След предателя
Часть 16 из 29 Информация о книге
Тимофей заставил себя улыбнуться: — Я не прощаюсь, встретимся через три часа. По скрипящим доскам нового пола они вышли из штаба. Через маскировочную сетку, закрывавшую часть взлетного поля, пробивалось солнце. Рассеиваясь, оно освещало вытоптанную сапогами траву. На небе лишь белесые облака: гонимые легким ветерком, они то соединялись в замысловатые фигуры, а то вдруг расходились и постепенно растворялись в далекой синеве. Самолеты, прикрытые брезентами, стояли в разных местах аэродрома и среди подсушенной солнцем колючей стерни выглядели совершенно незаметными. Конечно, сейчас немецких самолетов было немного, все же не сорок первый год, когда из-за их крыльев с крестами невозможно было рассмотреть небо. Но все-таки осторожность не помешает. Один невесть откуда прилетевший «Юнкерс» может натворить тут немало бед. — Что сейчас? — спросил капитан Сухарев, располагаясь за рулем «ГАЗ-64». — Едем в штаб дивизии, у меня письмо к полковнику Волостнову. И наклей на стекло пропуск! Чего нам перед каждым КПП останавливаться. — Сделаю, — пообещал Сухарев. * * * Начальник штаба дивизии полковник Волостнов оказался на месте. Принял капитана Романцева радушно, как доброго старого знакомого. — Располагайся, Тимофей. Ничего, что я к тебе так по-простому? — Принимается, — улыбнулся Романцев. — У меня к вам от Георгия Валентиновича письмо. — Вытащив из планшета конверт, он передал его Волостнову. — А еще он просил передать на словах, чтобы не забывали его и непременно к нему заглядывали, как будете в Москве. Он будет очень рад. Распечатав конверт, полковник Волостнов вытащил фотографию. — О-о, Туркестанский фронт! — На фотографии красовался бравый красноармеец. — Вот этот боец и есть полковник Утехин. Сколько времени прошло, а как будто вчера… Даже не верится, что мы были такими молодыми. Порой вспоминаю то время и думаю: мы ли это были вообще? С нами ли все это происходило? А потом понимаю, что все это — реальность. И другого пути у нас тогда просто не было. Вот так мы и жили… Время было такое, шестнадцатилетние пацаны полками командовали. И совсем не потому, что они были такие даровитые, а оттого, что в командиры ставить было некого. Большая часть командиров на той стороне была, на белой… Иногда удивляюсь, каким таким чудом нам белых в Гражданскую удалось разбить? На их стороне Антанта, помощь всего империализма, а мы в полнейшем одиночестве! Я человек неверующий, но Провидение нам все-таки помогало, в этом я уверен… Вот сейчас то же самое: вся Европа против нас воюет, немцы уже к Москве подошли, а потом вон как обернулось… — Теперь мы уже к Берлину подходим. — Все так… Ладно, иди к себе. Располагайся! Твой дом рядом со штабом. Хатка прибранная, чистая, думаю, понравится. Вот по этой улице, прямо и налево. — Волостнов подошел к окну. — Вон он — второй справа будет. Видишь? — Так точно! — Хозяйка русский знает, так что освоишься быстро. Попрощавшись, капитан Романцев вышел из штаба. Капитан Сухарев также отправился по своим делам, договорились с ним встретиться через три часа, так что времени у Романцева было достаточно. Тимофей даже обрадовался, что остался в одиночестве. Было время, чтобы разобраться в своих первых впечатлениях и все еще растрепанных чувствах. Вернувшись из последней командировки в Москву, Романцев избегал откровенных разговоров с женой. Зоя, почувствовав перемену в настроении мужа, не лезла к нему с расспросами. Так и прожили они последние дни отчужденно: жена не понимала причину его охлаждения, а Романцев не мог рассказать всего того, что с ним произошло на передовой. Из дома он уехал, не попрощавшись с Зоей, оставив на столе короткую записку со скупыми извинениями. Хотелось верить, что Зоя поймет его и не осудит. Но у него была веская причина, чтобы выехать немедленно. Все было