Смертельная белизна

– Ты уверен?

– Не сомневайся. Раз ему стало лучше, можно, пожалуй, немного размяться. Пойдем, провожу тебя к выходу.

– Это совсем не…

– Мне самому охота выйти. Заодно и покурю.

Но у выхода Страйк не остановился и пошел с ней дальше, оставляя позади сгрудившихся курильщиков, сантранспорт и нескончаемую парковку, где сквозь пыльную дымку морскими тварями поблескивали крыши автомобилей.

– Как ты сюда добиралась? – спросил Страйк, когда они оказались вдали от скопления людей, у небольшой клумбы, засаженной левкоями, чей аромат смешивался с запахом горячего асфальта.

– Сначала на автобусе, потом такси схватила.

– Давай я тебе возмещу поездку на такси…

– Не говори глупостей. Нет, серьезно, ничего не нужно.

– Ну что ж… спасибо, Робин. Ты меня очень выручила.

Она улыбнулась ему снизу вверх:

– Должна же быть какая-то польза от друзей.

Неуклюже, опираясь на костыли, он склонился к ней. Объятие было кратким; Робин отстранилась первой, боясь, как бы Страйк не потерял равновесия. Он хотел поцеловать ее в щеку, но из-за того, что Робин подняла к нему лицо, поцелуй пришелся в губы.

– Прости, – шепнул он.

– Не говори глупостей, – вспыхнув, повторила она.

– Ладно, я пошел.

– Да, конечно.

Он двинулся назад.

– Сообщи, как он там, – крикнула она ему вслед, и он поднял руку в знак согласия.

Робин уходила, не оглядываясь. Она ощущала на губах очертания его рта; кожу слегка саднило там, где по ней скользнула щетина, но рука отказывалась стереть это ощущение.

У Страйка вылетело из головы, что он хотел покурить. То ли потому, что теперь он был уверен в предстоящей поездке с племянником в Военный музей Британской империи, то ли по какой-то другой причине, но его изможденность сменилась безумной легкостью, как от хорошей порции спиртного. Предзакатная пыльная лондонская жара, пронизанная ароматом левкоев, вдруг обернулась красотой.

Какая же это великолепная штука: получить надежду, когда, казалось, все уже потеряно.





27




Вы тут, в Росмерсхольме, долго держитесь за своих покойников.

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



Пока Робин добиралась через весь Лондон до незнакомого крикетного стадиона, благотворительный матч закончился. В пять часов вечера Мэтью в уличной одежде уже сидел в баре, кипел от злости и цедил слова сквозь зубы. Его команда проиграла. Соперники ликовали.

Поскольку муж от нее отворачивался, да и друзей среди его коллег у Робин не было, ей расхотелось идти в ресторан вместе с обеими командами и спутницами игроков. Домой она возвращалась в одиночестве.

Утром Робин услышала пьяный храп: Мэтью, полностью одетый, дрыхнул на диване. Когда он проснулся, у них разгорелся бессмысленный скандал на несколько часов. Мэтью требовал ответа: почему Робин сочла себя обязанной нестись в больницу, чтобы там держать за ручку Страйка, у которого, между прочим, есть девушка? Робин отвечала, что только подлецы бросают в одиночестве друга, когда тот вынужден сидеть у больничной кровати ребенка, не приходящего в сознание.

Скандал нарастал; за весь год супружеской жизни конфликты не достигали у них такого накала злобы. Выйдя из себя, Робин спросила, не зачтется ли ей примерное поведение: зря, что ли, она десять лет таскалась за Мэтью, когда тот выделывался на разных стадионах? Муж был оскорблен в лучших чувствах.

– Если тебе это неинтересно, могла бы сказать!

– А тебе самому такое не приходило в голову? По-твоему, я должна упиваться твоими победами, как своими собственными, да? У меня ведь тоже есть некоторые достижения, однако…

– Будь добра, напомни, какие именно? – Это был удар под дых – раньше Мэтью до такого не опускался. – Или мы теперь упиваемся его достижениями, как твоими собственными?

