Сохраняя веру
Часть 79 из 95 Информация о книге
– А с Мэрайей Уайт вы беседовали? – Нет. Я только изучил информацию о ее лечении в психиатрической больнице и о состоянии душевного здоровья на данный момент. – Обладает ли она отличительными признаками вероятной носительницы синдрома Мюнхгаузена? – Да, причем многими. Нарушения в поведении ее дочери начались после того, как она сама испытала сильный стресс. Как на первый взгляд вполне ответственная мать, она привела ребенка к психотерапевту, но, заметьте, медикаментозное лечение не помогло. Когда у девочки началось кровотечение, она доставила ее в отделение экстренной помощи. Причем больше всего настораживает то, что у ребенка не просто травма, а именно стигматы. Поскольку это явление крайне редко регистрируется официально, медики знакомы с ним только по учебникам. Как врач может сказать, что девочка не стигматик, если настоящих стигматиков он никогда в жизни не видел? – Это все, доктор? – Нет. Необходимо добавить, что миз Уайт давно страдает психическими отклонениями. Из-за проблем в отношениях с мужем она пыталась покончить с собой. Это привело к тому, что ее внезапно окружили заботой и вниманием десятки врачей и медсестер. Некоторые люди воспринимают участие медперсонала как замену любви. Поэтому неудивительно, если после нового стресса миз Уайт стала добиваться, чтобы в больницу попал ее ребенок. Каждый раз, передавая девочку в руки медиков, она сама, как посредник, получает сочувствие, подобное тому, которое получила в свое время в психиатрической больнице. – Может ли она ранить собственную дочь, не осознавая этого? – Вероятно, хотя сказать определенно, не осмотрев ее, конечно, нельзя. Могу лишь констатировать, что в прошлом она страдала от тяжелой депрессии и потрясение, вызванное новой внебрачной связью мужа, было вполне способно спровоцировать диссоциативное расстройство. Чтобы больше не испытывать боли, она предпочитает мысленно абстрагироваться. Это происходит в моменты особенно остро ощущаемого одиночества. Именно тогда она и ранит дочь. – Как вы думаете, какова будет реакция миз Уайт, если ее обвинят в причинении вреда собственному ребенку? – Она будет все категорически отрицать. Такое ужасное обвинение очень огорчит и рассердит ее. Она скажет, что любит дочь и желает ей только здоровья. Остановившись возле стола ответчицы, Мец спрашивает: – Доктор Берч, Вера, как вы знаете, в больнице. Если на протяжении какого-то времени мать не будут к ней подпускать, что, на ваш взгляд, произойдет? Психиатр вздыхает: – Я не удивлюсь, если девочка внезапно выздоровеет. Вечер 3 декабря 1999 года Мы с Джоан сидим вдвоем в опустевшем зале суда. – Что будете делать? – спрашивает она. – В больницу не поеду, если вы об этом. – Я не об этом. Я хотела узнать… есть ли у вас другие планы. – Пожалуй, вернусь домой, приму горячую ванну, а потом суну голову в духовку. – Не смешно. – Джоан дотрагивается до моей руки. – Хотите, позвоню доктору Йохансену? Уверена: учитывая обстоятельства, он найдет для вас время. Поговорите с ним… – Спасибо, не нужно. – Тогда пойдемте куда-нибудь, выпьем… – Джоан, я ценю вашу заботу. Но сегодня мне компания не нужна. – Понятно. Значит, я поеду в больницу, узнаю про Веру, расскажу вашей маме про запретительное постановление и попрошу ее позвонить вам домой. – Спасибо, Джоан. Вы идите, а я еще немножко посижу. Она уходит. Слушая затихающее цоканье ее каблуков по коридору, я опускаю голову на руки и закрываю глаза. Напрягаю все внутренние силы, представляя себе Веру. Может, она почувствует, что я мысленно с ней. Когда в зал входит служитель с машиной для полировки пола, я встаю. К моему удивлению, в коридорах и вестибюле еще довольно много суетящихся людей. Оказывается, если наше разбирательство на сегодня закончилось, это не значит, что закончились и все остальные. Вот какая-то женщина плачет, прислонившись к стене, а пожилой мужчина обнимает ее за плечи. Трое малышей бродят между рядами пластиковых стульев. Подросток стоит