Сердце умирает медленно

– Это не такая плохая идея, Лиз, – донесся до нас его осторожный голос, – Эмили ведь уже большая девочка.

– Вот, значит, как ты заговорил… – она смотрела разочарованно, – как всегда, рад тому, что с тебя снимают обязанности? А ничего удивительного: тебе всегда было плевать на ребенка!

Я поцеловала ее ладонь, заставив на секунду замолчать, и встала.

– И куда? Куда ты пойдешь? – глядя на меня, как на предательницу, жалобно запричитала она.

– Не знаю, – пожала плечами я.

– Даже не думай. Я тебе не позволю, – фыркнула она. – Нет, вы посмотрите. Как только легче стало, мать стала не нужна. Так получается?

Ее трясло.

– Лиз, взгляни на это с другой стороны.

– С какой? – почти закричала она. – Какие здесь могут быть стороны? Ты заделал ребенка своей шлюхе и сваливаешь, а я остаюсь одна, и даже дочери своей не нужна!

– Нужна… – Я снова попыталась взять ее за руку, но она вырвалась.

Принялась ходить кругами по гостиной.

– Вот это благодарность! Вот и награда за мои бессонные ночи, – она нервно массировала виски, пока мы с папой испуганно переглядывались. – На одного лучшие годы потратила, на другую… тьфу! – по ее щеке покатилась слеза.

– Мамочка, успокойся, пожалуйста. Давай поговорим спокойно. Я тебя не бросаю.

– Бросаешь! – она опять посмотрела на меня так, будто совершенно не узнавала.

Мое сердце пустилось стучать так громко, что его непременно должны были услышать соседи. Пришлось опять присесть на стул, чтобы отдышаться.

– Ладно, – она застыла у окна и принялась кивать. – Я пока что твоя мать. И значит, мне решать.

– Господи, Лиз, – попробовал вступиться отец, – она ведь совершеннолетняя.

– И?.. – резко обернулась мать. – И?!.

Он замялся под ее взглядом.

– Пусть сама сделает свой выбор. Мне кажется, ты совсем задавила ее своей диктатур… хм… опекой…

Она злобно прищурилась. Ее губы презрительно скривились при виде его нерешительности.

– Поражаюсь вашей наивности, – сделала глубокий вдох и победоносно улыбнулась. – И куда она пойдет? Без жилья? Без денег, которые не в состоянии заработать? Может, ты ей щедро отвалишь деньжат? А? Тех, что отложил на счет своей любовницы. Думал, я ничего не знаю?

– Мама… – попросила я.

Она набрала в грудь побольше воздуха, приготовившись выплюнуть в отца очередную порцию гадости, но чуть не захлебнулась собственной желчью, услышав:

– Есть трастовый фонд моей матери, Лиз. Она завещала свои средства Эмили. Дочь может распорядиться ими, как пожелает, по достижении совершеннолетия, помнишь? Сумма не слишком крупная, но…

– Предатель! – Мать коршуном налетела на него и толкнула ладонями в грудь. – Всегда был предателем, им и останешься!

Это уже слишком. Сумасшедший дом какой-то.

Встав, я побрела в свою комнату и легла на кровать.

Возможно, в этом действительно есть доля моей вины. Память еще хранила воспоминания о тех мужчине и женщине, которые с радостью проводили время вместе, с удовольствием делили ужин, смеялись и целовали друг друга при встрече и на прощание. О тех родителях, которые казались своему ребенку идеальными.

Куда же подевалась та семья?

Я не винила маму. Проблемы, напряжение и усталость сделали ее угрюмой и нервной. А роман отца на стороне окончательно выбил почву из-под ног. Наверное, любой на ее месте не хотел бы потерять то, за что так отчаянно цеплялся много лет – свое дитя, боровшееся и не без помощи родителей почти победившее смерть.

