Сохраняя веру

Проверив свое отражение в зеркале заднего вида, теолог открывает дверцу машины. Берет портфель, приглаживает черную рубашку, поправляет белый воротничок и выходит. Отец Джозеф Макреди уже распахнул дверь своего жилища и стоит на пороге. Несколько мгновений они изучают друг друга: приходской священник и преподаватель семинарии, исповедник и исследователь, ирландец и итальянец. Отец Макреди делает шаг вперед, на секунду блокируя вход в дом, но тут же отступает.

– Добрый день, преподобный отец, – кивает он. – Как доехали?

Взаимная враждебность двух священнослужителей уступает место профессиональной вежливости.

– Спасибо, хорошо. Только под Братлборо накрапывал небольшой дождь, – отвечает Рампини.

– Пожалуйста, проходите, – приглашает Макреди, озираясь. – Взять ваш багаж?

– Я вряд ли здесь задержусь.

Это новость для отца Макреди. Он, конечно, и не горел желанием долго терпеть под своей крышей напыщенного придурка из семинарии Святого Иоанна, но понимает, что в его собственных интересах быть гостеприимным.

– Вы меня нисколько не стесните.

– Разумеется. Просто я намерен управиться с этим делом за несколько часов.

– Вы так считаете? – смеется Джозеф Макреди. – Пожалуй, для начала вам все-таки лучше войти.





В самолете, который везет нас домой из Канзас-Сити, мы с Верой сидим отдельно от Иэна. Не нужно, чтобы нас видели вместе, это может привлечь внимание. Через час после взлета я оставляю Веру, увлеченную просмотром фильма, и, нерешительно пробравшись в полутемный салон первого класса, сажусь рядом с Иэном. Он протягивает руку через разделитель сидений и сжимает мои пальцы:

– Привет.

– Привет.

– Ну как вы там?

– Хорошо. Позавтракали хлопьями. А здесь что давали?

– Вафли.

– Неплохо, – вежливо отвечаю я, понимая, как мало наша беседа похожа на разговор людей, которые бесподобно провели друг с другом предыдущую ночь.

– Ты уже решила, как будешь действовать на суде?

Я передала Иэну то, что услышала от матери: Джоан Стэндиш получила уведомление о намерении Колина забрать у меня опеку над Верой.

– А что я могу сделать? Он скажет: «Моя дочь не должна жить в доме, окруженном толпой фанатиков, которые размахивают ее фотографией и не дают ей спокойно выйти на улицу». Кто с этим поспорит?

– Ты знаешь: я помогу всем, чем только смогу, – говорит Иэн.

Если честно, я этого вовсе не знаю. Мы уже не в домике на берегу озера, и различия между нами проявились с новой силой. Теперь мы на минном поле, и идиллический пейзаж минувшей ночи кажется далеким прошлым. Сойдя по трапу самолета, мы с Иэном неизбежно окажемся по разные стороны в напряженном противостоянии.

Сейчас мы оба сидим молча, размышляем каждый о своем. Вдруг Иэн снова берет мою руку и, поглаживая, начинает:

– Мэрайя, я должен тебе кое-что сказать. Я хотел, чтобы у Веры ничего не получилось. Я думал, ты обучила ее каким-то фокусам для привлечения внимания. Поэтому специально втирался к тебе в доверие…

– Ты уже говорил мне об этом позавчера…

– Дослушай, пожалуйста, ладно? Позавчера я тоже лгал. Я был готов сказать все что угодно, лишь бы ты согласилась отвезти Веру к Майклу. Когда я говорил, будто начинаю верить в способности твоей дочки, у меня был при себе диктофон. Ты пообещала, что она попробует помочь, и я это записал. Записал я и ту кошмарную сцену в Локвуде. Я хотел уличить вас в обмане.

Потрясенная, я с трудом заставляю губы шевелиться:

– Поздравляю! Ты оказался прав.

– Нет. Когда Майкл зашелся в истерике и я понял, что Вере не удалось сотворить чудо, то рассвирепел. Я получил материал для передачи, но мне было плевать на это, когда я смотрел, как мой брат раскачивается взад-вперед. Я солгал тебе, Мэрайя, но я солгал и себе тоже. На самом деле я не хотел, чтобы Вера продемонстрировала свою несостоятельность на примере моего брата. – Иэн смотрит на меня. – Я пошел в парк и швырнул кассету в пруд.

Я опускаю взгляд. В уме у меня вертится один вопрос. Я должна знать. Должна.

– Так, значит… прошлой ночью ты тоже врал?

Он поднимает мой подбородок:

– Нет. Даже если ты не веришь ничему из того, что я тебе рассказал, поверь, пожалуйста, хотя бы только в это.

Наконец-то выдохнув, я отстраняюсь:

– У меня к тебе одна просьба. Ты можешь не говорить про Веру с экрана хотя бы до предварительных слушаний?


– А я и не собираюсь говорить, что она не смогла сотворить чудо, – шепчет Иэн, и я понимаю: предавать случившееся огласке не в его интересах, поскольку Майкл – его близнец.

– Ты не хочешь, чтобы о твоем брате узнали.

– Не поэтому. А потому, что чудо произошло.

От удивления я вжимаюсь в спинку кресла:

– Как так? Я же сама там была, на моих глазах ты выбежал из комнаты.

– Сегодня утром я вернулся, и мы с Майклом разговаривали. По-настоящему. Он даже подшучивал надо мной. А потом сам протянул ко мне руки и обнял меня.

– Иэн…

– Это длилось недолго. И я даже подумал, уж не приснилась ли мне вся эта сцена. Но нет, Мэрайя! Одну минуту мой брат действительно был со мной. Первую минуту за двадцать пять лет! – Иэн грустно улыбается. – Причем какую минуту! – Его взгляд проясняется, он поворачивается ко мне. – Мэрайя, аутизм – это не кран, который то открывают, то закрывают. Даже в свои лучшие дни Майкл постоянно был… отрешенным от всего и всех. Но сегодня утром он разговаривал со мной как настоящий брат, о котором я всегда мечтал. Науке это неподвластно. Я не могу сказать, что верю в Бога. Но я верю в то, что твоя дочь действительно способна лечить людей.

Колесики моего воображения начинают крутиться. Я представляю себе, как Иэн выходит на лужайку и собирает вокруг себя репортеров, готовых жадно ловить каждое его слово. Нетрудно догадаться, какой фурор произведет Иэн, этот Фома неверующий, когда признает сверхъестественные способности Веры. Ее же никогда не оставят в покое!

– Солги, – быстро говорю я. – Скажи, что у нее ничего не получилось.

– В своей передаче я никогда не лгу. В этом-то и суть.

Я вот-вот заплачу.

– Но сейчас ты должен соврать. Должен.

Иэн подносит мою руку к губам и целует каждый палец:

– Ну не надо. Мы найдем какой-нибудь выход.

– Мы? – Я мотаю головой. – Иэн, нет никаких «нас». Есть ты со своей передачей и я со своим судебным процессом. Если один из нас выиграет, другой проиграет.

Он прижимает меня к себе и успокаивающе произносит:

– Ш-ш-ш… Давай представим, что мы с тобой уже полгода вместе. Я знаю, в каком колледже ты училась, кто из диснеевских гномиков тебе больше нравился в детстве и какой кофе ты любишь.

Я задумчиво улыбаюсь:

– В субботу вечером мы смотрим фильмы на кассетах…

– А по утрам я сажусь за стол в трусах. И ты позволяешь мне видеть тебя без макияжа.

– Ты уже видел меня без макияжа.

– Ну вот! – Иэн легко прикасается губами к моему лбу, стирая с него тревогу. – Полпути уже пройдено.





Северный Хейверхилл, штат Нью-Гэмпшир

Э. Уоррен Ротботтэм любит мюзиклы. Любит настолько, что на собственные средства оборудовал свой кабинет в главном суде первой инстанции округа Графтон новейшей стереосистемой. Поскольку колонки искусно скрыты, кажется, будто сама Кэрол Чэннинг энергично поет, спрятавшись за аккуратными стопками юридической литературы. Не умещаясь в комнате, музыка часто выплескивается в коридор, но никто, как правило, не возражает. Она придает хотя бы какую-то выразительность приземистому безликому зданию.

Сегодня, прежде чем усесться за свой стол, судья Ротботтэм поставил «Эвиту»[22]. Закрыв глаза и размахивая руками, он подпевает так громко, что слышно даже за дверью.

– Ваша честь? – произносит робкий голос.

Раздосадованный этой помехой, Ротботтэм хмурится. Сделав музыку потише, он нажимает кнопку связи с секретарем:

– Чего вам, Маккарти? Надеюсь, вы хотите сказать мне что-то хорошее?

Секретарь трясется. Все знают: когда судья Ротботтэм включает записи любимых мюзиклов в первом исполнении, его беспокоить нельзя. Он воспримет это как святотатство. Но срочное ходатайство есть срочное ходатайство. А Малкольм Мец – адвокат слишком известный, чтобы позволить секретарю окружного суда себя остановить.

– Извините, Ваша честь, но мистер Мец только что в третий раз звонил по поводу своего срочного ходатайства.

– Пускай он сам знаешь куда засунет это ходатайство!

Маккарти сглатывает:

– Догадываюсь, Ваша честь. Тогда, значит, отказ?

Ротботтэм, нахмурившись, нажимает кнопку под столом, и великолепный голос Пэтти Люпон обрывается на верхнем до. Лично судья никогда не встречался с Малкольмом Мецем, но не знать об этом человеке, вращаясь в юридических кругах Нью-Гэмпшира, мог бы только слепой, глухой и немой. Высокооплачиваемый «чудотворец» из солидной манчестерской фирмы, Мец постоянно мелькал перед телекамерами, берясь за все более и более громкие дела: участвовал в пренеприятнейшей судебной войне между суррогатной матерью и приемными родителями маленькой Дж., а также в выигранном секретаршей сражении с домогавшимся ее сенатором. Не обошелся без Меца и еще не завершившийся развод мафиозного дона с женой-бимбо. Но Ротботтэму на все это плевать. Выпендрежникам, как он считает, место в театре. Если такой паразит, как Малкольм Мец, и будет сотрясать воздух в зале графтонского суда, то правила игры все равно диктует он, Ротботтэм.

– Секундочку, – произносит судья и просматривает ходатайство, поданное Мецем этим утром, и прилагаемую просьбу о проведении одностороннего слушания.