Слуга Божий

Тот сперва вздохнул с облегчением, однако, услышав последние слова, заерзал, и лицо его вытянулось. Конечно, если допустить смелую мысль, что его лицо, напоминающее огромную буханку хлеба, вообще могло вытянуться.

— Я не слишком богат, господин Маддердин, — сказал. — По крайней мере, сейчас, когда дела идут не самым лучшим образом.

— Понимаю, — кивнул я. — И все же думаю, мою цену заплатить сумеешь — если не деньгами, так одним из этих перстеньков. Скажем, красным, ибо люблю рубины. А может, и двумя… — задумался я, — поскольку красный наверняка привык к компании зеленого братца.

Глянул на меня, а потом медленно поднял правую руку к левой. Ему пришлось непросто: пальцы от жары распухли. Подал мне два перстня на ладони. Ох, большие же были эти перстни, милые мои. Широкий золотой обод да и камешки немалого размера. Честной Мариус, как видно, любил блеснуть в компании.

— А голубенькому сиротинушке не будет слишком одиноко, господин ван Бохенвальд? Даже жаль оставлять его в неутешной печали о братьях…

На этот раз дергал перстень с некой внутренней яростью. Он, последний, сидел на пальце крепче, потому купец помучился, пока сумел его снять. Я принял все три перстня и взвесил их в ладони. Легкими они не были…

— Это для тебя настолько важно, Мариус? — спросил я задумчиво. — Не лучше ли поступить, как другие купцы? Заплатить тем озорникам из Тириана и заработать свое? Настолько тебе важны деньги? А может, просто хочешь с ними поквитаться?

— Это не так, мастер Маддердин, — сказал и не мог отвести взгляда от моей ладони, на которой все еще лежали перстни. — Я верю в свободную конкуренцию и в то, что дело должны решать деньги и способности. Но я не согласен, чтобы посягали на мое право решать, с кем и как я хочу вести дела.

— Ты идеалист, Мариус. Люди всегда нарушали закон и всегда будут его нарушать. И будут плавать по рекам пиратские корабли, люди — обманывать мытарей, а тот, у кого больше силы и влияния, — диктовать цены и управлять рынком. Так есть и так должно быть.

— Я не согласен с вами, мастер Маддердин, — сказал с ожесточением, которое плохо сочеталось с его раскрасневшимся лицом. Подумать только, а еще говорят, что толстяки — добродушные люди. — Я честно плачу налоги, но не хочу платить еще и дань тирианской банде.

— Хм-м… — Я отложил перстни на край стола. Те сверкали и переливались. — Люблю идеалистов, — сказал, — и порой жалею, что работа вынуждает меня быть таким реалистом. Условимся вот о чем, Мариус: если не устрою все, как хочешь, то потеряешь только триста крон и сумму на путешествие и проживание. А эти красавцы возвратятся к тебе. Если же все получится — придется тебе искать новые перстеньки, а эти три братца останутся у меня. Честное предложение?

— Да, мастер Маддердин, — сказал, и я знал, что мои слова воодушевили его. — Вижу, что друзья не ошибались относительно вас.

— Принимаю это как комплимент, — рассмеялся я. — Ладно, иди и оставь меня жаре и вшам. И сразу скажу, что не двинусь из Хеза, пока не закончится эта проклятая погода. А ведь одному Богу известно, когда наконец начнется дождь.

Это ему не понравилось, но некоторое время молчал. И лишь потом пробормотал:

— На реке куда прохладней, мастер Маддердин. Наверняка на корабле вам будет лучше, нежели здесь. Прикажу приготовить каюту и хорошее вино, охлажденное на леднике. А может, какую-нибудь девочку, которая скрасила бы вам три дня пути?

— И правда полагаешь, что на такой жаре можно думать о девках? — Я снова прилег поудобней. Все тело мое было мокрым, словно только-только вышел из купели. — Хотя, — добавил я через миг, — может, это и хорошая идея.

Встряхнул головой и встал. Одним быстрым движением, поскольку знал: если буду раздумывать чуть дольше, снова решу, что лучше лежать.

— Готовь корабль, Мариус. На закате отплываем. Только пусть девка и вправду будет достойна трех дней, проведенных в одной каюте.

