Сияние

Вот что я знаю про неё. Вот что все знают про неё. Несправедливо, что я должен знать столько же, сколько и любой, не поленившийся прочитать какой-нибудь журнал. Я должен знать больше. Я должен знать всё. Но ты начинаешь там, где начинаешь, и надеешься – даже если твоя надежда вроде карманника, у которого обе руки заняты, – что удастся каким-то образом забраться дальше и выше.

Что ж, я начинаю с неё. А она началась на экране.

Я выслеживаю сходство между нами. Места, где, будучи наложенными друг на друга, наши топографии бы совпали. Столица со столицей. Река с рекой. Их немного. Я пытаюсь создать больше, но она завершена, закончена, ей положен предел, а мне – нет.

И что же со мной? Ни черта не помню до десятилетнего возраста. Человек – это всего лишь воспоминания, и с этой точки зрения я родился на берегу с выжженной травой, где женщина схватила меня за запястье так крепко, что оставила синяки – аккуратную линию следов своих четырёх пальцев на моей коже, над моим пульсом, над моим сердцем. Вспышка света: fiat грёбаный lux [18]. Дымный, кислый запах моря. Горячий, напоённый пыльцой ветер. Стрёкот и стук. Меня снимали с самого рождения. Как и её. Великий чёрный глаз нас заграбастал. Я родился в тот же миг, когда меня заметили.

До этого есть лишь спокойная тьма вступительных титров, где пустота растворяется в пустоте. Существует съёмка моего появления; существует съёмка её ухода. У каждого из нас отсутствует другая половина. Я знаю имена своих родителей только потому, что сведущие люди их для меня записали. Её отец был вехой на её жизненном пути. Его имя – её имя. Какая роскошь.

Пятидесятифутовая женщина подмигивает. Никому конкретно. Мне. Мужчине без шляпы и его орально-фиксированному соседу. «Астору» и Те-Деуму и русалкам с их миниатюрными титанами. Но на самом деле – серьёзному служителю с козлиной бородкой и в синей фуражке, который покорно опускает иголку на старом фонографе, чтобы мы все смогли услышать её глубокий, но слегка гнусавый голос, который громким эхом – слишком, слишком громким – разносится по театру.

От него у нас болят уши. Все морщатся, выпрямляют спины. У мужика без шляпы наслаждению настал interruptus [19]. Нам всем это не понравилось. Мы все начали ёрзать.

Никто больше не делает звуковых киношек.

Я мог вынести её лицо, но её голос разбил меня на осколки. Я одновременно услышал, как она произносит первые слова в своём первом фильме и первые слова, обращённые ко мне; я получал в морду и в меня тыкали ножом, но такое я вынести не смог.

«Когда-то по ночам я любила смотреть на небо и мечтать о Солнечной системе».

«Эй, малыш. Теперь всё хорошо. Теперь всё в порядке. Я здесь. Меня зовут Северин. Можешь звать меня Ринни, если тебе так больше нравится».

Я вывалился из «Астора» на Кэролайн-стрит, в синий туман, запахи и влажный, припорошенный снегом мусор. Навстречу колоколам, которые – бом! бом! – уведомили меня о пропущенной полуночной встрече. Я кашлял и заливался слезами, точно про́клятая вдова, вытирая со рта слизь, отдававшую кислым полупереваренным портвейном. Светостекло в переулке пульсировало, меняя цвет с виноградного на абрикосовый. Джульетта и Титания, две серповидные старые грымзы, осуждающе уставились на меня с небес. Умбриэль походкой покорного пьяницы плёлся за сёстрами, и свечение Ванды озаряло его испещрённый кратерами лик. Все эти луны.[20] Небо над Ураном всегда напоминало мне грёбаный транспортный затор. У Венеры нет ни одной луны. Её небо нетронуто. Безупречно. Такое небо не взглянет на тебя в ответ.

Слёзы замёрзли на моём лице. До чего недостойно мужчины. Впрочем, из всех вещей, которые я утратил, мужественность покинула меня первой и легче всего.

«Сияющая колесница» – фильм ужасов, вот что это такое. Старый готический ужастик, в котором сиськи рвутся на волю наперекор вуалям, корсетам и рейтинговым требованиям. Девушка отправилась во тьму и встретила там монстра. Всё просто. Такому фильму ничего не стоит собрать полный зал.

