След предателя

Через два часа капитан Романцев вошел в кабинет начальника особого отдела дивизии подполковника Баранова.

Представившись, Тимофей раскрыл удостоверение и развернул предписание.

Начальник отдела дивизии, худощавый брюнет лет сорока с сумрачным взглядом, без спешки и, как показалось Романцеву, с показной ленью взял удостоверение сотрудника военной контрразведки Смерш, долго рассматривал фотографию двухлетней давности, потом внимательно глянул на Романцева, выглядевшего невероятно серьезным, и, возвращая документы, спросил:

— Значит, старший оперуполномоченный?

— Так точно, товарищ подполковник.

— А почему не сразу ко мне? Я, конечно, понимаю, вы из Главного управления с особыми полномочиями, но все-таки не помешало бы уважить.

— Сразу не получилось, пришел сейчас.

— Если бы не дело, так и не явился бы, — буркнул недовольно подполковник. — Ладно, давай, присаживайся, что там у тебя?

Подполковник занимал в штабе небольшую комнатку. Здесь же, за соседним столом, сидела машинистка и бойко печатала документы. Романцев уловил взгляд Баранова, брошенный на девушку, и решил, что их отношения давно перешагнули служебные.

Через дощатую перегородку звучали отрывки телефонного разговора. Суть понять сложно, но ясно одно — начальник штаба слегка кипятился. Что-то у него не ладилось.

— Меня интересует дешифровщик Кондрашов из дивизиона авиационной разведки. К его работе были нарекания?

— Ничего такого за ним не обнаружено. Я его лично проверил. Работает он давно и очень добросовестно. Начальство им довольно, в том числе и я… Поначалу у него были другие обязанности, при штабе службу нес, но и там числился на хорошем счету. А потом, когда потребовался дешифровщик, его перевели в дивизион авиационной разведки.

— А почему именно его? Он что, дешифровщик?

— Да. Закончил Гомельское училище аэрофотослужбы. Прошел положенную проверку, потом его перевели в дивизион авиационной разведки.

— А можно мне взглянуть на его дело?

Подполковник Баранов выглядел невозмутимым, только в строгих, чуть прищуренных глазах промелькнуло едва заметное недовольство.

— Что ж, можно… Отчего не уважить московского гостя… с особыми полномочиями. Правда, дело его неполное… Полное хранится не у меня, а в штабе фронта. Но даже по нему можно составить о Кондрашове правильное представление.

Подполковник смотрел прямо, не отводя жесткого взгляда. Ни язвительных интонаций, ни кривых губ — все по-деловому. Принимается. Вышел из-за стола и прошел к громадному несгораемому шкафу, стоящему в углу комнаты. Вытащил из кармана ключи, открыл толстую тяжелую дверь, протестующе скрипнувшую.

— Как давно он на фронте?

— Практически с первых дней войны. Начинал где-то под Минском. — Немного порывшись, Баранов вытащил нужную папку. — Вот она, нашел… Сержант Петр Кондрашов.

— Я думал, что для таких папок у вас отдельная комната, а у вас все в одном сейфе хранится, — улыбнулся Романцев.

— Понимаю, куда клонишь. В этом сейфе я храню папки с личными делами своей агентуры, — прикрыл дверку Баранов. — Держи. Сам знаешь, у нас не приветствуется давать для ознакомления посторонним папки с делами своих информаторов… Считай, что сделал для тебя исключение.

— Я ценю это, товарищ подполковник, — с признательностью в голосе отозвался капитан Романцев и потянул за тесемку, завязанную аккуратным белым узелком.

Подполковник Баранов с ревнивой внимательностью наблюдал за неспешными действиями Тимофея. Не старый, но с сухими глубокими морщинами на лице и мускулистыми сильными руками, какие бывают только у человека, привыкшего к простому физическому труду, он внушал капитану доверие. Несмотря на внешнюю простоту, подполковник был с хитрецой, присущей людям, выросшим на земле. Более надежной опоры, чем такие люди, Советской власти не сыскать.

— Сержант Кондрашов у меня на особом счету, все-таки авиационная разведка — подразделение повышенной секретности, должен же я знать, что там происходит.

— Должны, — согласился капитан Романцев, переворачивая очередную страницу. — По положению в каждом подразделении должен быть информатор. — Некоторое время он вчитывался в текст, перебирая страницу за страницей. Подполковник Баранов нервно крутил в руках карандаш. — Значит, он попал в окружение?