Но нам предстояло смириться с тем, что жизнь не могла оставаться прежней. И если мы хотели сохранить теплые отношения, то должны были принять новую действительность, – каждый должен пойти своей дорогой.





* * *


Странное беспокойство опять помешало сну. Мне пришлось подняться с кровати рано утром, еще до звона будильника. Села, потянулась, отключила таймер и по очереди приняла все лекарства.

Похоже, мама затаила на меня серьезную обиду. Вчера мы не общались. Поэтому, оставив ей записку на столе, я тихо, на цыпочках, покинула дом. В коротких шортах, футболке, болтающейся на мне парусом, и новых кроссовках, подаренных Райаном, было на удивление комфортно. Натянув козырек кепки глубже на лоб, я зашагала по улице.


Мир оживал за пределами привычного, спокойного квартала. В деловых и торговых центрах кипела жизнь, одни люди спешили по своим делам в строгих костюмах, другие лениво валялись на траве в парке. А я шла и с открытым от восхищения ртом наблюдала за тем, что казалось когда-то далеким, почти нереальным, а на самом деле было вполне обыденным для сотен тысяч жителей Манчестера.

Мне было уютно. Правда. Впервые в жизни.

В толпе незнакомцев можно оставаться незамеченной, а осознание того, что ты волен двигаться теперь в любом направлении, в каком только пожелаешь, сводило с ума от восторга. И, конечно же, я заблудилась. Во всей круговерти новых впечатлений я просто не знала, насколько далеко я ушла от дома и куда теперь идти, чтобы очутиться в своем районе.

И, черт возьми, это тоже было захватывающе!

Изучить глазами схему маршрутов сети Метролинк[4] и вдруг понять, что у тебя пусто в карманах, потому что ты не ожидала, что доберешься пешком в такую даль. Спрашивать у прохожих, в какую сторону лучше топать, чтобы быстрее дойти до нужной улицы. Дышать полной грудью, впервые ощущая себя частью общества.

И в эти минуты я не могла не вспомнить о Райане.

Его телефон по-прежнему был недоступен – наверняка парень внес меня в черный список. Жестоко, хотя и заслуженно. Мне оставалось только воображать, как он там, один, в Дареме, старейшем университете страны. Любуется каменным собором на вершине утеса, замком с мощными стенами, готической капеллой, окруженной зеленой лужайкой, и гадает, в какой из колледжей университета его определят. Это же почти как ждать милости от распределяющей шляпы школы волшебства в Хогвартсе, которая всегда лучше знает, что подходит тому или иному студенту!

Как он там? Мой Райан. В маленьком и древнем городке, среди старинных зданий, переживших несколько эпох, монархов и войн. Уже вступил в какое-нибудь студенческое сообщество и мечтает попасть в команду своего колледжа по футболу? Найдется ли у него время думать о чем-то, кроме учебы, или, наоборот, теперь у него будет столько веселья, что выспаться станет некогда? Я не знала и могла только гадать. Представляла, как звучит его голос, чтобы не забыть, но все равно теряла те ниточки, которые нас раньше связывали. Они таяли, оставляя в моей памяти лишь туман. И тогда я приняла решение записывать, чтобы помнить.

Решила написать ему свое первое письмо.

«Сердце умирает медленно.

Хотя о чем это я? Обычно оно умирает внезапно. Просто останавливается. Чаще после напряжения. Виной могут быть патологии, протекавшие бессимптомно, наследственные или приобретенные заболевания, чрезмерные физические нагрузки. Или даже неосторожно брошенное слово. Оно тоже может стать виновником чьей-то смерти.

Но я сейчас совершенно о другом, Райан.

Сердце живо, пока оно верит. Пока ждет, надеется и хранит воспоминания о том, кого любило.

Это может длиться долго. Могут пройти месяцы, наверное, и годы. Много лет. Сердце не умрет, пока жива надежда.

