Случай в Семипалатинске

— Война опрокинет лодку, которую уже сейчас безмозгло раскачивает правительство, — с горечью констатировал аргын. — Я, все казахи — мы хотели бы жить в демократической России. И когда-нибудь так будет, не знаю только, доживу ли я до этого времени. Вы же видите, Алексей Николаевич, я честно служу империи. Сказать по правде, за копейки. Мне не хочется, чтобы в Семипалатинске хозяйничали китайцы или британцы. Но пора уже государю спохватиться. Его Величество смотрит на свои самодержавные права как на что-то незыблемое. Чушь! Или он изменится, или его выкинут прочь.

Разговор приобретал неприятный оборот для монархиста и бюрократа Лыкова. Но он не спорил, ему хотелось лучше понять человека, так близко стоящего к его сыну.

— Весь мир медленно, зигзагами, но движется в одну сторону, в сторону цивилизации и гражданских свобод. Куда денется Россия? Да никуда! И ей идти в ту же сторону. Или застрять на обочине. Почему до царя это не доходит? Ведь если он ляжет поперек арбы, его просто переедут. Арба двинется дальше, а он останется лежать… Будет бунт, революция, кровь. Или все изменится иным путем. Вы же умный человек. Лучше меня знаете: все мало-мальски успешные реформы в этой стране делались сверху. А снизу — Пугачев да ужасы девятьсот пятого года.

Собеседники не договорили — пора было возвращаться к фельдъегерям. По дороге Ботабай успел еще немного рассказать о контрразведывательных задачах организации номер двенадцать. Японцы свернули активные операции, но агентуру сохранили. Опыт войны научил их искать осведомителей среди людей разных национальностей. В 1904 году русское командование повесило подполковника Юкоку и капитана Оки. Их поймали в нашем тылу переодетыми в китайское платье и с динамитными патронами в сумках. Офицеры пытались взорвать телеграфную линию и полотно железной дороги, но были перехвачены. С тех пор разведка микадо больше не рисковала своими людьми. Теперь они вербуют местное приграничное население, которое постоянно ходит из Китая в Россию и обратно. Иногда нанимают и казахов. В северо-западной Монголии казахи занимают степную долину Черного Иртыша, северный скат хребтов Тарбатагая и Саура, а также южный скат Алтая. Отсюда русское командование получает сведения об активности секретных служб японцев — благодаря Ботабаю и его людям.

Формально шпионажем в Стране восходящего солнца занимается Второй отдел Генерального штаба. Но у него много полуофициальных помощников. Тайное националистическое «Общество Черного дракона», по сути дела, филиал разведки. Его отделения существуют во всех странах Восточной Азии. Для сбора информации они используют подконтрольную им сеть публичных домов. Сейчас у японских разведчиков новая идея: оседлать мусульманский сепаратизм. С этой целью капитан Котаро Ямаока, офицер Второго отдела, ведущий Россию, даже принял ислам! Ходят слухи, что он собирается в Мекку на хадж. Ямаока активно вербует в Синьцзяне агентуру среди единоверцев. Особенно поддаются татары, ярые фанатики. А их ведь так много в Семипалатинске и вообще в Русском Туркестане. Можно с высокой долей вероятности предположить, что провокацию с убийством Алкока готовили именно люди Катаро Ямаоки. Чтобы спасти Николая, надо искать выход на них.





Глава 16. Через Верный в Джаркент




Столица Семиречья поразила Лыкова обилием зелени. Какой контраст с «чертовой песочницей»! Город, словно огромный пирог, нарезали на ломти просторные улицы. Шестнадцать саженей[45] в ширину и до трех верст в длину! С востока и запада Верный обрамляли речки, из них брали воду для арыков и пускали по улицам. По ташкентской моде те были обсажены деревьями в два ряда. Сады вымахали настолько буйно, что областная столица казалась огромным парком. Из крон то там, то тут выглядывали крыши маленьких одноэтажных домиков. Лишь кое-где возвышались купола храмов и минареты мечетей. Каменных строений в три-четыре этажа не было видно вовсе. Алексей Николаевич поделился своими наблюдениями с фельдъегерями. Те пояснили, в чем дело. Оказалось, что первый губернатор Семиречья генерал Колпаковский чуть ли не силой заставлял обывателей разводить сады. Тех, кто ленился, он лично порол нагайкой… И вот результат! А одноэтажная застройка, скорее всего, была следствием землетрясений.