— Да, его часть стояла под Минском. Западный фронт… Отступал в Белосток вместе с Первым стрелковым корпусом Второй дивизии. Вы же знаете, что там творилось…

Тимофей знал. По долгу службы ему приходилось сталкиваться с бойцами и офицерами, вырвавшимися из Минского котла. А с год назад ему удалось прочитать подробную записку начальника Третьего отдела Десятой армии полкового комиссара Лося, которого возмутило поведение маршала Кулика, отправленного Верховным главнокомандующим на Западный фронт для руководства армией и организации контрудара силами конно-механизированной группы.

Выехав на передовую, маршал тотчас же попал в окружение с остатками Десятой армии, и только по истечении двух недель ему удалось пробиться к своим. Но самое скверное было в том, что он, в нарушение распоряжения Верховного главнокомандующего ни при каких обстоятельствах не снимать знаки различия, не избавляться от документов и не снимать награды, приказал своему окружению уничтожить все документы, идентифицирующие личность, и избавиться от наград. (Надо признать, что его приказ выполнили не все.) Переодевшись в крестьянскую одежду, он выбирался из окружения на реквизированной подводе, выдавая себя за колхозника.

Маршала Кулика следовало бы отдать под трибунал в тот же день, как только он вышел из окружения. В этом случае удалось бы избежать огромных и бессмысленных жертв, случившихся несколькими месяцами позже под Керчью и Ростовом, где Кулик снова принял командование войсками. Вопреки ожиданиям, Сталин пожалел его и во второй раз, понизив в звании до генерал-майора.

В ту пору перемалывались целые армии вместе с командующими, так что до одного конкретного человека никому не было дела. Немцы, пользуясь неразберихой, внедряли в ряды отступающих своих агентов. В ту пору их особенно не допрашивали, было не до того, просто расстреливали на месте.

— Мне известно вот что… Бывший маршал Кулик пробыл в окружении четыре недели и вышел в Белосток двадцать третьего июля, а Кондрашов добирался полтора месяца. Вы не спрашивали у него, где он находился все это время?

Подполковник Баранов нахмурился. Дотошность молодого капитана его раздражала, но в его словах была правда, а потом, несмотря на разницу в звании, Романцев обладал куда большими полномочиями и возможностями, чем он. Следовало смириться или, во всяком случае, сделать вид, что ничего не происходит.

— Неужели вы думаете, что, допуская его к такой важной работе, как авиационная разведка, я не проверил его досконально?

— Не думаю, товарищ подполковник. — Романцев поднял глаза на Баранова, ожидая ответа.

Баранов покачал головой:


— Ну и настырный же ты малый! Уверен, до больших чинов дослужишься.

— Товарищ подполковник, — строже, чем следовало, произнес Романцев, — я служу Родине, а не чинам.

— Ну-ну… На моей памяти из окружения выходили и через два, и через три месяца, и даже больше… Кто партизанил, кто скрывался. Выходили к своим и опять попадали в окружение, потом опять прорывались. Время тогда было такое. Многие из тех, кто попал в окружение, сейчас командуют полками и дивизиями. Положено проверять не более двенадцати часов, а я потратил на него двое суток! Я все-таки представлял, чем ему предстоит заниматься. Вас устраивает такой ответ?

— Вполне… Мне нужно переговорить с ним.

— Воля ваша. Только ни полслова, ни намека о том, что вы знаете, что он — мой информатор.

Попрощавшись, Романцев вышел из штаба, чувствуя на себе пронизывающий взгляд подполковника Баранова. Где-то между лопаток запекло.





* * *


Еще через час капитан Романцев вернулся в расположение дивизиона авиационной разведки. Самолеты, прикрытые маскировочной сеткой, стояли на прежних местах. Их можно было заметить лишь при ближайшем рассмотрении. Сливаясь с соседним лесом, они выглядели неприметно.

Взлетная полоса, частично спрятанная под сетку, напоминала кусочек убранного поля с неряшливо торчащими колосками. По обе стороны от нее росли злаки. Ни квадратов, ни линейных насаждений — никакой правильной геометрии, все якобы вразброс, бессистемно. Именно таким образом можно укрыть аэродром от внимания вражеской эскадрильи. Такой продуманный беспорядок вполне оправдал себя — за время существования аэродрома на его территорию не упала ни одна вражеская бомба.

