Случай в Семипалатинске

Сабит написал записку на арабском и вручил гостиничному рассыльному. Пока ждали телохранителя, Лыков рассказал аргыну о ходе дознания. Резюмировал он так:

— Полицейские меры результата не принесли. Резидент убрал опасного свидетеля, а затем и исполнителя. Никаких концов. Теперь могут что-то разнюхать только твои люди. А я настропалю полицию, чтобы мобилизовала негласную агентуру. Попробуем зайти с двух сторон. Ясно, что в Верном гнездо шпионов, ячейка их сети.

Наконец пришел Темирбатыр. Плечи у него были вдвое шире, чем у Лыкова. Сабит познакомил его с сыщиком и велел стеречь, как шанырак своей юрты.

— Оружие у тебя есть? — спросил Лыков.

Парень показал два огромных кулака.

— Этого может не хватить.

Есенгельды предъявил наган.

— Годится. Теперь по городу мы будем ходить вместе. Ты позавтракал?

— Не успел, — смутился детина. — Но это пустяк, я готов куда скажете.

Алексей Николаевич отпустил Сабита, Есенгельды велел подкрепиться и ждать в буфете. А сам пошел в номер расшифровывать телеграмму от Таубе.

Результат его ошеломил. Виктор Рейнгольдович сообщал, что в московском «черном кабинете» перехватили письмо. Оно было брошено в почтовый ящик скорого поезда Владивосток — Москва на станции Омск. Конверт самый обычный, ничем не примечательный. Адресатом выступал некий мещанин Балаболкин, проживающий на Средней Пресненской. Но специалисты по перлюстрации имели указание контрразведки насчет писем, опущенных в поездные ящики Сибирской железной дороги. Они вскрыли конверт и нашли внутри другой. Он предназначался петербургскому представительству швейцарской фирмы «Локус». Контрразведчики знали, что это условный адрес, который британская разведка использует для получения секретной корреспонденции. Во втором конверте лежало письмо на китайском языке. Резидент сообщал, что приказ начальства выполнен. Офицер ЛН сидит в тюрьме, ведется следствие. Из столицы приехал его отец и пытается вытащить сына. Вряд ли это ему удастся, поскольку все сделано как подобает. Резидент считал нужным усилить газетную шумиху и придать «важному делу» характер международного скандала. Внизу стояла подпись: Лю-Цюнь-Хань. Генерал Таубе напоминал своему другу, что такая фамилия значилась в записной книжке покойного капитана Присыпина в разделе «Враги».

Вот это новость! Британская разведка. Все-таки они убили своего, не пожалели жизни молодого офицера… Забабахин оказался прав.

Телеграмма расставляла точки над «и». Теперь стало понятно, кого искать. Еще более подозрительным делался штабс-капитан Рамбус. Он и секундантом должен был выступить, и про Тайчика слышал. Но и с подполковника Малахова, и с помощника прокурора рано было снимать подозрения.

Лыков полдня ходил по городу под охраной огромного Темирбатыра. Он посетил Второй участок, переговорил с надзирателем Склюевым. Договорился, что тот даст задание осведомителям, особенно в Кучегурах. Потом обсудил вопрос об английском следе с вице-губернатором Осташкиным. В полдень сыщик навестил будущего свата, напился там чаю с достарханом. При этом случился забавный эпизод. Полковник Лоевский выждал момент, когда дочка удалится на время, и начал деликатный разговор. Смущаясь, Сергей Дмитриевич сказал:

— Я хочу обсудить один важный… один интимный… Ну, словом, пока Насти нет, я хочу поговорить о деньгах.

— В каком смысле? — насторожился коллежский советник.

— Николай Алексеевич — подпоручик. Вы знаете, какое жалование у подпоручика?

— Нет, не интересовался.

— А я вот вчера спросил, — взволнованно заявил будущий сват. — Шестьдесят семь рублей. И еще девять рублей квартирных. Итого, сами понимаете…

— Сергей Дмитриевич, вы к чему ведете?