Но как же быстро зал пустеет, когда люди узнают правду…

Мне даже не позволили насладиться страданием. На Кэролайн-стрит кишмя кишели толпы, раззадорившиеся перед Отбоем. Задевали друг друга локтями, сверкали растушёванными тенями для глаз. Рядом со мной остановилась машина, эффектный красный «тэлбот» [21], перед которым расступилось бы любое море, но Отбой не испытывает пиетета перед автомобилями. Понимаете, у старины Урана день короткий, что юбчонка твоей мамули. Людям это не нравится. От семнадцатичасовых суток трясёт, как от плохого кокаина. Кажется, что позади глаз у тебя двигатели, которые выжигают все жидкости в теле. Словно ты принёс с собой солнце в такую даль – и, господи, эта старая сука-звезда не терпит, когда ею пренебрегают. С этого расстояния она не ярче уличного фонаря посреди тумана, снега и смога. Засранец Юпитер и тот больше и живописнее. Но звезда требует, чтобы всё шло по её правилам. Проблема в том, что семь часов – слишком большой зазор, чтобы его можно было восполнить, вздремнув в 12:01 по Гринвичу, как на Марсе. Когда семь часов исчезают, словно застряв в баре по дороге домой, такое нельзя не заметить. И потому для нас соорудили фальшивые сутки из сияния внешнего мира, которое не прекращается никогда. Не обращайте внимания на этот комок мокроты в небе; светостекло подскажет, который час: утром оно яркое, вечером – тусклое. Если ты себе не враг, то позволишь своему неоновому многоквартирному дому убаюкать себя чашкой тёплого рот-закрой ровно в 21:00. Но с детишками-отбойщиками всё по-другому. Сон у них короток. Они вбили в свои одурманенные временем головы, что стали уранцами. Придерживаются семнадцатичасовых суток, ускоряются, спят урывками, тонут в кофеине, запихивают свои жизни, свой сон и свой весёлый галдёж в жуткую гармошку. И в 17:00, это ничейное время, когда наступает их полночь, в то время как остальной мир тащится домой ужинать, они начинают свои дурацкие игры с уранскими часами. Они дрыхнут без задних ног, когда бо́льшая часть Тэ-Дэ присасывается к вечерней выпивке, и вскакивают, готовые к труду и грехам, когда у остальных малыши ещё дремлют в тусклой ночи. Сигнал Отбоя раздаётся в истинную полночь, полночь по среднему солнечному времени, и на стыке их зари и нашей глухой ночной поры отбойщики устроили свою церковь. В этой зоне перекрытия обитает Господь, говорят они.

А когда звучит Отбой, начинается безумие почище Бедлама. Они танцуют этот свой кроличье-прыгучий танец, для которого не требуются особые навыки, и впихивают стимуляторы в носы, в глотки, под мышки и под языки, куда только можно впрыснуть дозу. Они носят большие и блестящие маски с рыбьими плавниками, с которых капает растаявший снег, и те иссохшие стеклянные жемчужинки, что падают с неба во время весеннего сезона высокогравитационных дождей. Дождевые жемчужины. Кажется, их так называют. Я прибыл зимой, и пройдёт ещё двадцать лет, прежде чем я увижу скопление крокусовых креветок в море Короля Георга.

Я попробовал Отбой, когда оказался здесь. Всегда надо разок ознакомиться с тем, от чего местные с ума сходят. От него у меня появились шумы в сердце. Прямо перед его окончанием происходит жуткая маленькая пантомима. Вроде старых представлений с участием Панча и Джуди [22]. Отбой как таковой не отличается изысканностью, но с религией это обычное дело. Кем надо быть, чтобы поклоняться планете? Она и так уже делает для тебя всё, что может.

Я ни в коей мере не хотел вместе с ними кричать «аллилуйя» или, если уж на то пошло, связываться с тем, что мог бы предложить длинный, зловещий, обтекаемый как слеза «тэлбот». Я ещё не опустился до шлюх, да и денег на такие развлечения у меня не было. Я поднял воротник. Мелькание огней, напоминающих узор «гусиные лапки», резало мне глаза, точно летящий в лицо снег. Я резко повернул налево, на Тетис-роуд. Тетис походила на тёмный вертел из пустоты. Только задние двери, никаких фасадов. Хоть бери и снимай пролёт камеры по коридору от Кэролайн-стрит до бульвара Эпиметея. Но за моей спиной скрипнул снег – ублюдочный автомобиль поехал следом. Его фары развернулись, как будто меня хлестнули по спине двумя розовыми кнутами. Я понимал, что к чему: рано или поздно им наскучит красться за мной на первой передаче, и они перейдут к наступлению: авто меня объедет, опустится дверное стекло и выйдет девушка с накрашенными губами и глазами, в которых практически вертится карусель от эф-юна и испарений с моря Короля Георга. Она предложит купить меня или продать саму себя от имени людей на заднем сиденье. Я прожил в Те-Деуме семь зимних месяцев. Я в этом деле зашибись какой опытный.

