След предателя

— Прошли через Сокулку, потом через Крынок… Раньше все это была Польша. С боями пробились в Большую Берестовицу. Это уже Гродненская область, дошли до Рубежевичей. Но там уже были немцы… На всех господствующих высотах стояла немецкая артиллерия, лупила по нам из всех орудий! Тогда очень много бойцов полегло.

— И вы даже не предприняли попытку пробиться? — спросил Романцев. — Лучше погибать с оружием в руках, чем отсиживаться по норам.

— Мы так и решили! — В голосе Кондрашова зазвучали металлические нотки, разговор начинал его напрягать. Цепануло! Переживания вырывались наружу. — Другого выхода у нас просто не было. Третьего июля мы попытались пробиться из кольца.

— Командир дивизии был с вами?

— Да, с нами.

— Как его фамилия?

— Не знаю, к чему этот разговор, товарищ капитан, и что вы от меня хотите, но командиром дивизии у нас был полковник Гришин Михаил Данилович. Если вы мне не верите, могу описать его внешность. Ему немногим за сорок, высокого роста. Худой, коротко стриженный…

— Не нужно, — оборвал его капитан Романцев. — Что было дальше?

— А ничего не было… Страх куда-то пропал. Столько смертей видел! Думалось даже: скорее бы все это закончилось. Убьют, и ладно! Днем раньше, днем позже, какая разница? Для многих война так и закончилась. Полковник Гришин построил нас… то, что осталось от дивизии, и сказал, что нужно прорываться, идти к своим, другого выхода у нас нет, иначе нас ждет позорная смерть в плену. Когда стемнело, мы и поперли!.. С криком «ура» прямо на немецкие батареи. Фрицы как дали по нам залп-другой, от нас только один пшик остался… А там, кто уцелел, уже поодиночке к своим пробивались.

— Когда вы вышли к своим?

— В деле все написано.

Пробило! Под носом Кондрашова выступили капельки испарины, уши пылали, но лицо оставалось спокойным.

— Хочу услышать ответ от вас.

— К своим я вышел двадцать восьмого августа.

— Куда именно?

— Части не назову, потому что были сборные полки, но вышел к передовым частям, это будет западнее Белого.

— Что же вы делали целых два месяца на оккупированной немцами территории?

Тимофей ждал, что сейчас Кондрашов не выдержит, шарахнет кулаком по столу и скажет: «Тебя бы туда!» Но сержант только глубоко вздохнул, погасил негодование и все тем же спокойным голосом с незамысловатой откровенностью ответил:

— Старался выжить… Прятался, где-то укрывался. Несколько дней у одной вдовы жил. Мужа ее в Финскую убило. Потом в лесу укрывался в охотничьей землянке. А ночью к своим топал.

— Ты откуда родом? — неожиданно сменил тему разговора Романцев. Вытащил из кармана трофейный портсигар, извлек из него папиросу, продул мундштук.

— Из смоленских крестьян, — отвечал Кондрашов.

Чиркнув спичкой, Тимофей прикурил.

— Из смоленских, значит… — Выдохнув дым, он проследил за тем, как упругая струйка, достигнув потолка, превратилась в полупрозрачное серое облако. — Вот только говорок у тебя не смоленский.

— А какой же? — Губы Кондрашова дрогнули в пренебрежительной ухмылке.

Дерзок. Смел. При разговоре с офицером военной контрразведки так говорить осмелится не каждый. Большая часть не рискует даже смотреть в глаза. А этот ведет себя так, будто знает, что ему ничего не будет. Словно матушкиной молитвой заговоренный.

— У тебя южный говор.

— Батя у меня из-под Воронежа, — широко улыбнулся Кондрашов. — У родственников часто бывал, вот мне и передалось.

Тимофей не мог избавиться от ощущения, что Кондрашов не тот, за кого себя выдает. Ощущение, что топчешься где-то рядом, вот только никак не можешь ухватить главное.