— Ему же не позволят жениться! Он еще не набрал сумму, необходимую для реверса. Хорошо, конечно, что моя Настя — дочь офицера, надо вдвое меньше накопить. Но все равно много. Имею в связи с этим предложение. Хочу его с вами обсудить.

До Алексея Николаевича дошло. В русской армии молодой офицер не мог вступить в брак, когда ему заблагорассудится. Он должен был несколько лет делать отчисления в казначейство для создания реверса — специального фонда. Если невестой выступала дочь офицера, то сумма реверса составляла две с половиной тысячи рублей; для «штатских» невест требовалось накопить вдвое больше — пять тысяч.

Все так же смущаясь, Лоевский продолжил:

— У меня есть кое-какие сбережения. Живу с одной только дочерью, содержание хорошее, квартира казенная. Могу, стало быть, одолжить будущему зятю для предъявления в казначействе. Он выдаст эти деньги за свои и… Так мы ускорим свадьбу. Расписок мне не нужно! Только уговорите сына принять мое предложение. Даже Анастасия не узнает.

Вот хороший человек… Лыкову еще больше захотелось породниться с этой семьей. Он улыбнулся:

— Мой сын проявил излишнюю скромность в столь важном вопросе. Видимо, он ничего вам не сказал?

— О чем?

— О том, что богат.

— Нет. А…

— У них с братом-близнецом Павлом на двоих большое майоратное имение в Варнавинском уезде. Досталось от покойной матери. Имение дает до двухсот тысяч чистого дохода в год. Сумму накоплений не скажу, набежало много, этим занимается управляющий. Но реверса у Николая хватит на весь Третий Западно-Сибирский стрелковый батальон. С Первым Сибирским имени Ермака Тимофеевича казачьим полком в придачу[57].

Лоевский растерянно переспросил:

— Имение? Майорат? Двести тысяч?

— Ну, двести-то на двоих. На каждого по сто. Из них треть сестре в Париж отсылают. Но все равно, согласитесь…

— Вот это новость…

— Хорошая новость, Сергей Дмитриевич. Не выпить ли нам за это водки?

— Да-да, конечно. Но почему Николай Алексеевич молчал? Я же волнуюсь.

Тут вошла его дочь и нахмурилась:


— Почему ты волнуешься, папа? Кто тебя расстроил?

— Да вот Алексей Николаевич только что рассказал про сына. Ты знаешь об его денежных делах?

— Нет, но какая мне разница? Если ты насчет реверса, то есть способы его обойти. Не стоит волноваться из-за денег.

— Действительно не стоит, — подтвердил Лыков и сказал барышне: — Приглашаю тебя в гости, как только сможешь.

После боя на дороге сыщик обращался к будущей снохе на «ты». Барышня принимала это как должное. Она ответила:

— Да, я никогда не была в Петербурге, очень хочется его увидеть.

— Петербург само собой. Но я зову тебя в имение Нефедьевка Варнавинского уезда Костромской губернии. Лес, река Ветлуга, грибы-ягоды, охота и прочие чисто русские прелести. Имение майоратное, принадлежит братьям Лыковым-Нефедьевым в равных долях. Дает в год примерно двести тысяч дохода. Братья постановили делиться с сестрой, которая проживает в Париже. Так, чтобы получалось на троих поровну. Мне еще назначили ренту.

Анастасия была удивлена не меньше отца:

— Поразительно, что вы говорите! Николай словом об этом не обмолвился…

— Видимо, хотел тебя неожиданно порадовать потом… когда…

— Я понял! — закричал полковник. — Это он из порядочности. Николай Алексеевич не хотел казаться привлекательнее как жених, а надеялся только на подлинные чувства. Твои, Настя, чувства.

Тут сыщик решил, что пора откланяться, и побежал по делам дальше.

