Смерть оловянных солдатиков

Открылась дверь, и вошли люди. Трое обвешанных оружием, со зверскими лицами и хищными глазами телохранителей. Та самая «свита». Встали у стен, уставив перед собой автоматы и держа пальцы на спусковых скобах, чтобы в любую секунду открыть огонь. Хотя кругом были одни только друзья. Только – «братья».

Потом вошел еще один человек. Всем хорошо знакомый. И уже не только здесь. Вошел Галиб. В черной форме, портупее, с платком поперек лица. Он вошел и осмотрелся по сторонам. И по лицам. И те, на кого он смотрел, – отводили глаза. Хотя были не пай-мальчиками.

Откуда-то принесли и услужливо поставили стул. Галиб сел на него не глядя. Потому что был уверен, что не промахнется, что его поставят как и куда надо. Такой штришок. Он сел широко расставив ноги… Как всегда. И стал перебирать четки… Как часто делал. А правую руку положил на рукоять кинжала… Всем хорошо известного.

Подошли его ближние Помощники. Приблизились. Встали по бокам. Галиб кивнул.

Он не разговаривал и даже здесь, среди своих единомышленников. Он молчал, потому что поклялся именем Аллаха не открывать рта до окончательной победы. Он только слушал. Решал. И карал.

– Как всё было? – спросил один из его Помощников.

Вперед выступил командир группы.

– Мы сделали всё как надо. Нам сообщили готовность три минуты… И потом, когда показался автобус, мы все делали как положено.

А что он еще мог сказать? Они действительно все сделали как надо, просто там что-то заело, что-то в механизме. На раз-два-три…

Галиб посмотрел на Помощника. Медленно кивнул.

– Кто смотрел за автобусом? – спросил тот.

– Я, – ответил человек, который отвечал за подходы.

– Кто отдал команду на взрыв?

– Я отдал, но я отдал ее…

– Помолчи!

– Кто нажал на кнопку?

– Я нажал.

Говоривший посмотрел на Галиба. Тот молчал. И это молчание напрягало. Всех. Потому что он должен был принять какое-то решение. Вряд ли милосердное.

Галиб взял лист бумаги. Что-то написал на нем. Передал Помощнику. Тот прочел. И кажется, немного побледнел.

Галиб вопросительно взглянул на него. Помощник подобрался. Взял себя в руки. Сказал:

– Вы провалили операцию. Вы оставили в живых неверных, хотя должны были убить их. Всех.

– Но мы…

Галиб ткнул пальцем в говорившего. В командира. И тот замолк.

– Вы плохие воины. И вы должны понести наказание. Все согласны? Кто не согласен?

Все молчали. Потому что это было справедливо. Потому что они не выполнили приказ Галиба, чьими устами говорил, может быть, сам Аллах!

– Вы достойны самого жестокого наказания. Ты… Ты должен был следить за автобусом. В оба глаза. Но ты не уследил. Теперь у тебя останется один глаз. Правый, чтобы ты мог стрелять в наших врагов. Вы вырежете ему глаз.

Тихий ропот прошел по толпе. Галиб предостерегающе поднял руку. Телохранители воткнули пальцы в спусковые скобы.

– Вы считаете, Галиб не прав? Кто считает, что он не прав? Он мог убить его, но он сохранил ему жизнь, лишив лишь глаза.

Да, верно, мог убить и, наверное, имел на это право, но оставил его в живых.

– Ты должен был дать команду?

– Я дал ее.

– Ты дал ее не вовремя. Тебя подвел твой язык. Который уже никогда не подведет тебя. Тебе отрежут язык. Ты будешь жив, ты сможешь воевать, но ты будешь нем!

И снова все загалдели. Но уже тише.

– Ты должен был взорвать автобус. Но ты опоздал. Тебя подвели твои руки. Они ответят за твой позор. Тебе отрубят руку. Левую. И ты сможешь продолжать стрелять, сможешь держать оружие правой.

И это было справедливо, ибо за позор он ответил не головой, а лишь рукой. Которая подвела его.

– Командир!

Командир встал по стойке смирно.

– Ты отвечал за операцию?


Кивнул согласно.

– И за своих воинов?

Опять кивнул.