обговорено, и на военном аэродроме его уже поджидал транспортный самолет, на котором вместе с группой офицеров он должен был вылететь в Киев. А уже оттуда на «У-2» добираться до конечного пункта командировочного предписания. Но была какая-то червоточина, убеждавшая, что у него хватило бы времени, чтобы заехать в школу к Зое, проститься с ней по-человечески, хотя бы чмокнуть ее в щеку, и поехать дальше. Для любящей женщины, готовой простить любой проступок мужа, этого будет вполне достаточно. За делами, что понемногу наваливались на него в командировке, Тимофей рассчитывал позабыть Татьяну. Ведь ее уже нет, произошедшего не изменить, надо жить дальше, сбросить с себя груз вины, который давил на него до сих пор. Еще неизвестно, как сложились бы его отношения с Зоей, не случись с Татьяной беды. Татьяна была из тех немногих женщин, против обаяния которых не существовало защиты. Мужики в ее присутствии просто шалели, теряли контроль над собой, становились покладистыми и ручными. Напоминали телят, готовых идти куда угодно — хоть в стойло, хоть на заклание. Главное, чтобы их вела рука этой женщины. Сейчас его душа была пуста, выцвела изнутри, в ней отсутствовали краски, стерлись оттенки. Сердце запряталось в темноту, отрешившись от действительности. Хотелось успокоиться, хотелось самым обычным образом жить, как раньше, и чтобы боль не выворачивала наизнанку его израненное нутро. Получалось скверно. Точнее, не получалось совсем. В отношениях с Зоей у Тимофея не было никаких полонезов, менуэтов и прочих музыкальных изысков. Все было просто, как гаммы, но с ней он нашел себя, понял, какой он в действительности. Пройдя по сельской улице, Романцев подошел к указанному дому. Хозяйкой оказалась милая женщина лет тридцати, одетая в длинное цветастое национальное платье, выглядевшее очень привлекательно и празднично. Но в действительности это была повседневная одежда, в какой ходила половина села. Представившись, Тимофей сказал хозяйке, что разместится в доме всего на несколько дней и особых хлопот не доставит. Женщина обрадовалась, как будто давно мечтала о таком удобном постояльце. Говорила быстро, с мягким акцентом, мешая польские и русские слова: — Прошу вас, пан. Мне о вас уже говорили командиры. Располагайтесь, вот ваша комната, — она провела капитана в дом. — Вам у меня понравится. Дом был добротный, с высокими ступенями из камня, таких домов здесь было большинство. Комната чистенькая, светлая, на окнах — свежие тюлевые занавески, через которые просматривался густо разросшийся вишневый сад. — Красиво здесь у вас, — произнес Тимофей, осматривая жилье. На стене, как заведено, висели фотографии родственников и хороших знакомых. Трое в военной польской форме, спрашивать об их судьбе Романцев не решился. Наверняка где-то воюют. — Красиво… Никуда не хочу отсюда уезжать! А вот ваша кровать. Можете располагаться. На ней мягко, — как-то уж слишком красноречиво улыбнулась хозяйка. Тимофей посмотрел на кровать с панцирной сеткой и металлическими спинками, стоявшую в самом углу комнаты. Кровать высокая, с двумя перинами. В центре на атласном узорчатом покрывале — аккуратная пирамида из подушек. Самая маленькая, расшитая красными и желтыми цветами, венчала это сооружение. — Вам будет очень мягко, — произнесла хозяйка, широко улыбнувшись. Голос ее был приветливым и обволакивающим. — Даже не знаю, как и поступить, — очень серьезно произнес Романцев. — Чтобы прилечь, мне придется разрушить всю эту красоту. — Не переживайте, построю заново. Мне это не сложно. Отдыхайте. — Женщина направилась к выходу, виляя бедрами. Прежде чем притворить за собой дверь, она весело проговорила: — Если будет трудно уснуть, дайте мне знать. — Непременно, — хмыкнул Тимофей Романцев. Некоторое время капитан слышал в гостиной ее смех, а еще через минуту ее голос прозвучал на улице — панночка