В пятом часу он вместе с помощниками ввалился в сартовский дом на Зубовской площади, где, по сведениям Шарипова, хранилась библиотека исламистов-фанатиков. Богатырь Есенгельды шел первым и выбивал двери. Лыков с Сабитом продвигались следом, сгоняя обитателей в одну комнату. Библиотека и правда обнаружилась. Но шпионской почты среди книг они не нашли.

Ближе к вечеру Алексей Николаевич вновь, в третий раз за день, пришел в полицейское управление. Он уже взялся за ручку двери, как вдруг сзади раздался предостерегающий крик Есенгельды:

— Берегись!!!

Сыщик резко развернулся. Посреди ларей Малого базара спряталась пролетка. В ней во весь рост стоял туземец и целился в Лыкова из ружья. Питерец метнулся в сторону. Раздался выстрел, пуля впилась в дверное полотно. Дальше случилось такое, что хоть стой, хоть падай…

Лошадь испугалась выстрела и рванула. Стрелок взмахнул руками и вывалился наружу. Причем его ружье осталось в экипаже, который в считанные секунды скрылся из виду.

Туземец вскочил и смешно заметался по площади. Есенгельды с Лыковым бросились его ловить. Минут пять все играли в догонялки, и в конце концов стрелка схватили.

Отдышавшись, коллежский советник прямо в кабинете полицмейстера устроил допрос пленнику. Документов при нем не оказалось, и по-русски он не говорил. Шарипов переводил с таранчинского.

— Ты знаешь, что тебя повесят за покушение на государственного чиновника? — грозно начал Лыков.

— Ну и пусть, — храбро ответил туземец. — Я хотел убить неверного. Я шахид и попаду в рай.

— И не расскажешь, кто тебя послал?

— Тот, кто послал меня, верит в Аллаха. А ты нет.

— Сабит Шарипов тоже верит в Аллаха, но он не нападает на русских. Нам не обязательно воевать, мы можем мирно жить бок о бок. А ты непременно хочешь меня убить. Коран, я слышал от мудрых толкователей, не поощряет этого. Тебе задурили голову и послали на верную смерть.

— Э, нет, — возразил таранча. — Если бы лошадь была приучена к стрельбе, я поразил бы тебя вторым зарядом и умчался. И сейчас сидел в ашхане и праздновал. А ты лежал бы мертвый.

— Э, нет — в тон ему ответил сыщик. — Ты не попал в меня сразу оттого, что я ловко увернулся. А от второго заряда спрятался бы в полицейском управлении. Видишь седые волосы на моей голове? Не просто так они поседели. Это опыт. Я аксакал в деле выживания. Скажи, как тебя зовут?

— Уразухун.

— А фамилия? Я, к примеру, Лыков.

— То, что ты Лыков, я знаю. Ты тюря, большой начальник, и опасный человек. Мне велели бить тебя в спину, иначе не снести головы. Вот, так и получилось…

— И ты не скажешь, кто тебя послал? В таком случае я мог бы ходатайствовать перед губернатором. Суд все равно приговорит тебя к смерти, он обязан это сделать. Но во власти генерала Покотило заменить виселицу на каторгу.

— Это не лучше, — отмахнулся таранча. — Я же знаю. Мулла все рассказал. Мы не выдерживаем в вашей Сибири. От ржаного хлеба начинаем болеть, а от непосильных работ терять силы. Все равно смерть, только мучительная.

— А вот и нет! Теперь правительство завело новые каторжные централы. Они не в Сибири, а в русских губерниях. И там нет тяжелых работ. Об этом мулла не говорил? Арестанты мастерят что-то или ухаживают за деревьями. Кавказцы и азиаты перестали умирать. Раньше, ты прав, они мерли как мухи, но теперь другое дело.

В глазах арестанта появилось сомнение. Коллежский советник продолжал наседать:

— Уразухун! Вот тебя казнят. Кому от этого будет хорошо? Твоя семья останется без кормильца. Сколько тебе обещали за мою голову?

— Семью жалко, ты прав…

— Скажи, сколько тебе обещали за меня?

— Сто рублей.

Лыков вынул бумажник, извлек из него четыре «радужных»[58].