И я верю, что ты меня когда-нибудь простишь. Жду, что ответишь. Потому что есть кое-что, в чем я до конца не уверена. Кажется, я тебя обманула. Там. В больнице. Верила, что так будет лучше для нас обоих. А может…

Не знаю.

Похоже, я совершенно запуталась.

Прости меня, Райан.

С надеждой на ответ,

Эмили Уилсон».



Написала и отправила его по электронной почте, как только вернулась домой.





-11-




Она бежала по дорожке, которая длинной серой лентой тянулась вдоль парка. В коротких шортиках, обтягивающей футболке, сетчатых кроссовках, надетых на короткие белые носки. Стройная и подтянутая. Это был легкий бег трусцой. Ее мышцы не вибрировали от напряжения, они расслабленно покачивались в такт движениям. И я замер, увидев, как волосы, забранные в высокий хвост, подскакивают на каждом шаге, а затем хлестко ударяются о ее спину.

В воздухе пахло эфирным маслом. Солнце, стоявшее высоко и палившее сегодня просто нещадно, нагревало сосны, и те источали этот дивный аромат. Она бежала в спокойном темпе, лишь изредка притормаживая, чтобы полюбоваться цветами: горшки с ними были подвешены к фонарным столбам. Обогнула прудик, пересекла велосипедную дорожку, игровую площадку для детей и снова выбежала на дорожку, ведущую в заросли широколиственных и хвойных деревьев.

Я шел за ней. Медленно. Срезал путь, зная, где следует ожидать ее появления, или наблюдал издалека, стараясь не терять из вида. Представлял, как она вдыхает раскаленный воздух, приправленный маслом сосны. Как тяжело ей становится дышать, почти как в сауне, и медленно тянул носом ветер, воображая, что тот доносит до меня ее дыхание.

Я знал, где наши пути пересекутся. Ждал этого момента. Готовился к нему очень долго. Следил за ней.

Я так соскучился…

Мне не терпелось поскорее ее обнять.

Остановился среди кустов и замер. Поджилки затряслись. От возбуждения, от предвкушения. Она появилась через пару секунд. Прямая спина, кулачки сжаты и двигаются попеременно вдоль тела, каждый шаг настолько легок, будто ее ноги совсем не касаются земли. На узком заостренном лице, покрытом ровным загаром, сияет беззаботная полуулыбка. Губы едва заметно шевелятся, напевая какой-то ей одной известный мотив.

Меня затрясло, едва я ощутил ее приближение. В тонких и правильных чертах лица отчетливо мелькнула ехидная ухмылка. Она думала, что мне ничего не известно про ее шашни. Но я видел все собственными глазами. Как она стояла рядом с ним, как говорила, как смотрела в глаза, как касалась его плеча, будто невзначай.

Асфальт мягко шуршал под подошвами ее кроссовок, в воздухе разносился легкий аромат духов. Она пробежала совсем рядом, даже не заметив меня. А я мог разглядеть каждую капельку пота, скользящую по ее шее. Вышел из укрытия и двинулся следом, не боясь, что меня увидят. Она не слышала ни хруста веток, ни криков вспорхнувших с деревьев беспокойных птиц, ни щелчка электрошокера, уткнувшегося острым краем ей в бок. Не ожидала нападения, поэтому и не поняла, что произошло. Дернулась и упала.

Я аккуратно подхватил на руки обмякшее тело, перебросил через плечо и снова скрылся в густых зарослях парка. Семьдесят шесть шагов. Этот путь я прошел вчера трижды, подсчитывая. Она показалась мне почти невесомой, и расстояние до припаркованного у дороги грузовика мне удалось преодолеть достаточно быстро.

Оглядевшись по сторонам, я торопливо спустился со склона, открыл дверцу машины и распахнул створки двойного дна. Уложив ее, замер. Прикусил язык, боясь произнести вслух, что сейчас чувствую, глядя на нее, застывшую в смиренной, подчиненной позе. В ноздри въелся аромат ее ванильного парфюма и терпкий запах пота.