— Из-под Воронежа, говоришь… Вот только говор твой больше на украинский похож. — Слегка понизив голос, капитан спросил: — А близ Кракова бывать не приходилось?

В ответ — все тот же спокойный взгляд и легкая насмешка:

— Это Польша, товарищ капитан? — И твердо, выговаривая каждое слово: — Я не бывал ни в Кракове, ни где-либо еще за границей.

Часом ранее Романцев получил от Утехина шифрограмму, в которой говорилось о том, что в одном из подразделений дивизии действует выпускник Краковской разведывательно-диверсионной школы, созданной еще до войны и набиравшей для обучения исключительно украинцев. Школа осуществила несколько выпусков, часть агентов была переброшена специально подготовленной резидентурой через переправочные пункты в Венгрии и Словакии на советскую территорию для устройства на работу на ведущих промышленных предприятиях, другая часть сумела внедриться в армейские корпуса.

Большинство шпионов удалось обезвредить, но оставалось еще немало таких, кто сумел внедриться в штабы и на руководящие должности; они законсервировались и ждали подходящей возможности, чтобы нанести Красной Армии ощутимый вред.

Выпускников разведывательно-диверсионной школы Абверштелле «Краков» капитан Романцев встречал во многих местах: они составляли костяк организации украинских националистов, среди них встречалось немало «мельниковцев»; служили они и в соединении «Бранденбург-800», их перебрасывали в глубь России осуществлять диверсии на особо важных промышленных предприятиях. На его памяти было несколько случаев, когда глубоко законспирированные агенты работали в органах власти и в армейских штабах, и это стоило Красной Армии многих тысяч человеческих жизней.

— Заверни рукав на левой руке, — неожиданно потребовал Романцев.

— Зачем? — с удивлением спросил Кондрашов.

Тимофей расстегнул кобуру и извлек из него «ТТ».

— Покажи руку!


Значительная часть выпускников разведывательно-диверсионной школы при Абверштелле «Краков» была определена в специальный батальон «Нахтигаль» (в переводе с немецкого означает «Соловей») и действовала в составе диверсионного подразделения «Бранденбург-800». Еще в феврале сорок первого года по личному распоряжению вице-адмирала Канариса выпускники школы были переброшены на территорию Украины для совершения диверсий. После начала войны некоторым из них удалось внедриться в сводные отступающие отряды Красной Армии и после прохождения проверки занять руководящие посты.

Диверсанты из специального подразделения «Нахтигаль» накалывали на левом предплечье соловья, сидящего на ветке. Именно по этой незатейливой наколке Тимофею удалось выявить несколько диверсантов.

— Не понимаю! — в сердцах воскликнул Кондрашов и, расстегнув пуговицу, принялся закатывать рукав.

Аккуратно и неспешно Кондрашов оголял предплечье, показывая участки белой кожи. У самого сгиба показались две большие темные родинки. А дальше… ничего. Вот и доверяй после этого интуиции.

Романцев зло сунул пистолет обратно в кобуру.

— Можно свернуть рукав? — спросил Кондрашов. — А то как-то не по уставу получается… Вы что искали-то, товарищ капитан? — с сочувствием поинтересовался сержант. — Может, я могу помочь?

— Не поможешь, занимайся, — буркнул Романцев и вышел из комнаты.

Настроение было — дрянь. Парня хорошего обидел и сам завелся практически на пустом месте. Поаккуратнее следует быть с людьми, все-таки не лес рубишь!





* * *


Тимофей вернулся в штаб полка с твердым намерением дописать письмо Зое. В кабинете он был один, самое время, чтобы все обдумать, подыскать правильные слова. Зоя должна понять.

Вытащив недописанное письмо, он еще раз перечитал его. В какой-то момент хотел внести правки, зачеркнуть, по его мнению, неправильные слова, но потом решил ничего не менять. Пусть все останется так, как есть.