с кем-то здоровалась. Тишина. Покой. Самое время написать письмо жене. Покаяться в неожиданном отъезде. А еще написать о том, как она ему необходима, особенно сейчас, и как греет душу ее нежное тепло. Он вытащил из полевой сумки листок бумаги и стал писать: «Милая моя Зоя! Извини, что не сумел проститься с тобой должным образом, но мне нужно было срочно уезжать. Наверняка ты заметила, что я приехал в скверном настроении, на то у меня были серьезные причины. Спасибо тебе за то, что ты поняла мое состояние и ни о чем не расспрашивала. А теперь я сам хочу написать тебе обо всем как есть. Без утайки. На фронте я встретил замечательную девушку, ее звали Татьяна, с которой я был знаком еще до войны и которая была мне дорога. Нас много связывало в довоенной жизни: мы оба из Ленинграда, жили по соседству. Оказывается, все это время она меня любила, признаюсь, я тоже ее не забывал. Но никогда не думал, что повстречаю ее вновь. Но так сложилось, что мы встретились… Она работала военврачом в полевом госпитале. Каждую свободную минуту мы старались проводить вместе. Не знаю, что со мной произошло, но я не мог ни о чем думать, кроме как о ней. Между нами произошла близость… Это случилось как-то естественно, само собой, как продолжение той дружбы, которая прежде нас связывала. Если ты спросишь меня, сожалею ли я об этом, то отвечу тебе честно — мне было хорошо с этой женщиной, в тот момент я растворился в ней без остатка. Думалось, что это очень большая несправедливость, что мы не вместе, ведь мы просто созданы друг для друга. А ее тепло было для меня куда важнее, чем прикосновение твоих рук. Зоя, я понимаю, что очень раню тебя своими словами, но я решил быть с тобой искренним. Именно тогда меня посетила мысль, что с Татьяной я сумею построить свое настоящее счастье…» Гудок автомобиля оторвал Романцева от письма. Выглянув в окно, он увидел капитана Сухарева, сидевшего за рулем «ГАЗ-64» и энергично махавшего ему рукой. Как-то незаметно миновали три часа. Придется дописывать письмо позже. Сложив листок вчетверо, Тимофей сунул его в кармашек полевой сумки и, взяв с вешалки фуражку, вышел из хаты. — Готов, капитан? Романцев обратил внимание, что на лобовом стекле автомобиля наклеен пропуск «Проезд всюду». Так будет поудобнее. Открыв переднюю дверцу, Тимофей плюхнулся на кожаное сиденье: — Поехали! Машина, пыхнув темным облаком, тронулась. Коротко посигналив, Сухарев потеснил на обочину двух солдат, топавших в жилой барак. — Как тебе показался этот майор Артемьев? — просил Романцев. — А никак! Чего-то он недоговаривает, — отвечал Сухарев. — Есть в нем что-то скользкое. — Вот и мне то же самое подумалось. Уверен, он мог бы дать нам эти аэрофотоснимки сразу, однако по какой-то причине отложил дело на три часа. Это тоже мне не нравится… По поводу его искренности у меня очень серьезные сомнения. — Все так. — Нет времени ждать, когда он скажет правду. Если опять начнет юлить, придется действовать силой. Ты готов? — Вполне. Подъехали к штабу дивизиона авиационной разведки. Заглушив двигатель, уверенным шагом зашагали к зданию, у дверей которого стоял все тот же дневальный. — Майор Артемьев у себя? — спросил Романцев. — Никак нет. — А где он? — Романцев невольно задержался у входа. — Ушел часа три назад. — Вот как… Неожиданно. Куда же? — Не могу знать, товарищ капитан. Сказал, что отлучается не более чем на полтора часа. — Прошло уже три, ты говоришь, — Тимофей взглянул на циферблат наручных часов, — а его все нет. Где он может быть? — Может, в штаб полка поехал или в штаб дивизии. Может, где-то в батальонах сидит, — уныло протянул боец. — Что ж, придется обождать его здесь. Открой кабинет капитана! — В отсутствие командира дивизиона я не могу открывать его кабинет, — запротестовал дневальный. Тимофей вытащил удостоверение сотрудника военной контрразведки Смерш.