Примерно так всё и вышло. Не успел я раствориться в толпе отбойщиков на бульваре Эпи, как «тэлбот» выехал вперёд, перегородил мне путь. Просто остановился, пламенея, как горячий уголёк. Такой тёмно-красный, что почти чёрный, такой ярко-чёрный, что почти красный. От вишнёвого капота исходил пар, затемнённые окна покрывала дымка. Иисусе, а ведь внутри, наверное, тепло. Достаточно тепло, чтобы заснуть. Достаточно тепло, чтобы вытянуться голым на этом длинном сиденье, ощущая задницей настоящую коровью кожу, а не скрипучую коричневую фальшткань. Водитель не заглушил мотор. Они надо мной насмехаются. Даже в такую холодрыгу, держу пари, на этом капоте можно поджарить окорок. Закинуть свинью с Миранды в багажник, позволить ей порезвиться на просторах заднего сиденья, прирезать на пассажирской стороне и зажарить на капоте.

Окно осталось закрытым. Дверь открылась, и наружу скользнули длинные, длинные ноги. По таким ногам впору совершать паломничество. Серебристые чулки, тыквенного цвета туфли без каблуков, костюм зелёный как салат, которого я не ел уже много лет. Шарф – шёлковый лоскут того же цвета, что «тэлбот», – исчезал в ложбинке между грудей, которые, как я рад сообщить, были одновременно большими и выставленными напоказ. Дама как таковая из машины не вышла. Она упёрлась локтями в колени и уронила милое личико на руки. Она была высокая, но изящного телосложения, точно мотылёк. И помада на губах имелась, но не шлюхиной марки. Дорогая штучка. Из тех, где у каждого цвета своё название. Из тех, что привозят с родины. С Земли, где все проблемы решаются как два пальца об асфальт. Помада была в тон туфлям. Ресницы длинные что мой большой палец, по краям отсвечивающие приглушённым оттенком фуксии. Ногти под цвет её большим фиолетовым глазам. Держу пари, цвет для неё сделали на заказ – только вот не знаю, цвет ногтей или цвет глаз. По всем меркам, элегантная персона. Пахло от неё дебиторской задолженностью. Выглядела она как потомственная аристократка. Из тех аристократок, которые могут привезти «тэлбот» на одну из внешних планет, и на нём даже царапины не будет.

– Вы опоздали, – сказала дама.

Голос у неё был громкий, звучный. Американский голос: плавный, жёсткий, без перепадов, открытый как Округ Сиу и в два раза суше. Интересно.

– Не опаздываю туда, куда не собирался приходить, – ответил я.

Мой голос не был сильным или звучным. Он был надтреснутым. Он рассыпался на части. Он дрожал. У меня никогда не было тембра, подходящего для ведущего актёра. Мой голос начинает разваливаться, едва покидает моё хлебало.

Леди надула губы. Ротик её выглядел птенцом на широком лице с изгибами. Может, какие-нибудь китайцы скрестились с индейцами сиу. Может и нет. Я не очень-то нуждался в сведениях о том, как американские гены распространились на этой планете-снежке.

– Ну и с чего вдруг вы решили так ранить мои чувства? И это после того, как мой наниматель был с вами настолько щедр. Любой в Тэ-Дэ пропустил бы ракету, летящую домой, ради самой зыбкой надежды на самую хрупкую тень встречи, которая у вас забронирована.

