутилась.

— Чародейку, говорю, нашел, — хмыкнул войд.

Тут я вывернулась из его рук, расслабленно лежавших на моих плечах, и обернулась. Недоверчиво, непонимающе глядя на него, а он опустил голову. На губах играла все та же усмешка, глаза пустыми и бездушными казались из-за сверкавшего в них холодного льда. А губы выдохнули одно слово, короткое, но острое-острое, хуже кинжала, который проще было вогнать мне между лопаток, хуже бритвы, которой мог резануть по горлу. Он с усмешкой сказал: «Дарю», — глядя прямо в глаза, и отступил, разводя в стороны ладони, будто сдавался на милость не понимавших ничего чародеев.

А после резко дохнуло холодом, ветер швырнул нам в глаза колючего снега, и войд исчез. Ушел, оставив меня здесь, среди незнакомых и странных магов, посреди окруженной зеленью лужайки, бросив одну и подарив вон тому огненному волшебнику.





Глава 15

О ВОЗМЕЗДИИ




Однажды, стоя у ворот и наблюдая, как я подъезжаю к ним верхом на Эрхане, Сизар насмешливо и в то же время чуть обиженно произнес: «Даже чародейке разрешает кататься, а я уже столько времени прошу подарить мне волка из стаи, а он ни в какую».

— Что? — спросила тогда, спрыгнув на землю и улыбаясь недовольству снежного князя, которое выглядело не злым, не тяжелым, а таким разочарованно-детским, что серьезно к нему отнестись не выходило.

— Заявляет, будто они не вещи, чтобы он их дарил.

Сейчас тот давний разговор в памяти всплыл, пока я стояла неподвижно, глядя на место, откуда Он исчез. Смотрела и смотрела, ждала, кажется, что вернется. Мышцы одеревенели, я не умела двинуться, а дышалось совсем тяжело.

Слова все крутились в голове, отравляли меня безжалостным своим смыслом, потихоньку разливаясь ядом по всему телу, расходясь волнами от все сильнее нывшего сердца. «Дарю», — стучало громче и громче в голове.

Взяв плату, не стал терять время, не позволил даже проститься с теми, кто стал дорог в крепости. За порог вышвырнул, как вещь. Не заслужила от него и человеческой фразы на прощанье…

А позади, врываясь в мою глухоту, больно калеча неподвижность онемевшей души, раздавался чужой голос. Только благодаря его звучанию я понимала, все происходит наяву. Разозленный чародей кричал столь громко, что даже я могла его слышать.

— Остолопы, бестолочи! Как вы дали ему уйти? Что за недоумки вокруг? Сам ледяной лорд явился перед вашим носом, а потом спокойно себе ушел! На кой я вас, идиотов, содержу? Зачем мне на службе такие бездари, если каждая снежная сволочь в любой момент может вломиться сюда, в сосредоточие чародейской силы, притащив с собой, что пожелает, а потом уйти!

В эту минуту, устав орать на собственных подчиненных, стоявших, повинно опустив головы и не смевших возразить и словом, он обернулся ко мне, и в спину прилетело:

— А кого он, кстати, там притащил? Эй ты! Кто такая? Что делала на территории снежных? Отвечай!

Короткий и властный приказ, и я должна отвечать, но кому? Ему? Злому магу, чей голый череп сверкал от ярости ярче, чем могло осветить его встававшее над горизонтом солнце. Чародейский огонь, вызванный смесью эмоций от злости и отчаяния, от безысходности до невыразимой огненной ярости.

Столь понятные мне сейчас чувства.

Я сдерживалась из последних сил, я не могла усмирить пламя. Оно прокатилось по коже ярким свечением. Дар вновь причинял боль, жег мое сердце и внутренности, он срывался с пальцев, сыпался искрами с кончиков волос.

— Немая? Слух потеряла? Отвечай, когда к тебе обращается лорд!

Я обернулась только потому, что было уже невыносимо смотреть в одну точку, а тело обрело подвижность, позволив отреагировать на этот раздражающе высокий голос.

— Лорд! — вдруг сдавленно крикнул кто-то из чародеев, а для меня все вокруг окрасилось в ярко-алые цвета пламени.

На чужой призыв огненный лорд не обратил внимания. Он смотрел на подкинутый подарок озлобленно и презрительно. Злость не трогала, а вот презрение хлестнуло наотмашь, добило и без того острым чувством нового унижения. Наверное, Зорий желал погасить мой огонь, его этот всплеск не пугал ни капли. Он был лордом, а значит, по силе равным владыке Снежных земель. Небрежно махнув ладонью, чародей нарисовал в воздухе знак, направив ко мне волну силы. Она была способна охладить меня, будто ведро ледяной воды, пусть болезненно, зато мгновенно сумела бы стереть всплеск разом, если…