Сердце умирает медленно

«Совсем скоро, детка. Осталось совсем недолго. Я избавлю тебя от груза вины. Нам обоим станет легче, обещаю».

Наклонился, чтобы нежно погладить ее по бархатной щеке. Стянул пальцем маленький наушник, торчавший в ухе, и дернул за шнур. На другом его конце повис смартфон, до сих пор подававший ритм зажигательной мелодии в динамики. Небрежно отшвырнул его в сторону, и тот утонул в густой траве. Я вздрогнул всем телом, пытаясь отогнать от себя желание, вгрызающееся в разум липким наваждением.

«Не сейчас. Потерпи. Совсем-совсем скоро».

Сдвинул створки днища, щелкнул замком и опять обвел взглядом пустое в столь ранний утренний час шоссе. Закрыл дверцы, неспешно прошел к водительской двери и сель за руль.

Очищение – вот то, что нам обоим сейчас остро необходимо.





* * *


Прошли два месяца с операции, давшей мне шанс на новую жизнь. А значит, мы очень давно не виделись с Райаном. Маме казалось, что у меня депрессия, она била тревогу, но я каждый день старалась разубеждать в этом ее и врачей. Много гуляла, постоянно получая все новые и новые эмоции, пыталась понемногу рисовать и натужно улыбалась, скрывая за видимой беззаботностью недосып из-за ночных кошмаров и тревогу из-за того, что до меня продолжала доноситься музыка, которую никто другой почему-то вообще не слышал.

Я и сейчас почти ежедневно ее слышу.

Иногда она отдается низкими нотами в шелесте листвы, иногда звенит высокими в бренчании металлических подвесок, закрепленных над дверью. Она часто начинает звучать в толпе, стоящей на перекрестке у светофора – в мелодии чужого мобильника или пульсацией в звонком смехе сразу нескольких голосов незнакомцев, сливающихся в один. Начинаю оглядываться, искать, вслушиваться и не успеваю уловить. Она тает, растворяется в воздухе, становится все тише, пока окончательно не исчезает, сводя меня с ума своей неуловимостью.

И тогда у меня кровь стынет в жилах, потому что я понимаю, что это ненормально.

«Надеюсь, ты читаешь мои письма.

Или когда-нибудь прочтешь. Ведь мне некому больше рассказать о том, что со мной происходит. А позвонить тебе я не могу. Боюсь, что услышу длинные гудки или, что еще хуже, сигнал оборвется, и тогда мое сердце зайдется где-то в глубине груди, за ребрами, и сгорит от тоски. А такого нельзя допустить, потому что, принимая донорский орган, я обещала заботиться о нем как следует.

И мы с ним постепенно привыкаем друг к другу. Серьезно. Заключили нечто вроде соглашения. Я люблю свое новое сердце, как свое собственное, и оно тоже любит. Постепенно им и становясь – моим собственным. Это очень важно. Ведь если в один прекрасный день мой организм решит, что донорский орган вредит нам, то он убьет его. Моя иммунная система прикончит пересаженное сердце. Стало быть, умру и я.

Прости, что пишу тебе это. Просто мне совсем не с кем поговорить. Некому рассказать о своих проблемах, поделиться наболевшим. Своими сомнениями, страхами.

Когда я говорю с тобой, пусть даже таким образом – на расстоянии, посредством символов, складывающихся в электронное послание, мне становится легче.

Как тогда. Когда я чуть не совершила непоправимое… Помнишь?

Если бы кто-то узнал о том, что ты не дал мне совершить тот ужасный поступок… о том, что я собиралась сделать… Никто и никогда не дал бы мне новое сердце и шанс на новую жизнь.

Спасибо тебе, Райан.

Живая, благодаря тебе, Эмили».



– Дорогая, ты куда? – спросила мама, наблюдая, как я застегиваю босоножки.

– Ежедневная прогулка, – встала, покрутилась перед зеркалом.

Светлое хлопковое платье с нежным кружевом по подолу было так же объемно, как и раньше, но теперь я выглядела в нем гораздо лучше, чем месяц тому назад. Лицо успело приобрести здоровый оттенок, кожа сияла, и только впалые щеки и тревога в глазах выдавали мою подавленность и некоторую угнетенность состояния.

– Поможешь?

Повернулась к матери спиной. Она подошла и принялась застегивать пуговки на вороте моего платья.

– Не уходи надолго, Эмили, – ее голос тихо дрожал. – Я очень переживаю.