Алексей Николаевич не собирался долго задерживаться в Верном. Ему хотелось быстрее увидеть сына, быстрее начать дознание. Но ритуал требовал представиться начальнику губернии. Он остановился в «Российских номерах» рядом с магазином Общества потребителей. Ботабай сразу ушел встречаться с помощниками, сказав, что будет к вечеру. Коллежский советник вымылся в бане при номерах, отобедал и направился в дом губернатора. Как и полагалось, он находился на Губернаторской улице, в лучшей части города, напротив красивого кафедрального собора.

Однако генерал-лейтенанта Покотило на месте не оказалось — он уехал к начальству в Ташкент. Где-то в пути сыщик и губернатор разминулись. Делать нечего, Алексей Николаевич пошел к вице-губернатору Осташкину. Идти было недалеко, через две улицы, на Гоголевскую в областное правление. Верный положительно нравился питерцу: чистый, зеленый, веселый. Только улицы немощеные и распаренные от жары, покрытые толстым слоем пыли. Тротуары посыпаны дресвой[46], а перед богатыми домами выложены кирпичом-железняком. Но строений, поражающих взор, совсем не наблюдалось. Город выглядел как-то по-деревенски. Зато за спиной сыщика возвышалась невыразимо прекрасная гряда Заилийского Ала-Тау. Некоторые вершины белели снежными шапками, и это в такую жару. Алексей Николаевич беспрестанно оборачивался и любовался дивным пейзажем.

Действительный статский советник Осташкин оказался корпусным господином с крестьянской бородищей. Он принял Лыкова сразу, хотя никакими официальными полномочиями сыщик на этот раз не обладал.

— Мне телеграфировал генерал Рихтер, — начал администратор. — Вы здесь как частное лицо, но негласно выполняете поручение Военного министерства. Так?

— Так, Павел Петрович.

— А заодно вытаскиваете из передряги сына. Так?

— И это верно.

— Божеское дело, — констатировал вице-губернатор. — Что нужно от меня?

— Пока ничего. Счел долгом представиться по случаю прибытия в вашу губернию.

— Сразу видать воспитанного человека, — усмехнулся верненец. — А не тот ли вы Лыков, о котором мне много лет назад рассказывал правитель канцелярии Туркестанского генерал-губернатора Константин Александрович Нестеровский?

— Дело интендантов?[47] Да, я тот самый Лыков.

— Тогда я уверен, что у вас все получится. Если вопросов ко мне нет, то прощайте. В случае необходимости всегда к вашим услугам.

Вице-губернатор протянул сыщику крепкую руку, сжал так, что впору кричать.

— Один вопрос есть, Павел Петрович. Почему у вас весь город деревянный и одноэтажный? Я был в прошлом году в Семипалатинске, тот много скучнее, но гимназии там великолепные, что женская, что мужская. А у вас таких нет. Фельдъегеря предположили, что это из-за землетрясений.

— Они угадали. Когда Верный из военной крепости перелицевали в город, началось каменное строительство. О-го-го настроили! А потом в один недобрый день двадцать восьмого мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года все разрушилось. В одну минуту. Две тысячи кирпичных зданий и куча деревянных, скрепленных глиной, храмы, мечети, казармы — все. С тех пор у нас строят по специальным правилам. Пока Бог хранит: толчки бывают, но дома не падают.

Питерец вышел довольный. Гляди-ка, тут еще помнят его старые подвиги, совершенные много лет назад… Надо будет написать Яше, пусть порадуется. В 1894 году Лыков по семейным обстоятельствам вышел в отставку. И поехал с другом и управляющим Яаном Титусом в Ташкент, продавать лес из варнавинского имения на шпалы. А пришлось вместо коммерции взяться за револьвер…

Спешить коллежскому советнику было некуда, городок его пленил, и он отправился гулять. Обошел лучшую — восточную — часть Верного. Купил только-только поспевших яблок здешнего сорта столовка. Выпил водки в буфете Общественного собрания. Постоял на берегу какой-то речки (оказалась Малая Алматинка). И всласть налюбовался на Ала-Тау. Благодаря обилию зелени и журчащих арыков жара не чувствовалась. Приятно было после двух дней, проведенных в коляске, ходить по ровной земле и наблюдать хорошеньких дамочек.

Вечером вернулся озабоченный Ботабай. Он сообщил: в азиатских кварталах идет какое-то брожение. Агентура не может дать точных сведений, что происходит, но фанатики-исламисты оживились.