– Ты должен был добыть славу для них и для себя. Для себя больше, чем для них, потому что ты выше их по положению, и эта победа была бы, в первую очередь твоей победой. Но вы добыли позор. И больше всех за него должен ответить ты. Ты умрешь, как умрет всякий, кто не выполнит приказ. Мы не можем разбираться долго почему он не был выполнен, потому что должны воевать! Приказ не был выполнен, и кто-то должен за это ответить. Так должно быть – и так будет! Если мы размягчим наши сердца, мы проиграем нашу войну, и сюда придут неверные, которые заберут наши земли, навяжут нам свою волю и развратят наших детей. Мы не можем быть мягкими. Пусть Аллах нашими руками карает всякого, кто предаст или оступится. Если оступится, если ошибется Галиб – мы покараем его. Так сказал Галиб!

Шепот прошел по толпе… Галиб поднял палец. Всё смолкло.

– Пусть командира казнят те, с кем он был там. Казнят его воины, которые пострадали из-за него. Это будет справедливо.

Лица все более мрачнели. И это плохо. Нельзя жить на одном негативе. Должен быть и какой-то позитив.

Галиб встал. И указал на командира. Помощник «перевел»:

– Он умрет, ибо смерть его угодна Аллаху! Но он умрет не теперь, ибо это наш «брат»!

Галиб кивнул.

– Пусть он попрощается с семьей и друзьями, пусть уладит свои дела на земле, пусть замолит свои грехи перед Аллахом, пред которым скоро предстанет. Пусть последние часы своей жизни он проведет в счастье и любви.

Все одобрительно закивали. Да, это правильно, это верно.

– Вы казните его через три дня. На рассвете. Чтобы он увидел свет нового дня. Все вы будете рядом с ним и будете подбадривать его, чтобы смерть его была легка! Казначей выдаст его семье деньги, как если бы он погиб в бою с неверными. И будет выплачивать им деньги каждый месяц, как всем погибшим во славу Аллаха. Мы не должны бросать в беде семьи своих погибших «братьев».

Все опять закивали. Лица просветлели. Он справедлив Галиб! Он все правильно говорит!

– Мы должны быть справедливыми – он был хороший воин. Но он промахнулся. И должен за это ответить. Иначе нельзя. Мы воины Аллаха и должны служить ему не щадя жизней своих! А если мы станем прощать, мы перестанем побеждать, перестанем быть воинами!

И опять все согласились. И даже приговоренный командир закивал. Потому что, наверное, так и должно быть, иначе неверных не победить!

– Пусть будет так, как решил Галиб. Если кто-то хочет решить по-другому, пусть выйдет вперед и скажет.

Никто не вышел и не сказал. Потому что всё правильно, всё так и должно быть. И все посмотрели на Галиба. Теперь уже почти восторженно. И Галиб встал, подошел к обреченному командиру, приблизил его к себе и обнял его. Как равного себе! И все взревели от восторга. И даже мрачные телохранители заулыбались.

– Галиб сказал, что придет к твоей семье. И придет на твои похороны. Он будет с тобой до самого конца, ибо любит тебя! Как любит всякого, кто пришел под его знамена! Но Галиб служит Аллаху и не может позволить себе жалости ни к неверным, ни к «братьям» своим, ни к себе самому. Только так можно победить! Аллах акбар!

И все закричали от восторга и ярости.

Хотя кто-то должен был лишиться глаза. Кто-то языка. Кто-то руки. А кто-то жизни. Такая вот жестокость. Особая, о которой заговорят. Все! На всех базарах, площадях и улицах. В каждом доме! И даже на женских их половинах. Потому что, если хочешь, чтобы тебя боялись чужие, – бей своих! Но не просто бей, а с фантазией. Особо изощренной!

Бей – и тебя полюбят, потому что все любят силу. И прибиваются к силе.

И любят справедливость. Если бьют за дело. А здесь все сошлось!

Слава Галибу! Всесильному. И справедливому!

Уф…





* * *


– А вы слышали… Галиб… Глаз… И руку…

И почему то эти глаз, рука и язык впечатлили людей больше, чем казнь командира. Наверное, потому что «оптом» убивают здесь каждый день, а так чтобы частями нарезать…

– Галиб воин.

– Это да.

– Говорят, он на похороны пришел, и деньги семье дал, и дом обещал достроить.

– Да-да. Он сделает. Галиб – человек слова!

– И еще сказал сыновьям, что он теперь заменит им отца, а когда они подрастут, возьмет их к себе.

– Галиб справедливый. Он правильно все сделал.

– Теперь к нему пришло много новых бойцов. Но он берет не всех.