Еще некоторое время Тимофей вертел в руках остро заточенный синий карандаш, подбирая нужные слова, после чего продолжил:

«Зоя, я никогда не думал, что могу полюбить кого-то еще, кроме тебя. Но это произошло. Ты вправе спросить меня, как это случилось, если я тебе клялся в вечной любви. Но у меня не будет ответа на твой вопрос. Может, потому, что любовь не живет вечно. Как-то все это очень сложно объяснять… Все это время я думал о тебе, но хотел быть рядом с Татьяной. Ее уже нет в живых, но я до сих пор слышу ее мягкий голос, мои пальцы еще помнят тепло ее нежной кожи. Я не позабыл ни одного слова из нашего с ней разговора. В последнее время мы как-то с тобой отдалились, в наших отношениях возникла какая-то недоговоренность, и я бы хотел…»

— Товарищ капитан, — в кабинет вошел майор Груздев, — не помешал?

— Ничего, проходи…

— Что-нибудь выяснилось?

— Дешифровщика проверил. За ним ничего нет. Дело свое знает, работает хорошо. Нареканий к нему со стороны начальства не имеется. А с курьером что?

— Ему сейчас пакет передадут в штабе дивизиона авиационной разведки. Он должен будет доставить его в штаб полка, а мы проследим за ним.

— До расположения полка недалеко, километра два с половиной, он может нас заметить, — засомневался Романцев.

— Не заметит, — энергично заверил следователь. — Сейчас как раз перегруппировка идет. На дороге оживленно: техника, колонны солдат, гражданские повозки… Затеряемся среди них — не заметит.

— Хорошо, решили.

— Я двух автоматчиков с собой взял, они там у штаба дожидаются. Кто знает, как там с этим курьером может обернуться.

— Разумно. Пара автоматов нам не помешает.

Романцев уложил письмо в полевую сумку и вышел вслед за Груздевым.

Добрались до дивизиона авиационной разведки. В тени широких лип, не привлекая к себе внимание, стояли два автоматчика.

— Откуда вы? — спросил Романцев.

— Из взвода разведки, — ответил крупный, едва ли не на голову выше Тимофея боец.

— Годится.

Вскоре из штаба вышел старший сержант Белоус и, держа в правой руке небольшой кожаный чемоданчик, зашагал в сторону главной дороги. Пропустив его вперед на значительное расстояние, Тимофей с Груздевым двинулись следом.

К передовому рубежу направлялись боевые части. Хорошо укомплектованные, ладные, на лицах юношеский задор. Скоро это пройдет. Для одного достаточно будет полежать под артобстрелом, другого отрезвит первая же атака.

Тягачи, надрывно лязгая гусеницами, тащили тяжелые гаубицы. На обочине деловито урчали четыре танка «Т-34». Несмотря на латанную в нескольких местах броню, выглядели они очень грозно.

Среди пеших солдатских колонн, следовавших непрерывно, встречались гражданские, в основном женщины с детьми и старики — волочили на себе нехитрый скарб. В общей массе встречались и мужики, уже покалеченные войной. Помогали, чем могли: без руки — тащили поклажу на плече; без ноги — расторопно перебирали костылями, стараясь не отстать от своих.

А навстречу, с фронта, ковыляли потрепанные в боях передовые части. Замыкающими шли раненые, с перевязанными конечностями, в разодранных гимнастерках, с потухшим взором. Брели уныло, не в ногу. Их никто не торопил, колонны, шедшие навстречу, почтительно сторонились.

Неожиданно со смежной дороги в сопровождении четырех автоматчиков на главную дорогу вышла длинная колонна немцев. Глаза раненых красноармейцев, еще минуту назад полные безразличия, вдруг полыхнули праведным гневом. От неровного строя вдруг отделился худой с густой щетиной старший лейтенант артиллерии и, выхватив пистолет, двинулся прямо на пленных.

Раздался глухой выстрел. Первая пуля пролетела над головами немцев, заставив их невольно сжаться от страха. Второй выстрел был прицельный — раскаленный кусок свинца сбил с долговязого ушастого капитана пилотку.