— Сделаем, мастер Маддердин, — лучился радостью. — Моя контора и склады в восточной части доков. Дорогу вам всякий покажет. Или даже так: пошлю после обеда паренька, чтобы вас проводил.

Наконец протянул руку и сердечно потряс мою ладонь. Были у него мягкие пальцы и изнеженная хватка. Я отпустил его руку и кивнул. Снова почувствовал себя до крайности вымотанным. Мариус ван Бохенвальд не сумел заразить меня своим энтузиазмом. Но провести три дня на удобном корабле наверняка лучше, нежели гнить в постели, полной вшей и клопов. Особенно учитывая, что мой кошель наполнится, купец покроет мое содержание, да и трехдневная компания какой-нибудь хезской красотки также придется кстати. С условием, что и вправду будет красоткой, а не портовой курвой, изможденной болезнями и работой. Что ж, посмотрим, сумеет ли Мариус ван Бохенвальд выразить свое почтение. А если не сумеет, всегда могу вернуться ко вшам и клопам.

Однако перед прогулкой в порт и перед тем, как навестить кораблик Мариуса ван Бохенвальда, я должен был узнать, кем является мой работодатель. Его фамилия ничего мне не говорила — но мало ли… Тем более память у меня не настолько хороша, как у Курноса. И конечно, в таком городе, как Хез, проверить лицензированного купца не столь уж трудно. Достаточно прийти в купеческую гильдию да просмотреть документы. Кому-нибудь другому было бы непросто отыскать необходимые бумаги, но вашего нижайшего слугу канцеляристы знали слишком хорошо, и никто не осмелился бы мне мешать. Поэтому я выяснил, что ван Бохенвальд приобрел годичную лицензию и имел рекомендации от двух известных купцов из Брамштедта, города, в котором жили его ближайшие и дальние родственники. Объявил об утрате кораблей и потребовал возмещение у страховщиков — расследование по делу еще продолжалось. Кроме того, арендовал на территории порта склад и контору. Документы гильдии, как всегда, были ясны, понятны и конкретны, а ваш нижайший слуга в очередной раз утвердился в мысли, что если хочешь получать прибыль, то следует заботиться о порядке.

— Да, да, бедный Мордимер, — сказал себе. — Когда-нибудь купцы и предприниматели завоюют мир, и благодаря этому истинную власть получат чиновники и юристы. А твоя достойная профессия отойдет во мрак забытья, поскольку все позабудут о моральной чистоте, а думать станут лишь о балансе расходов и прибылей.

Но надеялся, что это произойдет не при моей жизни.

Итак, Мариус ван Бохенвальд производил впечатление человека, которому можно доверять, но, признаюсь откровенно, не отказался бы проверить его более тщательно. Вот только погода в Хезе была настолько отвратительной, что я с облегчением думал об освежающей речной поездке.

В конце концов, как стало ясно из последующих событий, никакая, даже самая тщательная, проверка купца из Брамштедта не дала бы ничего, что мне бы пригодилось.





* * *


Корабль, принадлежавший Мариусу фон Бохенвальду, был обычной речной баркой. Широкой, с плоским дном, тупым носом и единственной мачтой. Но под палубой было удивительно много места для товаров, а бочки и тюки лежали даже на досках палубы, заботливо обвязанные веревками и накрытые старой парусиной. Экипаж состоял из татуированного от стоп до макушки капитана (был одет лишь в широкие шаровары, потому я мог хорошенько его рассмотреть), старого безносого рулевого и четырех матросов. Все были заняты погрузкой товаров, и лишь капитан стоял на борту да помахивал ремнем.

Увидел меня, когда я остановился у трапа, и обнажил в ухмылке беззубые десны.

— Прифецфую фас, хоспотин, на борту «Фесеннего Рассфета». Што снашит — у меня.

«Весенний Рассвет» было неплохим вариантом. Правда, именно этому кораблику лучше подошли бы «Плавающая Лохань» или «Притопленное Ведерко», но, знакомый с тем, как работает воображение моряков, когда дело касается придумывания названий, я даже не усмехнулся.