В Верном было два места, где правили муллы. Первое — Татарская слобода, разместившаяся к востоку от Малой Алматинской станицы, на правом берегу реки Казачки. Второе — западная половина города, знаменитые Кучегуры. Особенно пять улиц, которые так и назывались: Таранчинская, Джунгарская, Кашгарская, Киргизская и Сартовская. Инородцы проживали здесь плотно. Русской власти почитай, что не было; русских обывателей тоже. Полиция не совалась. И там и там было неспокойно, инородцы чего-то ожидали.

Алексей Николаевич не стал забивать себе голову, чего там ждут правоверные. Ему хотелось как можно скорее увидеть сына. Проведя ночь в гостинице, утром сыщик вновь отправился в путь. Ганиев ехал рядом на киргизке, иногда обгоняя коляску.

До встречи с Николкой оставалось проехать еще триста верст. Тракт оказался накатанным. Питерца поразила ухоженность земли: по обеим сторонам тянулись и тянулись поля. Пшеница, ячмень, овес, сорго, кукуруза, подсолнечник, бахчи, мак, просо, кормовые травы. И нигде не видно было и клочка ржи. Путь то и дело пересекали небольшие речки, стекавшие с гор. Лошади легко переходили их вброд. Местность была приветливо-зеленая, густо росли карагач, акация, пирамидальные тополя. Какой контраст с дорогой на Семипалатинск… Хребет Ала-Тау сопровождал сыщика по правую руку. Постепенно он понижался, потом ушел в сторону. Через пятьдесят верст пейзаж изменился. Посевы исчезли. Сколько видел глаз, везде лежала ровная, как стол, степь; при взгляде на нее на ум не шли никакие другие сравнения. Деревья исчезли, рос только кустарник. Лыков узнал саксаул и джусгун, но было и третье растение: невысокое, с узкими листьями и красивыми розовыми султанами. Ботабай сказал, что это гребенщик, а местные называют его дженгил. Лишь его цветки и радовали глаз путника. А так песок, выжженная бурая трава, да кое-где пятна солонцов. К полудню переправились по мосту через самую значительную в этих краях реку — Или. Лыков ее одобрил: ничего, почти как Клязьма. Заночевали путники на почтовой станции.

Двинулись в путь поутру, и сыщик увидел, что пейзаж вновь изменился. По сторонам теперь возвышались желто-зеленые барханы. Вдалеке маячили отроги гор, с виду много ниже Ала-Тау. Барханы тянулись долго, пока наконец коляска не въехала в лесистую местность. Ганиев радостно сообщил:

— Уже скоро!

На подступах к Джаркенту окрестности оживились. Опять пошли сплошные поля, на них работали таранчи. Лыков с удивлением увидел много рисовых посадок. По дороге сновали туземные арбы и иногда — русские телеги. Потом показалась речушка, тот самый Усек, на берегу которого, в разных местах, нашли тела лейтенанта Алкока и рядового Балашова. Наконец они влетели в город. Лошади, чувствуя конец пути, ходко промчались вдоль укрытых садами домов и встали на плацу. Измученный и запыленный Алексей Николаевич вылез и осмотрелся.

Он увидел город, похожий на Верный: с широкими длинными улицами, обсаженными по обеим сторонам пирамидальными тополями. Джаркент оказался вовсе не маленьким — двадцать пять тысяч населения, из которых русских меньше пяти тысяч, остальные — таранчи и дунгане. На три православных храма имелось семнадцать мечетей. Как и полагалось, город состоял из русской части, деревянной, и азиатской, саманной. В азиатской центром всего являлся базар. В русской — военный плац. Он со всех сторон был окружен казенными зданиями. Дом уездного начальника, присутственные места, казначейство, почтово-телеграфная контора, ряд торговых лавок, казармы с конюшнями. Несколько крепких частных домов, все с магазинами; тут жило местное купечество. Деревянные храмы. Офицерские дома с огородами. И барак под охраной часового, с зарешеченными окнами — гауптвахта, где томился Николка.

Но питерцу туда было пока нельзя, прежде следовало повидаться с начальником уезда. Он сбил пыль с дорожного костюма, расплатился с возницей, велев тому отвезти вещи на квартиру подпоручика Лыкова-Нефедьева. Умылся из поданной Ботабаем фляги. И шагнул в распахнутую настежь дверь.

В приемной его приветливо встретил письмоводитель:


— Господин Лыков? Вас ждут, прошу в кабинет.