Она кротко моргнула. Пушистые лепестки фуксии на концах ресниц поцеловали скулы. Это был жест, рассчитанный на то, чтобы обезоружить мужчину. К счастью для меня, с этой задачей справились задолго до её появления. Но у девушки имелось и другое оружие. Из салона ударило запахами, как из дробовика, и выстрел пришёлся прямо в цель: сигарный дым, маслянистый коричневый ликёр и, Иисус Искупитель, хлеб! По всем пунктам – дорогостоящие марки. Никаких примесей из мальцового молока, только бочки из яблочных досок и табачные поля под солнцем. И пшеница. Я не мог поверить – не мог даже осознать. На такое ни у кого не хватит денег. Такие суммы попросту не существуют. Деньги находят на наркотики, минералы и шлюх, конечно. Но не на хлеб. Только не здесь.

На Уране хлебные злаки выращивать невозможно. Строго говоря, с этим везде проблемы. Зерно с жадностью лопает солнечный свет и не приемлет заменителей. На Венере, Нептуне и кое-где на Уране растят рис. Путь в небеса вымощен рисом. Рис не требователен, не выбирает любимчиков, пойдёт домой к любому, у кого есть вода и свет в холодильнике, хотя, если взглянуть на него искоса, можно заметить, как он мутирует. Уранский рис – цвета электрик, с чёрной оболочкой, самый длинный из длиннозёрных сортов. У него таниновое послевкусие, которое заставляет морщиться. Его официальное название – Capilli Regis Filiae Sophiae, «Волосы принцессы Софии». С таким имечком становится понятно, что на Земле всем заправляют идиоты, которые в жизни никуда не вылетали. Они бы и собственное дерьмо назвали в честь принцессы, если бы могли. Мы называем его просто «рис», ну и хрен с ним. На Сатурне выращивают рею: тщательно выведенное лавандовое зерно. Оно на вкус не такое уж плохое. Но, опять же, всё, что может Уран, Сатурн может лучше. У него кольца шире, лун больше, шахты глубже, и еда растёт без того, чтобы кто-то падал на колени и молился. Марс, талантливый засранец, может предложить киноа, амарант и даже чахлый ячмень в хороший год, но не пшеницу. На Меркурии растёт любая хрень, а на Юпитере разве кто станет этим заморачиваться? Наверное, половине лун хватает гибридов. У Плутона, нашего ближайшего приятеля, этого психа в чулане Солнечной системы, есть ночецветная лилия под названием «инфанта». (Видите? Даже янки любят принцесс.) Большие, неаккуратного вида белые цветы, по питательным веществам в профиль и анфас что твой кокос: жиры, сахара, углеводы, кальций. Когда там приземлились первые корабли, всё, что они увидели, это лилии, покрывающие планету целиком. Повёрнутые к солнечному плевку, точно радиоантенны. Приземлились корабли в целое поле лилий, точно Санта-Клаус в снег.

Я никогда не пробовал инфанту. Хотел бы попробовать, прежде чем ликвидирую своё предприятие. Я слышал, на вкус она, как мёд и кофе, как материнское молоко. Но плутонцы не экспортируют. От них к центру системы может пойти разве что пук. Младший в семье ни с кем не делится игрушками.

О еде думаешь, когда тебе совсем нечего жрать. Те части твоего мозга, которые раньше думали о том, как бы чего-нибудь добиться в жизни, вздрючить тех, кто этого заслуживает, об искусстве или потрахушках, они просто выгорают и могут лишь пережёвывать мыслишку о том, что, живи я на Сатурне, ел бы их зерно.

На Уране есть кусочки чёрно-зелёного лишайника, который соскребли со дна моря Короля Георга, смешали с «дерьмом Софи» и сморчками. Выдают их кубиками, чтобы с голодухи не помереть. Еженедельное довольствие можно получить на местной Базе. О, я знаю – сморчки звучат как лучшая часть этой бурды, но на самом деле они не сморчки, просто мы так называем мучнисто-синие грибы, которые растут на подветренной стороне светящихся башен. Появляются миллионами на восходе, на вкус что худшие духи твоей бабули; богаты неимоверно важными витаминами D и C и королевским сахаром; а ещё имеют лёгкий галлюциногенный эффект.

На хрен сморчки и витамин C вместе с ними. У этой суки был хлеб. Настоящий хлеб! С корочкой и мягкой сердцевиной. И горячий! У него совсем недавно была плотская связь с духовкой.

Мой желудок, недавно освободившийся, объявил о своих предпочтениях. Силы были неравны, и Американская леди об этом знала. «Ко мне, пёс. К ноге. Хорошие мальчики получают вкусняшки». Она потянулась назад и достала что-то округлое, завёрнутое в провощенную бумагу. Ничего не сказала – ей и не нужно было говорить. Просто раскрыла красную провощенную бумагу уголок за уголком своими безупречными пурпурными ногтями. Медленно, чтобы я услышал звук, с которым бумага отделялась от сливочного кусочка небес внутри.