— Мы прихотофили каюту для фашей милости, — сказал он. — Посфольте, я фас профошу.

Мы сошли по крутым, грязным, как смертный грех, ступеням. Слева были деревянные дверки.

— Польше тут никохо нет, фаша милость, — пояснил. — Экипаш спит на палупе, а сюта, — махнул рукою, — они не схотят.

Отворил двери и пропустил меня первым. Каюта была крохотной. Помещались в ней лишь набитый сеном матрас, деревянный, окованный медью сундук и металлическое ведерко. У стены увидел широкий шкафчик. Но сильнее меня заинтересовала особа, лежавшая на матрасе. Оно и понятно: была это полунагая (полунагая, ибо под палубой было тепло и душно, почти как в моей корчме) молоденькая девушка с белой кожей, длинными светлыми волосами и торчащими грудками.

— Неошитанность и потарок от хоспотина Похенфальта, — сказал капитан, усмехнувшись. — Если я путу нушен, хоспотин, я к фашим услухам.


С поклоном попятился и закрыл за собой двери. Девушка на матрасе внимательно глядела на меня, не выказывая при том никаких чувств. Лишь провела, видимо неосознанно, языком по губам. Хорошенькие были у нее губы. Полные и красные — при белизне ее кожи это производило впечатление.

— И как тебя зовут? — спросил я, сняв плащ и рухнув рядом с нею на матрас.

— Энья, — ответила она негромко. — А вы и вправду инквизитор, господин?

— Можешь называть меня Мордимер, — предложил ей. — За эти три дня мы познакомимся очень близко, так что хочу слышать из твоих уст просто мое имя, а не это вот «господин».

— Как пожелаешь, Мордимер. Меня доставили сюда, чтобы я исполняла твои желания.

— И это я люблю, — усмехнулся я. — И я действительно инквизитор, раз уж тебе так интересно. Но держи ротик на замке, если не хочешь меня рассердить. Для остальных буду Годригом Бембергом, купцом из Хеза, получившим наследство, которое теперь намерен удачно вложить.

— Как пожелаешь, Мордимер, — ответила она вежливо. — Но позволь, когда будем одни, называть тебя настоящим именем. Оно более… — задумалась на миг, а потом слегка усмехнулась, — чувственно.

Я был удивлен, сколь складно она говорит. Определенно не была вульгарной портовой девкой, которая только и может, что сквернословить на пьяную голову. Была в ней некая совершенно не подходящая к ее профессии деликатность. Ну и, конечно, я не обрадовался тому, что Мариус ван Бохенвальд рассказал ей, кто я такой. Может, полагал, что тогда она будет более старательной. Что ж, наверняка будет.

— Давно работаешь? — спросил я и снял рубаху. Была мокрой от пота, словно только что из воды вытащили.

— Недавно. С полгода. Но умею все, что необходимо, — уверила. — Убедишься.

— Еще проверим. И вообще, не говори «гоп». Знаешь, у индусов есть хорошая пословица: «Не проклинай мать крокодила, пока не перешел реку».

Она искренне рассмеялась, я же только тогда сообразил, что не должна была уразуметь соль этой шутки. Откуда шлюшке из Хеза знать, каковы крокодилы и кто такие индусы? Но возможно, смеялась, потому что так ее приучили, внушили мысль, что любая шутка клиента смешна.

Снял сапоги и размотал онучи. И сделалось мне почти хорошо, хотя под палубой было дьявольски душно.

— Правда, господин… Мордимер, — поправилась, — будешь мною доволен. Я хотела бы, чтобы ты замолвил доброе слово обо мне в моем новом доме, и буду стараться.

— В новом доме? Где?

— В Тириане, — ответила. — Там должна начать работать.

Подполз ближе и положил руку ей на грудь. Энья была довольно худенькой и невысокой, но грудь у нее была пышная. И это хорошо, поскольку не бывает слишком больших сисек, особенно когда их обладательница — с точеной фигуркой. Это вам говорит Мордимер Маддердин, милые мои, опытный ходок по хезским девкам. Мудрецы говорят, что девять из десяти мужчин вожделеют женщин с большой грудью. А тот десятый — вожделеет тех девятерых. И кто я таков, чтобы спорить с авторитетами?