Но оттуда уже вышел невысокий сухощавый подполковник в белом летнем кителе:

— А я слышу, коляска прибыла. Здравствуйте, Алексей Николаевич. Позвольте представиться: Геннадий Захарович Малахов. Начальник Джаркентского уезда. Мы тут вас очень ждем.

— Приехал, как только смог. Когда я увижусь с сыном?

— Вот расположитесь, поговорите с подполковником Штюрцваге. Насчет следствия. И сразу к нему. Препятствий никто чинить не будет. Николая Алексеевича мы все любим и уважаем. Несмотря на его молодые годы. Я понимаю: вам не терпится. Будем считать, что мы познакомились. Вечером жду вас на ужин. Часов в девять. Тогда и побеседуем.

Подполковник говорил короткими фразами, растягивая слова. Глаза у него были добрые, немного навыкате, а по левой щеке тянулся кривой сабельный шрам.

Коллежский советник поблагодарил и чуть не бегом направился к помощнику прокурора. Штюрцваге оказался вежливым и доброжелательным человеком. Он также уверил гостя, что не сомневается в невиновности Лыкова-Нефедьева. И приложит все силы, чтобы доказать это. Однако если сыщик ему поможет, то дело много выиграет…

Закончив с визитами, Алексей Николаевич помчался на гауптвахту. Часовой пропустил его, отдав честь по-ефрейторски. Служивого явно предупредили. Похоже, со свиданиями действительно проблем не будет, отметил Алексей Николаевич. В тихом городке, вдали от генералов и министров, все решалось по-семейному.

Начальник караула, унтер-офицер из стрелков, встретил питерца весьма предупредительно. Он сразу отвел его в конец коридора.

— Вот, здесь.

Лыков хотел толкнуть дверь, но унтер сделал предостерегающий жест:

— Постучите сначала.

— Думаешь, спит? Что еще делать под арестом…

— Нет, не поэтому. Там у их благородия барышня. Мало ли что.

— Барышня?

— Так точно. Невеста.

Вот это да! Лыков приободрился. Это, видимо, та самая Анастасия, о которой Чунеев рассказывал ему в Семипалатинске. Он попал в передрягу, сидит за решеткой. Решается вопрос, остаться ли ему в армии. И в эту трудную минуту она здесь. Хорошая новость.

Сыщик тактично постучал, выждал несколько секунд и вошел.

Сын, похудевший, но веселый, радостно бросился ему в объятия:

— Здравствуй, папа!

Отец обнял его за сильные плечи и долго не отпускал. Потом отступил на шаг:

— Здравствуй, узник замка Иф. Чего такой жизнерадостный?

— Так все хорошо. Ты приехал. И Настя здесь.

Лыков оглянулся на барышню, которая все это время молча стояла у окна. Какая красивая! Ростом чуть ниже Алексея Николаевича, стройная, с вьющимися русыми волосами и зелеными глазами. Кожа юная, нежная, с легким загаром. Ресницы как у царевны, а на щеке примостилась родинка, придающая лицу особенное обаяние. На барышне было летнее платье, на вид простое, но очаровательно воздушное.

Невеста, волнуясь, выдержала взгляд питерца и первая протянула ему руку:

— Анастасия Сергеевна Лоевская, друг вашего сына.

— Вижу, что друг, раз в такую минуту не бросили его, — ответил сыщик. — Очень рад. Очень!

Подпоручик напряженно наблюдал за сценой знакомства. И понял, что отец сходу одобрил его выбор. Успокоившись, Николай подошел к двери, высунул голову и распорядился насчет чая.

Все трое сели, Лыков продолжал рассматривать барышню и находил в ней все новые и новые достоинства. Она немного смущалась, но глядела открыто. Вся ее наружность нравилась Алексею Николаевичу. Встречаются люди, которые вызывают симпатию сразу и навсегда, во всех их чертах виден притягательный, милый характер. Их очень мало. Похоже, Анастасия была из таких.

Когда вестовой принес самовар, разговор завязался. Лыков спросил:

— Где вы остановились?

— Гостиниц в Джаркенте нет, только постоялые дворы, — ответила Лоевская. — Меня приютили в доме Малаховых. Они очень приветливые, я им благодарна.

— Тогда вечером увидимся у них, меня позвали к девяти часам в гости.

Сыщик продолжил расспросы:

— Вы ведь, кажется, туркестанка?

— Да, я тут родилась и никуда не выезжала. Ташкент, Ош, теперь Верный. Мой отец служит начальником Верненского уезда. Я настоящая туркестанка: и на коне скачу, и из винтовки хорошо стреляю.

Когда они напились чаю, гостья встала: