Сохраняя веру

Скрестив руки на груди, я смотрю, как оператор снимает мамину кардиограмму: обычную и с нагрузкой.

– Миссис Эпштейн, – говорит доктор Уивер, – вы здоровы, как восемнадцатилетняя девушка. Может быть, даже меня переживете. – Явно наслаждаясь своими пятнадцатью минутами славы, он поворачивается к Иэну. – Видите ли, мистер Флетчер, я человек науки. Но, кроме разве что трансплантации сердца, наука не находит никакого объяснения тому, что результаты сегодняшнего обследования миссис Эпштейн так разительно отличаются от результатов ее же планового обследования месячной давности. Не говоря уже, конечно, о феномене… оживления.

Меня медленно наполняет чувство удовлетворенности: во-первых, я рада снова услышать, что моя мать здорова, во-вторых, утереть нос Иэну Флетчеру чертовски приятно. Я бросаю на него торжествующий взгляд, и в этот самый момент он шепотом командует оператору, чтобы тот развернулся и снимал уже не мою маму, а Веру, которая сидит в углу и рисует на бланке для назначений.

– Нет! – тихо произношу я и бросаюсь в бой. – Вы не имеете права ее снимать! – кричу я и, вскочив с места, заслоняю дочь; оператор испуганно пятится. – Отдайте мне кассету! Сейчас же отдайте кассету!

Я тянусь к камере, парень поднимает ее над головой и зовет шефа на помощь:

– Господи, мистер Флетчер, да уберите от меня эту женщину!

Иэн Флетчер делает шаг вперед и, подняв ладони, умиротворяюще говорит:

– Миз Уайт, не нужно так волноваться.

Я разворачиваюсь к нему:

– А вы мне не указывайте! – Краем глаза я вижу, что оператор продолжает снимать. – Пусть выключит эту чертову штуковину!

Иэн слегка кивает, и оператор опускает камеру. Напряжение, которое я ощущала всем телом, ослабевает, и я обмякаю. Трясясь, я отхожу от Веры и поднимаю голову, ища взглядом мать. Иэн Флетчер, больничный администратор и доктор молча смотрят на меня.

– Нет, – с трудом выговариваю я и прокашливаюсь. – Я сказала «нет».





Когда Иэн Флетчер уходит, а медсестра уводит Веру, чтобы дать ей какую-то наклейку, я остаюсь с мамой наедине.

– Это моя вина, – говорит она, одеваясь. – Я думала, если я приглашу Флетчера сама, мы быстрей от него отделаемся.

– Увы, нет, – бормочу я.

Мы молча ждем возвращения Веры и обе, каждая на свой лад, в чем-нибудь себя упрекаем.

– Мэрайя, ты ведь слышала, что люди говорят про смерть?

Я поднимаю глаза:

– Что?

– Ну, про яркий свет в конце тоннеля и все такое. – Она вдруг прячет от меня глаза и начинает ковырять кутикулу на большом пальце. – Так вот, на самом деле это не так.

Я сглатываю. Во рту становится сухо, как в пустыне.

– Не так?

– Нет. Ни света, ни ангелов я не видела. Я видела свою маму. – Она поворачивается ко мне, глаза горят. – Ох, Мэрайя! Как долго мы с ней не виделись! Целых двадцать семь лет! Это был такой подарок – увидеть все то, о чем я уже начала забывать: и ее искусанные ногти, и отросшие корни волос, и даже морщины! Она улыбнулась мне и сказала, что еще не время.

Мама неожиданно переплетает свои пальцы с моими. Чем старше мы становимся, тем реже наши родные прикасаются к нам. В детстве я любила сидеть у мамы на коленях, подростком отстранялась от ее руки, если она пыталась поправить мне воротничок или прическу, а когда я выросла, мне стало казаться, что даже быстро приобнять друг друга на прощание – это излишне сентиментальный жест. Он слишком красноречиво говорит о том, о чем пока говорить не хочется.

– Я никогда не понимала, почему Бог считается нашим отцом. Отцы всегда хотят, чтобы мы соответствовали каким-то стандартам. А матери любят нас, не ставя условий, ты так не считаешь?





Вера возвращается с четырьмя наклейками на рубашке. Мы спускаемся в вестибюль, и там я ненадолго оставляю дочку с мамой, а сама иду подогнать машину поближе к входу в больницу. На парковке я слышу у себя за спиной шаги.

– Я опять вынужден сказать, что мне жаль, – говорит Иэн Флетчер.

– Это потому, что вы опять сделали подлость, – отвечаю я. – Отдайте мне ту кассету.

– Вы знаете, что отдать ее вам я не могу. Но обещаю: кадры с вашей дочерью в передачу не войдут.

– Обещаете? – фыркаю я. – Как обещали ее не снимать?

– Мне не следовало снимать Веру без вашего разрешения, и я это уже признал. – Я хочу уйти, но Иэн Флетчер хватает меня за рукав. – Задержитесь, пожалуйста, на секунду. – Он отпускает меня, как будто обжегся, и прячет руки в карманы. – Я хочу вам кое-что сказать. Я не верю вашим утверждениям относительно девочки. В частности, не верю в это предполагаемое воскрешение. И я докажу вам, что вы заблуждаетесь. Но я уважаю вас за то, как вы себя повели. – Он прокашливается. – Вы хорошая мать.

Опешив, я разеваю рот. Мне вдруг становится ясно: все это время я выпрыгивала из штанов, пытаясь защитить Веру, и даже не успела подумать о том, права ли я. Этот человек, этот ужасный человек, который без приглашения вломился в нашу жизнь и понятия не имеет, кто я такая, принял меня за ту, кем я всегда хотела быть: за самоотверженную львицу, мать от природы.