Прошло трое суток, но примирение так и не наступило. Робин спала в гостевой комнате и вставала раньше обычного, чтобы выскользнуть за дверь, пока Мэтью плескался в душе. Ее мучила неотступная боль в висках, которая легче переносилась за работой, но вечерами возвращалась очажками низкого давления, стоило только направиться к дому. Молчаливая злость Мэтью сдавливала стены их дома, который, хоть и был вдвое просторнее любого их общего жилища, стал казаться мрачным и тесным.


Мэтью – ее законный муж. Она обещала постараться. Усталая и несчастная, Робин чувствовала себя виноватой и, как ей казалось, все время ждала какого-то решающего события, способного разумно и достойно, без дальнейших склок освободить их обоих. Снова и снова мысли ее обращались к дню свадьбы, когда она обнаружила, что Мэтью стер из ее телефона все сообщения от Страйка. Она горько сожалела, что не ушла в тот же миг, – тогда Мэтью не заболел бы, поранив ногу о коралл, и она не угодила бы, как сейчас ей виделось, в ловушку из-за собственного малодушия, замаскированного под жалость.



Утром в среду на подходе к палате общин, когда Робин, поглощенная семейными проблемами, еще не сосредоточилась на предстоящих делах, от перил отделился крупный, рослый мужчина в пальто, до этого момента остававшийся незамеченным среди ранних туристов, и направился в ее сторону. Его отличали мощные плечи, густые серебристые волосы и помятое, морщинистое, рябое лицо. Робин даже не поняла, что стала объектом его внимания, но незнакомец остановился, широко расставив ступни под прямым углом, и преградил ей дорогу:

– Венеция? Можно вас на пару слов, голубушка?

Она в панике отступила назад и вгляделась в жесткое, невыразительное лицо, изрытое глубокими порами. Не иначе как журналист. Он ее узнал? Вблизи коричневые линзы были чуть более заметны, даже под простыми очками без диоптрий.

– Устроились на службу к Джасперу Чизуэллу, голубушка, правильно я понимаю? Хотелось бы понять, как это произошло. Сколько он вам платит? Вы давно знакомы?

– Без комментариев.

Робин сделала шаг в сторону. Он точно так же сдвинулся с места. В приливе нарастающей паники Робин твердо сказала:

– Прочь с дороги. Я спешу на работу.

За их перепалкой озабоченно наблюдали два долговязых парня-скандинава с рюкзаками.

– Я просто даю вам возможность изложить свой взгляд на эту историю, дорогуша, – спокойно продолжал незнакомец. – Подумайте как следует. Другого шанса может не представиться.

Он на шаг отступил. Робин, унося ноги, наткнулась на своих безвестных защитников. Черт, черт, черт… кто же это такой?

Благополучно пройдя через досмотровый сканер, она отошла к стене гулкого каменного вестибюля, где мимо нее торопливо шагали сотрудники, и набрала Страйка. Тот не ответил.

«Перезвони, пожалуйста, это срочно», – прошептала она в его голосовую почту.

Вместо того чтобы отправиться прямиком в офис Иззи или в обширные пространства Порткаллис-Хауса, где гуляло эхо, она укрылась в одной из небольших чайных, которая, если бы не стойка и касса, могла сойти за университетскую преподавательскую: такие же стены, обшитые темным деревом, и ковровое покрытие вездесущего хвойно-зеленого цвета. Помещение разделялось дубовой перегородкой: в торце сидели парламентарии, а ближе к дверям – мелкая сошка. Взяв себе чашку кофе, Робин заняла столик у окна, повесила пальто на спинку стула и приготовилась ждать звонка или сообщения от Страйка. Но даже в этом тихом, безмятежном уголке она не сумела полностью совладать с нервами.

Страйк позвонил через три четверти часа.