— Уже хочешь? — спросила, усмехнувшись.

— Пока что хочу вина, — сказал я.

Она встала и отворила шкафчик. Вынула из него два кубка и глиняную бутыль. Большую бутыль.

— Могу выпить с тобой?

— Конечно, — ответил я. — Не люблю пить один.

Разлила вино по кубкам и подала мне. Принюхался.

— Пахнет неплохо, — сказал. — Ну, выпьем за путешествие, Энья.

— Твое здоровье, Маддердин. — Подняла кубок и набрала вино в рот.

Потом склонилась, вылила его мне на грудь и начала слизывать. Был у нее аккуратный узкий язычок, а лизала весьма умело.

Я устроился поудобней.

— Хорошо, малышка, — сказал я. — А теперь — ниже.

Отвела волосы и усмехнулась, а потом сделала, как я сказал.





* * *


Должен сказать, что были это три недурных дня, милые мои. Правда, на судне ван Бохенвальда клопы все так же кусались, лезли из матраса и падали с потолка, но было их поменьше, чем в моей квартире. Кроме того, не много оставалось у меня времени и желания думать о клопах, поскольку Энья изо всех сил старалась скрасить мой досуг. И должен признаться, давно уже не было у меня столь горячей девицы, которой к тому же нравилось то, чем занимается. Ну, конечно, всегда можно сказать, что ваш нижайший слуга в силах разжечь огонь даже в холодной курве, но нет… Полагаю, Энья попросту такой вот была. Что же, полгода в борделе еще не отбили у нее охоту к развлечению и определенную искренность чувств.

Мы пили, кувыркались на матрасе и не слишком обращали внимание на происходившее вокруг. Впрочем, вокруг и не происходило ничего, достойного внимания. Корабль плыл спокойно, погода держалась все такая же солнечная и ясная. Река между Хезом и Тирианом была широкой, ленивой, раскинувшейся во всю ширь, и в здешних местах нам не угрожали никакие неожиданности. Быстрое течение и мели начинались исключительно в верховьях реки, где-то во дне дороги за Тирианом. В тех краях ленивая старушка превращалась в капризную, быструю девицу. Река там извивалась меж порогов и мелей, имела переменчивое течение и всякий раз удивляла многочисленными досадными неожиданностями. К худшим относились корсары, обычно подплывавшие к кораблям среди ночи на быстрых лодочках и безжалостно вырезавшие всех свидетелей грабежа. В верховьях никто не мог позволить себе путешествовать без охраны. Но здесь плавание напоминало прогулку.

Наконец третьего дня мы миновали Тирианскую заводь, и впереди встали заметные издали башни городской ратуши. Барке пришлось маневрировать меж многочисленных кораблей, галер, лодок и лодочек, что приплывали в Тириан тремя речками, впадавшими в заводь. Купцы из Тирианон-нага процветали со столь многочисленной клиентурой, и я не удивлялся, что не желают уступать монополию торговли с югом. Но ведь известно: раз существует монополия, рано или поздно кто-нибудь захочет ее нарушить. И мой работодатель принадлежал как раз к таким «кто-нибудям». Но я не желал рисковать шкурой ради интересов Мариуса фон Бохенвальда. А сей Мариус небось вполне мог пожертвовать не моргнув глазом за свою идею жизнью… Не своей, понятно, но любого нанятого им человека.

Тириан, несмотря на удобное расположение в междуречье трех потоков, не был городом настолько большим, как Хез-хезрон, и повсеместно его считали провинциальным. Почему? По многим причинам. Потому, среди прочего, что Тириан жил с посредничества и торговли, и тщетно было бы искать здесь сильные ремесленные гильдии. В Тириане не было мануфактур, сколько-нибудь умелые мастера и подмастерья предпочитали бежать в Хез. Кроме того, трудно было представить себе аристократа или богатого дворянина, который хотел бы обладать домом или дворцом в Тириане. Они знали, что карты сдают в Хезе и что жить следует именно там. Подле двора епископа и подле имперских наместников. Что бы там ни говорили, но Тириан оставался дырой. Большой и богатой — но дырой.

— Кто-то будет тебя ждать? — спросил я Энью.