Сохраняя веру

Колин в первый раз поцеловал меня, когда я училась на третьем курсе. Это произошло на трибуне пустого спортивного зала, где мы спрягали французский глагол vouloir. «Хотеть», – перевела я, стараясь чувствовать только жесткое сиденье под собой и не обращать внимания на то, как лицо Колина отражает свет.

Он был просто-напросто самый красивый парень из всех, кого я видела. Он был южанин, со старыми университетскими связями, а я – еврейская девочка с городской окраины. На пожертвования его дедушки функционировала целая кафедра на историческом факультете, а я сама получала стипендию. Его имя я знала из списков участников субботних футбольных матчей: «КОЛИН УАЙТ, квотербек, 5 фт 11 д, 185 фнт, г. Вена, штат Виргиния». Невзирая ни на холод, ни на собственное невежество в отношении футбола, я смотрела, как он летает по темно-зеленому полю, словно иголка в руке искусной вышивальщицы.

Колин был для меня несбыточной мечтой. Мы происходили из настолько разных миров, что даже мысль о том, чтобы найти точки соприкосновения, казалась нелепой. Однако, когда тренер футбольной команды позвонил в студенческую службу академической помощи и сказал, что Колина нужно подтянуть по французскому, я сразу же ухватилась за эту возможность. А потом три дня собиралась с духом, чтобы позвонить и назначить время занятия.

Колин оказался безукоризненно вежливым: всегда выдвигал для меня стул и придерживал двери. А еще я ни у кого и никогда не слышала такого ужасного французского. Он ломал мелодию языка своим виргинским выговором и спотыкался даже на самых простых грамматических формах. Продвигались мы очень медленно, но это меня не огорчало. Я была рада приходить снова и снова.

– Vouloir, – сказала я в тот день, – неправильный глагол.

– Я не могу, – покачал головой Колин. – У меня это никогда не будет получаться так, как у тебя.

Едва ли он мог сказать мне что-нибудь более приятное. Спортивный мир Колина и социальная сфера, в которой он вращался, были для меня недосягаемы, но французский язык действительно позволял мне чувствовать себя на высоте.

– Je veux, – вздохнула я, тыча пальцем в учебник, – я хочу.

Рука Колина накрыла мою, и я замерла. Боясь посмотреть ему в глаза, я предпочла найти в книге что-нибудь завораживающе интересное. Но все равно не могла не почувствовать жар его тела, когда он наклонился, и не услышать шуршание его джинсов, когда он вытянул ноги, перекрывая мне путь к бегству. Наконец я все-таки взглянула на его лицо и ничего другого уже не видела.

– Je veux, – пробормотал Колин.

Его губы оказались еще мягче, чем я себе представляла. Через секунду он отстранился, ожидая моей реакции. Я еще раз окинула его долгим взглядом и только тогда заметила: непобедимый Колин Уайт, звездный квотербек, нервничает. Мое сердце грохотало, как литавры, и из-за этого шума я не сразу услышала улюлюканье и хлопки в ладоши.

Вскочив, я выбежала из спортзала.





27 октября 1999 года

В ночь, когда мы с Иэном занимались любовью, мне снится, что я выхожу за него замуж. На мне платье, которое я надевала на свадьбу с Колином, в руках я держу букет полевых цветов. Я одна иду по проходу, улыбаясь Иэну. Вот мы оба поворачиваемся к священнослужителю, который будет проводить обряд. Почему-то я ожидаю увидеть равви Соломона, но, открыв глаза, вижу Иисуса на кресте.

Вера лежит, прижавшись ко мне.

– Почему ты голая? – спрашивает она. – И почему спишь здесь?

Вздрогнув, я оглядываю гостиную, ищу Иэна. Как только я понимаю, что его нет, меня сразу же начинают одолевать сомнения. Он ведь привык к связям на одну ночь. Он зарабатывает себе на жизнь, так или иначе соблазняя людей. В этом отношении я представляю для него интерес сразу по нескольким причинам. Мне вспоминаются его слова о перемирии: может быть, вчера он дал мне понять, что оно закончилось?

– Ма-а! – хнычет Вера, дергая меня за волосы.

– Эй! – Потирая голову, я пытаюсь сосредоточиться на дочери. – Мне стало жарко, и я сняла ночную рубашку. А здесь я сплю потому, что ты храпишь.

Это объяснение, по-видимому, удовлетворяет Веру.

– Хочу завтракать, – объявляет она.

– Одевайся. Сейчас что-нибудь сообразим.

Как только Вера уходит, на меня обрушивается тысяча мыслей, и все невеселые. Я недостаточно изысканна для такого мужчины, как Иэн. Он не может смотреть мне в глаза, потому и ушел. Сейчас он вернется в Нью-Гэмпшир и всем все расскажет про мою дочь: от размера туфелек до неудачного опыта с Майклом. Вероятно, он уже и забыл о случившемся ночью. Я закрываю глаза, испытывая отвращение ко всей этой ситуации. Со мной ведь уже было такое! Однажды я уже влюбилась в мужчину, которого мое воображение раздуло до таких размеров, что я перестала его четко видеть.





– Я не хотел, – сказал мне Колин после нашего первого поцелуя, признавшись, что два парня из его футбольной команды поспорили с ним на двадцать долларов, что он не сможет поцеловать меня до конца наших занятий. – То есть нет, – он мотает головой, – поцеловать тебя я как раз таки хотел. Сначала из-за денег, а потом, когда это случилось, уже просто так. Я и правда был бы рад, если бы мы с тобой когда-нибудь куда-нибудь сходили.

Через три дня мы пошли в кино. Потом еще раз. Потом он пригласил меня на обед. А вскоре, хотя это и казалось невероятным, Колин уже расхаживал по кампусу со мной в обнимку. Для маленькой худенькой девочки-ботаника, которая никогда не пользовалась среди сверстников популярностью, это было головокружительное ощущение. Я старалась не замечать ни шушуканья девчонок из группы поддержки футбольной команды, ни шуток парней, которые спрашивали Колина, давно ли он переключился на мальчиков.

По словам самого Колина, я ему нравилась тем, что я милая и о многом могу говорить со знанием дела – не то что те девушки из знатных семей, которые обычно его окружают. И все-таки, привыкнув видеть возле себя гламурных красоток, он постепенно стал, неосознанно или сознательно, превращать меня в одну из них: покупать мне ободки, чтобы я убирала волосы с лица, научил пить коктейль «Кровавая Мэри» в воскресенье утром и даже купил дешевую нитку искусственного жемчуга. Я носила ее и с трикотажной рубашкой от «Изод», которую позаимствовала из его гардероба, и со своими вельветовыми джемперами. Я делала все, что он просил, и даже больше: я привыкла быть хорошей студенткой и отнеслась к процессу превращения себя в типичную американку из англосаксонской протестантской среды так же, как относилась к предметам учебной программы. Скорее всего, Колин интересовался не мной самой, а тем, что из меня можно вылепить, но тогда мне это в голову не приходило. Так или иначе, он проявлял ко мне интерес – чего же еще желать?

В тот вечер, на который был назначен зимний бал, я нарядилась в простое черное платье, нацепила нитку жемчуга и даже надела лифчик, создающий иллюзию объема. Мы с Колином собирались идти в мужское студенческое общество, в котором он состоял, и мне надлежало соответствовать стандартам. За пятнадцать минут до того, как Колин должен был за мной заехать, он позвонил:

– Я заболел. Меня целый час рвало.

– Скоро буду у тебя, – сказала я.

– Не надо. Мне просто нужно поспать. – Подумав, он добавил: – Мне жаль, Мэрайя.

А я не особо расстроилась. На многолюдной вечеринке я чувствовала бы себя не в своей тарелке, а ухаживать за тем, кто приболел, – это было для меня дело привычное. Снова надев свои выцветшие джинсы, я пошла в город, купила куриного бульона, букет цветов и сборник кроссвордов и заявилась со всем этим к Колину в общежитие.

Его комната оказалась пустой.


Оставив дымящийся суп перед дверью, я принялась бесцельно бродить по кампусу. Разве где-то в глубине души я этого не ожидала? Разве не говорила себе, что это случится? На плечах моего пальто уже лежал небольшой слой снега, когда я повернула к корпусам, принадлежащим мужским студенческим обществам. Из всех окон доносились громкая музыка, смех и алкогольные пары. Я подкралась к заднему фасаду того корпуса, где веселилось общество Колина, и, встав на ящик из-под молока, заглянула в окно.

Футболисты со своими девушками сбились в тесную группу, образуя черно-белое пятно смокингов с вкраплениями разноцветного атласа на их шее или на коленях. Колин стоял ко мне лицом и смеялся над шуткой, которой я не слышала. Его рука обнимала за талию какую-то рыжеволосую красавицу. Я так долго не моргала, что не сразу заметила: Колин тоже смотрит на меня.

Он бежал за мной через весь кампус до моей комнаты:

– Мэрайя! Дай мне объяснить!

Я рывком открыла дверь:

– Так вот какая у тебя болезнь?!

– Я на самом деле плохо себя чувствовал, клянусь! – Он заговорил тихо и вкрадчиво. – Я проснулся и стал тебе звонить, но тебя не было. Потом пришли ребята и уговорили меня пойти с ними ненадолго. Ну а Аннетт… она никто. Она просто под руку подвернулась.

Может, на самом деле это я была никто? Я просто подвернулась под руку?

– Ее я оставил там и пришел сюда, чтобы быть с тобой, – сказал Колин, словно прочитав мои мысли, и поднес обе руки к моему лицу.

Почувствовав его дыхание, отдававшее странной смесью мяты и виски, я вспомнила, как он рассказывал мне о лошадях, которых объезжал у себя дома, в Виргинии: он дышал им в нос, чтобы они привыкали к его запаху.

– Колин, – прошептала я, – зачем я тебе?

– Ты не такая, как все. Ты лучше, умнее и… Не знаю… Мне кажется, если я буду с тобой, с меня слетит вся эта шелуха и я тоже стану другим.

Колин придумал новое потрясающее объяснение тому, почему до сих пор я всегда оставалась на обочине: оказывается, я не была слишком проста и невзрачна для окружающих, а просто ждала, когда они толпой соберутся вокруг меня. Я подалась вперед и поцеловала Колина.

Вскоре мы оба уже были раздеты. Зависнув надо мной, как огромная птица, заслоняющая крыльями солнце, он спросил:

– Ты уверена, что хочешь?

Я не просто была уверена. Я всю жизнь ждала этого – первого раза с мужчиной, который знал меня лучше, чем я сама. Я потянулась к нему, ожидая чего-то волшебного.





Когда Иэн входит в домик, мы оба становимся как замороженные. Я очень аккуратно кладу ложку рядом с миской хлопьев. Он очень аккуратно закрывает дверь.

На сей раз, говорю я себе, я этого не допущу. Я складываю руки на коленях, чтобы он не видел, как они дрожат. Иэн не мой бывший муж, но с ним я чувствую себя такой же бессильной, как много лет назад.

Внезапно я понимаю, почему тогда не прогнала Колина. И почему снова связываюсь с мужчиной, который почти наверняка причинит мне боль. В моем случае влюбляться означает в первую очередь не хотеть кого-то, а ощущать, что я желанна.

Не говоря ни слова, Иэн идет мне навстречу и обнимает меня. Я чувствую, как внутри все переворачивается. Он не целует меня и не гладит. Просто держит в объятиях, пока я наконец не закрываю глаза, готовая ему поддаться.





Иэн протягивает Мэрайе свой мобильный телефон и провожает ее взглядом: она уединяется в спальне, чтобы позвонить матери. Ему понятна ее скрытность. Как им ни приятно прикасаться друг к другу, во многих отношениях они по-прежнему чужие люди. Поэтому он не рассказывает ей об утренней поездке к Майклу, а она не хочет при нем разговаривать с Милли.

– Давай сыграем в джин-рамми, – дружелюбно говорит Иэн Вере.

Девочка опасливо поднимает глаза от своей раскраски. Это тоже нетрудно понять: он разве что не рычал на нее вчера в Локвуде, когда они расстались. Улыбнувшись пошире, Иэн старается обаять Веру – хотя бы ради ее мамы.

Вдруг Мэрайя появляется на пороге гостиной, вся белая как мел:

– Нам надо домой.





Бостон, штат Массачусетс

В Ватикане до недавнего времени был чиновник, единственная обязанность которого заключалась в том, чтобы рассматривать заявки на канонизацию и искать основания для отказа. Он под микроскопом рассматривал каждый шаг и каждое устное или письменное высказывание кандидата, стараясь найти хотя бы один неосторожный жест, хотя бы одно неосторожное слово, хотя бы одно проявление слабости в вере. Например, он мог выяснить, что 9 июля 1947 года мать Тереза пропустила вечернюю молитву. Или что она, когда у нее был жар, помянула имя Господа всуе. В Католической церкви официально эта должность называется «укрепитель веры», а неофициально – «адвокат дьявола».

Отец Пол Рампини считает, что эта работа идеально бы ему подошла.

Правда, в Риме он не живет. И вообще, он фигура не того масштаба, чтобы им заинтересовался Ватикан. Он всего-навсего шестнадцать лет преподает в семинарии Бостона. И все-таки на своем веку он повидал немало мнимых праведников. Как одного из крупнейших теологов Северо-Запада США, его всегда приглашают на консультацию, если объявляется какой-нибудь визионер. В общей сложности он рассмотрел сорок шесть случаев и ни по одному не дал епископу положительного заключения. Видения этих людей не отличались разнообразием: одним являлась Дева Мария, окруженная сиянием, другим чудился крест в тумане над долиной, третьи слышали голос Иисуса, предупреждающего человечество о скором наступлении Судного дня.

Ну а чтобы Бог мог видеться кому-то в женском обличье – это у отца Рампини даже в голове не укладывается.

Заглушив двигатель «хонды», он открывает портфель. Сверху лежит розовая листовка Общества Бога-Матери, на которую почтенный священнослужитель даже смотреть не может без содрогания. Когда он, преподаватель семинарии, человек, посвятивший теологии всю свою жизнь, рассуждает о взаимоотношениях между ипостасями триединого Бога – это одно дело, и совершенно другое – когда семилетний ребенок – к тому же еврейский! – начинает утверждать, что Господь – женщина.

Про девочку говорят, будто она кого-то исцелила. Это еще можно было бы принять при наличии достаточно убедительных доказательств. На стигматы отец Рампини тоже согласился бы взглянуть. Но называть Бога матерью – это откровенная ересь.