Масло.

– Садись в машину, – сказала дама, и вы бы вывихнули себе шею, попытавшись уследить за мной, когда я сделал то, что велели.

«Хороший пёсик. Сидеть. Дай лапу».




Кинохроника

РЕКЛАМНЫЙ МАТЕРИАЛ, ПРИЛАГАВШИЙСЯ К ИЗНАЧАЛЬНЫМ ДЕМОНСТРАЦИОННЫМ РОЛИКАМ «СИЯЮЩЕЙ КОЛЕСНИЦЫ, ВОРОБЬЯМИ ТВОИМИ ВЛЕКОМОЙ»; В ПРОКАТНОЙ ВЕРСИИ ОТСУТСТВУЕТ



ГЛАВНАЯ КАРТОЧКА ДЛЯ ТИТРОВ

Дорога в Рай вымощена «Концентрированным мальцовым молоком Притхви» – без него вам не выйти из дома!

[Мужская закадровая озвучка; голос глубокий, звучный и вселяющий уверенность, но не властный – говорящий всего лишь делится своим знанием с друзьями во время послеобеденной беседы.]



ГОЛОС ЗА КАДРОМ

Разве можно обойтись без мальцового молока марки «Притхви»? Нельзя.

[Архивная съёмка венерианских пляжей; пальмы колышутся в лучах блистающего солнца, словно на афише туристического бюро.]

Собранное вручную на роскошных алых берегах Венеры, самое драгоценное сокровище во вселенной, прибывает к каждому ужину на стол благодаря вашим друзьям из корпорации «Глубоководные владения Притхви».

[Снимок массивного стола из красного дерева, стонущего под грузом разнообразных продуктов ГВП: стеклянные графины с пенистым мальцовым молоком, фарфоровые блюдца с мальцовым маслом, креманки с мороженым, головы мальцового сыра в блестящем воске. Счастливая упитанная семья приветствует друг друга за вечерней трапезой, все улыбаются после дня честного труда. Складывают руки в молитве. Переход к другой семье, на этот раз на Венере, в традиционной хижине из дерева какао, на заднем плане виднеются шлемы ныряльщиков. Здешний стол благословлен тем же щедрым разнообразием от ГВП, теми же довольными улыбками, теми же яркоглазыми, привлекательными детьми.]

Наши ныряльщики, тщательным образом отобранные среди самых сильных и отважных, начинают с того, что выискивают самых грандиозных и плодородных из великих мальцовых китов в самых далёких глубинах Кадеша. Они неустанно разыскивают самых жирных рыбок с самыми яркими цветами и самыми длинными отростками, отяжелевших от самого сладкого молока, какое только может быть. Словно рыцари былых времён, сражающиеся с драконами, ныряльщики «Притхви» протыкают самые многообещающие шары своими блестящими выводными трубками и высасывают эти изысканные сливки в мгновенно запечатывающиеся амфоры, запирая свежесть так, что ни единой молекулы запаха не теряется.

[Ныряльщица в медном шлеме с плавниками сражается с отростками молочного кита, напоминающими огромные морские водоросли. Опасные заросли электрического папоротника простираются вокруг неё, точно лес, точно терновник Спящей красавицы; и вот наконец она вонзает свою выводную трубку в зеленоватый газовый пузырь, словно прокалывая ствол кленового дерева, чтобы добыть сироп.]

Не переживайте, детки! Киты ничего не чувствуют, как вы не чувствуете выпавший волосок, который уносит ветром. Как только молоко прибывает на берег, оно попадает на один из наших современнейших перерабатывающих заводов.

[Съёмка конвейерных линий и разливных машин для бутылок; рабочие улыбаются и машут руками на камеру.]

«Владения Притхви» заботятся об устойчивом развитии. Наши заводы полностью интегрированы в жизнь венерианских деревень, предоставляя безопасное и надёжное трудоустройство и некоторые программы финансирования, которые делают жизнь на Венере лёгкой как ветерок. Счастливые рабочие создают продукты класса «премиум»!

Возьмём, например, молодого мастера Виллема Гринуэя.