– Пару часиков, мам. У меня ведь с собой телефон.

– И не находись долго на солнце, ладно? – она отступила в сторону. – Обещали переменную облачность, но если… В общем, ты сама знаешь… Просто спрячься в тень.

Я обернулась и посмотрела ей в глаза:

– Я помню про меры предосторожности.

– С каждым днем приходится ждать тебя все дольше… – она тяжело вздохнула.

– Мой организм крепнет, я чувствую больше сил, становлюсь выносливее, – пожала плечами я. – Это полезно для сердца.

– Что именно? Загазованный воздух? – ее брови сошлись на переносице.

– Ну… В парке я тоже бываю.

– Умоляю, избегай мест скопления людей, Эмили, – положила руки мне на плечи. – Помни обо всех рекомендациях докторов.


– Конечно, мама, – улыбнулась я, поцеловала ее в обе щеки и направилась к выходу.

– Ты приняла лекарство? – вопрос догнал меня у двери.

– Разумеется! – усмехнувшись, послала ей воздушный поцелуй и поспешно вышла на улицу.

Как тяжело маме выпускать своего птенца из гнезда! Как же она всякий раз переживает! Ей очень повезло, что из-за страха перед неизвестностью я месяц назад не хлопнула дверью и не ушла в никуда. Постепенное отдаление нас друг от друга казалось мне наименее болезненным способом разорвать пуповину, которая еще держала нас обеих друг подле друга. Я чувствовала, что мне надо поскорее стать свободной и самостоятельной, но матери это было нужнее. Выбраться из череды серых дней, переживаний, забот о больной дочери и зажить своей жизнью – вот то, чего она на самом деле заслуживала.





-12-




Я решила ехать до южной части города на автобусе. Как восторженный турист, прилипла к окну и всю дорогу разглядывала городские достопримечательности: памятники, здания, витрины магазинов. Вышла немного раньше, чем положено, чтобы прогуляться. Оказалось, что в босоножках это делать не так удобно, как в кроссовках, но мне очень хотелось выглядеть прилично на мероприятии, которое должно было состояться в Чорлтон-парке[5].

А именно на выставке. О которой я не стала говорить матери, потому что она непременно разволновалась бы. Для нее такая тусовка, что красная тряпка для быка. Скопление народа, ненужный риск, высокая вероятность подхватить вирусы и прочее – в общем-то, чего должна опасаться я, а боялась сильнее всего именно она.

Открытие было назначено на одиннадцать, и у меня оставался еще целый час, поэтому я шла, как инопланетянка, с огромным интересом впиваясь глазами в представавшие перед взором картины, созданные самой природой.

В ровной глади воды небольшого озерца отражались причудливые белые пузыри облаков, нависших над верхушками раскидистых деревьев. Воздух был чист, легкий ветерок шевелил листву, пели птицы. Только газон возле берега напоминал поле боя: тут и там сидели семьи отдыхающих, а возле них, рядком, словно побежденные, валялись их же велосипеды, опрокинутые на бок. Да еще и крикливые детишки носились неподалеку, пытаясь покормить гусей, которые грелись на травке.

В целом мне тут нравилось. Парк выглядел красивым, ухоженным и практически идеальным для того, чтобы отдохнуть от городской суеты и окунуться в здешнее тихое спокойствие.

Я пересекла велосипедную дорожку, прогулялась возле столов для пикника, наблюдая за отдыхающими, полюбовалась аттракционами в развлекательной зоне и ребятишками, визжащими от восторга на игровых площадках. Так засмотрелась на эту красоту, что чуть не столкнулась с молодой женщиной, толкавшей перед собой детскую коляску, и решила от греха подальше сойти с дорожки, по которой то и дело сновали велосипедисты, роллеры и собаки со своими хозяевами.

Снова спустилась к воде, там было намного тише. Кое-где, правда, попадались рыбаки с удочками и бегуны, но, кроме них, никто больше не нарушал мое единение с природой. Я поразилась, каким огромным оказалось это замечательное место. Оазис посреди бетона. Сокрытая посреди шумных жилых коробок жемчужина. И каждый желающий мог найти себе занятие по душе.

Еле отыскав нужную дорогу, двинулась туда, где должно было состояться открытие выставки. Только один день картины мог посмотреть любой житель города, а потом они отправлялись в галерею и на благотворительный аукцион. Не знаю, почему, но мне очень хотелось взглянуть на свою работу и понаблюдать, как на нее будут реагировать посетители.