Тимофей не однажды допрашивал пленных немцев, в один голос утверждавших, что русские — большие мастера маскировки. Возможно, так оно и было. Во всяком случае, то, что Романцев видел здесь, на секретном аэродроме, внушало уважение.

Дешифровщик сержант Кондрашов оказался на месте. Разложив на столе снимки, он пристально изучал их в бинокуляр, делая пометки ручкой. Заметив вошедшего Романцева, он резко поднялся.

— Садитесь… Я из военной контрразведки Смерш, капитан Романцев. Есть разговор. — Тимофей внимательно следил за лицом Кондрашова.

Дешифровщик выглядел спокойным, даже немного флегматичным. Ни вошедший капитан, ни предстоящий разговор с оперативником его не напугали. Вот сейчас служебные формальности закончатся, и можно будет вернуться к прерванной работе.

— Вы воюете с сорок первого года? — спросил Романцев.

Крупные ладони сержанта покоились на столе: ни дрожи в пальцах, ни суетливых движений — ровным счетом ничего такого, что могло бы указывать на нервозность. Даже удивительно, хоть бы занервничал, что ли, забеспокоился, все-таки с представителем Смерша беседуешь. Случается, разговариваешь с таким вот подозреваемым, и вроде бы беседа безобидная, а он испариной покрывается, будто в жар его кидает.

Неужели не произвел впечатления?

Сержант в задумчивости почесал круглый подбородок. На запястье — трофейные часы с широким ремешком, из-под которых уголком выглядывает широкий шрам. Похоже на ожог, не иначе, ранение.

— Так точно, с сорок первого, — спокойно, без внутреннего напряжения ответил дешифровщик. — Как и многие. Время такое. Родину защищаем.

Слова правильные подбирает. Упрекнуть не в чем.

— И в каком полку начинали?

Вытащив из полевой сумки блокнот и хорошо заточенный синий карандаш, капитан Романцев смотрел прямо в глаза Кондрашову. Обычно блокнот и карандаш в руках контрразведчика производят на собеседника удручающее впечатление. Одно дело — простой разговор, и совсем другое — беседа под запись. Даже самые закаленные бойцы начинают подбирать слова, опасаясь ляпнуть лишнее.

Сержант держался невозмутимо, как будто ни остро заточенный карандаш, ни раскрытый блокнот, ни сам капитан со строгим взглядом не имеют к его судьбе никакого отношения.

Может, он все-таки переживает, но умело скрывает свои чувства? Такие крепкие экземпляры тоже встречаются. А что, если он — хорошо подготовленный абверовский агент?

— Первый стрелковый корпус, Вторая стрелковая дивизия, Двести шестьдесят первый стрелковый полк.

— Дислокация дивизии?

— На самой западной границе, где-то в пятнадцати километрах севернее крепости Осовец.

Капитан Романцев записал сказанное. Район ему был знаком. В крепости Осовец ему приходилось бывать. Перед самой войной с группой молодых офицеров он был командирован туда на несколько дней. Следовало познакомиться с методами работы местных контрразведчиков, накрывших целую немецкую сеть, оставленную Абвером еще в тридцать девятом году. Немецкая агентура проникла даже в органы власти. Именно там Романцев почувствовал неизбежность войны с Германией.

— Фамилия командира полка?

— Трутнев Семен Павлович, — последовал немедленный ответ.

— Как встретили первый день войны?

— Был бой… В одиннадцать часов утра. Передовые части, в том числе наше подразделение, находились на рубеже Руда. Это в шести километрах от Граево. Наша дивизия держала оборону на рубеже Гоненз — Осовец — Нова — Весь. Через четыре дня немецкие танки прорвали нашу оборону, и мы стали отступать в направление Кнышин — Волковыск.

— Как быстро наступали немцы?

На какой-то миг лицо Кондрашова помрачнело, затем вновь приняло бесстрастное выражение. «На первом рубеже он был, вне всякого сомнения, — подумал Романцев. — Воспоминания даются ему непросто».

— Настолько быстро, что большую часть вооружений нам пришлось оставить у немцев, а дальше наша дивизия попала в Белостокский котел. Из нашей роты в живых осталось только восемь человек. С остатками дивизии мы пробивались дальше на восток.

— Через какие населенные пункты проходили? — продолжал допытываться Романцев, записывая в блокнот ответы сержанта.