[Молодой человек со свежим лицом и широко посаженными глазами пожимает руку бригадиру сектора Гедилог. Юноша одет в воскресный костюм. Он упитанный и высокий, с отличной осанкой.]

Всего шестнадцать лет, а он уже освоил профессию, которой можно заниматься всю жизнь! Когда его труд на Венере подойдёт к концу, он сможет выбрать себе участок на любой планете или луне – и, несомненно, жену из наиболее подходящих леди всей Солнечной системы.

[Суровым и отважным взглядом Виллем глядит на бурный Кадеш и массивных мальцовых китов, которые дрейфуют неподалёку от берега, похожие на острова.]

Да, у него опасная работа, но молодой Виллем знает, что без его службы и преданности всех работников «Притхви», от молочницы низшего разряда до экспедитора с проворными пальцами, а также всех акционеров до единого, не было бы ни салунов на Марсе, ни круизов на Нептуне, ни киностудий на Луне. Виллем Гринуэй и подобные ему – вот истинная опора всех миров. И «Притхви» делает это возможным.

[Молодая, пышущая здоровьем мать с мускулистыми руками выставляет поднос с полулитровыми кружками, до краёв наполненными молоком, перед оравой из пяти краснощёких детишек. Она держит поднос перед своей пышной грудью, намекая на то, что мальцовое молоко чудесным образом заменяет и улучшает тот щедрый дар, который дети получают от природы, и блаженно улыбается, являя собой воплощение ответственного материнства.]

А теперь у концентрированного мальцового молока марки «Притхви» новая формула с улучшенным вкусом!

[Дети, все выше среднего роста, без пороков развития или родимых пятен, шумно требуют молока. Мать выдаёт им желаемое и устраивается в кресле-качалке из дерева гикори с новорожденным – и бутылочкой «Обогащённого мальцового молока Притхви для малышей».]

Улучшенные секретной смесью из специй и витаминов, продукты из мальцового молока не просто хороши на вкус – они вкуснее обычных молочных продуктов, полезнее, богаче, чище и лучше для вас! Мы знаем, что вы заботитесь о здоровье своей семьи – и мы заботимся о том же.

[Ненадолго появляется диаграмма питательных веществ, в которой столбцы представлены мультяшными мальцовыми китами: они радостно ухмыляются и выпускают из дружелюбных дыхал фонтаны, чья высота различается в соответствии с выражаемой величиной.]

Употребляя всего один продукт «Притхви» с каждым приёмом пищи, вы получаете мощный заряд белков, жиров, иммуностимуляторов, ультракальция и старой как мир вкуснотищи. В недавних испытаниях вкусовых качеств матери предпочитали молоко «Притхви» в соотношении приблизительно два к одному с нашими конкурентами. Этими цифрами мы гордимся. И ужином дело не заканчивается!

[Перед камерой мелькает вереница продуктов ГВП в упаковках с новым дизайном.]

Наше мальцовое молоко снова и снова демонстрирует свои наилучшие качества в виде пищи, промышленной смазки, добавки к горючему, средства для улучшения фертильности, антибиотика, анестетика, основы для многих красок внутреннего и наружного применения, развлекательного галлюциногена и замены угля. Будучи высушенным и формованным, оно становится отличным строительным материалом, а его протеины – основа волокон для самых модных тканей. И, разумеется, мальцовое молоко – единственная добавка, обеспечивающая неимоверно важную плотность костей и защиту от радиации, без которых человечество было бы всё ещё приковано к одной-единственной планете.

[Пышногрудая мать укладывает своих детишек спать одного за другим, заканчивая младенцем в колыбели. Её лицо выражает бескрайнюю любовь и внимательную заботу.]

Да, «Концентрированное мальцовое молоко Притхви» – действительно материя самой жизни. Мы серьёзно относимся к своим обязанностям поставщиков этой бесценной субстанции. Вы можете ощутить наше ответственное отношение в каждом глотке.

[Бутылка классического «Мальцового молока Притхви» на фоне чёрного звёздного неба; эмблема изображает того же весёлого, комичного мальцового кита, который выпускает фонтан молока из ухмыляющейся синей головы.]

«Концентрированное мальцовое молоко Притхви»: Без него вам не выйти из дома. Обращайтесь к местному агенту по найму за информацией о возможностях трудоустройства в отделе морского промысла «Притхви»!



Из личного киноархива Персиваля Альфреда Анка

СЕВЕРИН АНК