От центральной площадки доносился какой-то шум. Кажется, кто-то говорил в микрофон, может, проверял аппаратуру. Уже издали я смогла рассмотреть небольшую сцену, столпившихся возле нее людей и расставленные вдоль асфальтированной дорожки треноги – подставки с картинами, заключенными в стекло. Где же находилась моя?

Работ было немыслимо много. Дорога из рисунков тянулась от самой сцены и, кажется, не имела конца.

В груди кольнуло. От волнения или радости – не знаю. Я немного притормозила, глубоко вдохнула и выдохнула, а затем решила продолжить путь, но вдруг услышала что-то до боли знакомое позади себя. Мелодию. Плавную и неспешную, словно кто-то осторожно касался клавиш, но в то же время яркую и выразительную, будто рассказывали драматичную историю. Мотив мне был так знаком, что по спине сразу же мазнуло холодком предчувствия чего-то нехорошего.

Я обернулась и ничего не увидела. Меня это начинало злить. Те же отдыхающие, газоны, кусты, озеро, солнышко, редкими лучами прорывающееся из-за облаков. Но откуда-то лилась музыка, и я готова была поспорить, что ее опять не слышал никто, кроме меня.

«А вы? Вы ее слышите?» – хотелось спросить у беззаботных прохожих, но я уже так делала и прежде и всегда получала отрицательный ответ. Поэтому просто стояла и продолжала окидывать взглядом праздно гуляющих и надеялась понять, что со мной такое творится.

Разве кто-то из них мог издеваться надо мной, включая эту запись? Или держать в кармане целый рояль и незаметно на нем поигрывать? Бред. Причем очевидный. Никто и не смотрел в мою сторону.

А мелодия продолжала литься, фактурно делясь на отрывки, которые походили на фразы или предложения и напоминали интонации в разговоре. Выше, еще выше, низко и глухо: смятение, тревога, печаль и тоска.

Не знаю, что это было такое, но оно определенно имело характер и душу.

Я растерялась. Не понимала, что делать. Идти на выставку или повернуть обратно, чтобы отыскать источник звука? Мне становилось страшно. В отчаянии зажала уши ладонями и погрузилась в подобие тишины. Долго так продолжаться не могло. Пообещала себе, что на следующем приеме расскажу обо всем доктору, и пусть решает, поместить ли меня в психушку или подвергнуть новым дополнительным тестам и исследованиям.

– Вы в порядке? – до меня долетел голос какой-то женщины.

Я лихорадочно опустила руки и уставилась на нее.

– Да, – кивнула. – Нормально.

Удовлетворенная ответом, она пошла дальше. Остальные прохожие, стягивавшиеся к выставке, теперь с беспокойством поглядывали на меня, застывшую посреди дорожки с выпученными от страха глазами, и предпочитали обходить меня стороной.

Я сглотнула. В горле саднило, ужасно хотелось пить. Голова кружилась, заставляя меня инстинктивно искать взглядом место, куда бы присесть. Но мелодия… На нее ничего не действовало, она только усиливалась.

Повернувшись в сторону источника звука, я заметила девушку. Темноволосую, стройную, в длинном синем платье, развевавшемся на ветру. Она стояла вполоборота, но смотрела на меня не отрываясь. И взгляд у нее был странный, исподлобья, и очень печальный.

Стоило нам встретиться глазами, как незнакомка отвернулась и двинулась по дорожке в глубину парка. Неспешно, точно поплыла. Не знаю, почему она привлекла мое внимание. Возможно, что-то такое было в ее взгляде, что мне подумалось: а ведь именно она и связана с музыкой. И я сама не заметила, как вдруг сделала шаг, затем еще и еще. Я последовала за ней. Будто меня магнитом туда манило.

Кто-то больно ударил в плечо.

– Простите! – воскликнула, налетев на кого-то из прохожих.

Виновато улыбнулась ему и продолжила свое незапланированное преследование. Попыталась отыскать глазами девушку, но так и не смогла. Черт. Ускорила шаг, вытягивая шею, чтобы разглядеть ее в толпе. Кажется, заметила, как мелькнуло что-то синее среди ветвей вдалеке.

– Эй! Стойте! – закричала я и торопливо направилась туда.

Музыка по мере моего приближения к цели стихала, пока совсем не растворилась в посторонних звуках и шуме ветра в листве.