Даже не знаю, смеяться мне или плакать. Конечно, я лучше многих представляю себе, как обстоятельства иногда меняют человека. Обыкновенные женщины двигают с места двухтонные машины и грудью преграждают путь летящей пуле, чтобы спасти своего ребенка. Причем решиться на подвиг для них так же легко, как просто вздохнуть. Может быть, я превратилась в одну из таких женщин. Но я бы с радостью вернулась в прежнее состояние, если бы и Вера снова стала нормальным ребенком.


– Мистер Флетчер…

Он поворачивается ко мне, ожидая, что я скажу ему спасибо, а я с размаху ударяю его по лицу.



Глава 6

Кто не со Мною, тот против Меня…

Лк. 11: 23



6 октября 1999 года

Бабушка Иэна неколебимо воплощала идеал южной красавицы, нося свои религиозные убеждения, как пуленепробиваемый жилет. «Слава Богу, я христианка!» – долго и громко твердила она, когда узнавала, что муж ушел от нее к официантке из «Джолли донатс» или что земля без ее ведома продана под универмаг «Джей Си Пенни». А если Бог не спешил помогать ей, она восполняла это упущение с помощью бутылки бурбона, которую прятала в бачке унитаза на первом этаже.

В воздухе Южного баптизма, которым с детства дышал Иэн, отсутствовали молекулы скепсиса янки. На Юге общины строились вокруг церквей, и кое-где религия по-прежнему крепко держала людей за горло: о человеке судили по тому, какой храм он посещал. Честно говоря, Иэн чувствует себя гораздо комфортнее среди янки, для которых вера в Бога – не основа жизни, а нечто факультативное. На Севере люди позволяют себе сомневаться. Так, во всяком случае, Иэн думал, пока не столкнулся с реакцией на смерть Милли Эпштейн и ее последующее возвращение к жизни.

Благодаря своим связям он получил доступ ко всем медицинским документам Вериной бабушки. Заключение о смерти действительно подписано тремя медиками. Но ведь он собственными глазами видел ее живой и здоровой.

Рейтинг его передачи вырос, но этот эффект, если не приложить усилий и не помочь делу, растает, как кубик льда в июльскую жару. А из истории Милли Эпштейн, похоже, больше ничего не вытянешь. Иэн хватается за голову, обдумывая следующий ход. За годы своей карьеры он твердо усвоил одну истину: не бывает шкафов без скелетов, у каждого есть что-то, что он не хотел бы показывать миру. Кому, как не ему, Иэну, это знать!





Как только Аллен Макманус разворачивает бисквитное пирожное с кремом, кто-то звонит ему на личную линию.

– Да, – ворчливо отвечает он, снимая трубку.

Сколько можно говорить жене, чтобы не звонила на работу! Господи, это же единственное место, где ему иногда удается насладиться покоем!

– Ты знаешь о Лазаре? – произносит низкий искаженный голос, явно не принадлежащий жене Аллена.

– Кто это, черт возьми?

– Ты знаешь о Лазаре? – повторяет тот же голос. – Кому еще это выгодно?

– Слушай, приятель, я не понимаю, какого…

Раздается щелчок, потом идут гудки. Очевидно, это розыгрыш. Ведь скоро Хэллоуин, а все знают, что Аллен пишет некрологи. Видимо, каким-то шутникам, которые решили сострить на тему воскрешения мертвых, дали его номер. Едва он успел выбросить это из головы, приходит факс для колонки некрологов. Наверное, «Ассошиэйтед пресс» сообщает о кончине какого-нибудь значительного лица. Аллен со вздохом подходит к аппарату и, щурясь, сморит на зернистую фотографию какой-то женщины под «шапкой» «Хроники Нью-Ханаана». Где он, черт подери, этот Нью-Ханаан?! Заголовок статьи гласит: «УМЕРШАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К ЖИЗНИ».

Лазарь…

Аллен садится и пытается вспомнить, что читал в Библии о Лазаре. Если вообще читал. Наклоняется через проход и спрашивает у коллеги:

– Барб, у тебя Библия есть?

Она смеется:

– Непременно! Держу ее на столе возле пузырька с замазкой. А что? Ты видишь Бога?

– Забудь, – хмурится Аллен.

«Хроники Нью-Ханаана» – это какая-нибудь жалкая газетенка, и городок, наверное, вшивый. Но именно там умершая женщина якобы воскресла.

И психиатр, устроившая скандал на симпозиуме, тоже оттуда.

Аллен просматривает статью еще раз и в четвертом абзаце читает: «…внучка Милдред Эпштейн, у которой… случаются божественные видения». Вряд ли в Нью-Ханаане много детей, разговаривающих с Богом. Значит, эта девчонка и есть пациентка доктора Келлер. А теперь, получается, малышка еще и чудеса творит! Этой новости обеспечена первая полоса в нью-гэмпширском отделении.

Кому еще это выгодно?

Так спросил звонивший. Разумеется, воскрешение Милли Эпштейн выгодно самой Милли Эпштейн. Если оно, конечно, было. Аллен прочитывает статью еще раз. В городке ошивается Иэн Флетчер. Видимо, тоже почуял, что дело нечисто. Так кто же мог выиграть от фальшивого чуда? Ребенок. Но семилетние дети не действуют сами по себе, у них бывают менеджеры. В данном случае это, наверное, мать.





7 октября 1999 года

В пять утра Мэрайя слышит, что открылась входная дверь. Вскакивает с постели и пулей несется вниз по лестнице. Хватает зонтик в передней и, вооружившись им, как битой, высматривает тень непрошеного гостя. Сердце колотится.

– Выходи! – кричит Мэрайя. – Тебе нужны фотографии? Или эксклюзивное интервью? Покажись, ублюдок!