– Извини, пропустил твою эсэмэску, в метро ехал, – тяжело дыша, объяснил он. – А потом Чизуэлл прорезался. Только что отстал. У нас неприятности.

– Господи, что еще? – У Робин екнуло сердце; она в тревоге опустила чашку на стол.

– Редакция «Сан» считает, что из тебя можно сделать сенсационный материал.

Тут Робин осенило: незнакомец, преградивший ей дорогу на подходе к палате общин, – не кто иной, как Митч Паттерсон, частный детектив, нанятый этой газетенкой.

– Они хватаются за все новое, что находят в биографии Чизуэлла, и вот пожалуйста: у него в офисе появляется миловидная девушка – как же такую не проверить? Первый брак Чизуэлла распался из-за служебного романа. Очень скоро выяснится, что никакая ты ему не крестная дочь. Ой… м-мать…

– Что такое?

– Первый день хожу на двух ногах – и, как назло, Врач-Ловкач решился на тайное свидание. Место встречи – Аптекарский огород в Челси: метро до станции «Слоун-Сквер», а оттуда еще пешедралом черт-те сколько. Короче, – выдохнул он, – выкладывай теперь твои плохие новости.

– Все из той же оперы, – ответила Робин. – У парламента меня подкарауливал Митч Паттерсон.

– Зараза. Как думаешь, он тебя раскусил?

– Вряд ли, но поручиться не могу. Мне лучше исчезнуть, ты согласен? – Робин изучала кремовый потолок с лепным узором из прилегающих внахлест кругов. – А сюда пришлем кого-нибудь другого. Энди, Барклая?

– Еще не время, – возразил Страйк. – Если ты исчезнешь сразу после встречи с Митчем Паттерсоном, это и впрямь будет сенсацией. В общем, так: завтра Чизуэлл направляет тебя на банкет; постарайся вытянуть из этой попечительницы – как там ее, Элспет? – максимум компромата на Уинна. С-с-сука… прости… чуть шею не свернул – дорожка щепой присыпана. Ловкач повел девицу в заросли. Ей на вид лет семнадцать.

– Тебе не нужно освободить телефон, чтобы нащелкать снимков?

– На мне шпионские очки со встроенной камерой… ну вот, наконец-то… – Он понизил голос: – Ловкач в кустиках не по-детски шурует пятерней.

Робин выжидала. До ее слуха доносились едва различимые щелчки.

– А вот появились истинные огородники-любители, – пробормотал Страйк. – Наша парочка вынырнула на открытое место… Слушай, – продолжал он, – давай встретимся в офисе завтра после работы, перед этим банкетом. Оценим все, что у нас есть на данный момент, и спланируем дальнейшие действия. Постарайся во что бы то ни стало забрать второй жучок, а новый пока не ставь – вдруг нам понадобится тебя эвакуировать.

– Понятно, – сказала Робин, мучимая дурными предчувствиями, – но это будет непросто. Я уверена: Аамир что-то заподоз… Все, Корморан, заканчиваем.

В чайный салон только что вошли Иззи и Рафаэль. Рафаэль приобнимал за плечи сводную сестру, которая – Робин сразу заметила – была чем-то расстроена. Заметив Робин, спешно прервавшую разговор, сын Чизуэлла скорчил гримасу, давая понять, что Иззи не в себе, а потом зашептал что-то на ухо сестре, которая кивнула и направилась к столику Робин, предоставив Рафаэлю выбрать что-нибудь попить.

– Иззи! – Робин пододвинула ей стул. – Какие-то неприятности?

Стоило Иззи присесть к столу, как у нее брызнули слезы. Робин протянула ей бумажную салфетку.

– Спасибо, Венеция, – хрипло выговорила Иззи. – Мне так неудобно. Распустила нюни. Ужасная глупость.

Судорожно вздохнув, она выпрямилась и на глазах превратилась в девочку, которую годами приучали держать спину и не давать себе поблажек.