ссутулившись, как знак вопроса, у телефона-автомата и что-то яростно шепчет в трубку. Видеть Иэна я не хочу и все-таки разочарована тем, что он не ждет меня в холле. Пошел снег – первый за эту зиму. Крупные снежинки падают на асфальт и тут же тают, как сон. Засмотревшись на них, я почти до последнего не замечаю, что Иэн стоит возле моей машины. – Нам нужно поговорить. – Нет, не нужно. Он хватает меня за руку: – Ты не хочешь со мной разговаривать? – А ты, Иэн? Ты действительно хочешь, чтобы я разговаривала с тобой? Ждешь благодарности за свой звонок этому идиоту из «Бостон глоб»? Может, мне сказать тебе спасибо за то, что по твоей наводке он раскопал историю про Гринхейвен, а Малкольм Мец, вдохновившись этим, приписал мне какое-то психическое расстройство? Будто я калечу собственного ребенка? – Мец и без меня замутил бы все это… – Не смей оправдываться! – Я сажусь в машину и пытаюсь закрыть дверь, но Иэн ее удерживает. – По-моему, я в тебя влюблен, – произносит он. – С чего бы это? С того, что мне посчастливилось родить чудо-ребенка, который поднимет рейтинг твоего шоу? – А что я должен был сказать? Когда я позвонил Макманусу, я тебя еще не знал. Потом не хотел тебе говорить, чтобы ты меня не возненавидела. А про Веру… Господи, ну я же вынужден был отделаться общими фразами! Или, по-твоему, я должен был на весь мир провозгласить, что считаю твою дочь настоящей целительницей? – По-моему, Иэн, когда ты там стоял, ты о Вере вообще не думал. Ты ни о чем не думал, кроме своей репутации в шоу-бизнесе. У него напрягаются челюсти. – Может быть, я и думал о своей репутации, но о Вере думал тоже. И о тебе. Что мне сделать, чтобы тебя убедить? Могу отдать деньги, которые получил от Меца, Вере на колледж. Или какой-нибудь церкви. Могу выйти на публику и сделать какое угодно заявление. Я совершил ошибку и сожалею об этом. Почему ты не хочешь просто поверить мне? Потому, думаю я. Моя дочь просто верила, и посмотри, что с ней случилось. Сделав сильный рывок, я все-таки захлопываю дверь. – Мэрайя! – умоляюще произносит Иэн хриплым голосом. – Разреши мне поехать с тобой. – Нельзя всегда получать что хочешь, – говорю я. – Даже тебе нельзя. Я расскажу вам, что человек чувствует, когда готов умереть. Много спишь, а когда просыпаешься, тебе хочется поскорее снова заснуть. Целыми днями не ешь, поскольку пища продлевает существование. По сто раз подряд перечитываешь одну и ту же страницу. Перематываешь свою жизнь, как видеокассету, видишь эпизоды, от которых хочется плакать, эпизоды, на которых хочется остановиться, и эпизоды, которые хочется скорее прокрутить, но желания просто смотреть этот фильм дальше не возникает. Забываешь причесаться, принять душ и одеться. Наконец однажды ты чувствуешь, что у тебя остались силы только для одного решения, последнего, и ты его принимаешь, после чего тебе сразу становится легко. Начинаешь считать время, как не считала уже несколько месяцев. У тебя вдруг появляется секрет, при мысли о котором ты улыбаешься, и люди говорят, что ты прекрасно выглядишь, хотя на самом деле ты чувствуешь себя ракушкой, готовой разбиться на множество кусочков. Я помню, как собиралась умирать. Брала в руки бритву и надеялась, что сумею сделать аккуратный глубокий разрез. Пыталась подсчитать, сколько минут пройдет, прежде чем я услышу голоса ангелов. Мне хотелось только одного: избавиться от себя, от этого тела и от будущего, в котором нет ничего, кроме боли. В общем, я это проходила. Как никому другому, мне знакомо желание сдаться, когда не можешь больше терпеть. Однако, сама не зная почему, я отчаянно борюсь. Хватаюсь за соломинку, чтобы у Веры получилось то, в чем я когда-то потерпела поражение. – Температура сто шесть[37]. Долго это продолжаться не может. Подтверждая слова доктора, Верины ручки и ножки вытягиваются, а потом она начинает метаться из стороны в сторону. – Опять приступ! – кричит доктор. Медсестра осторожно оттаскивает Милли от постели девочки: – Мэм, пропустите меня, пожалуйста. Врач берет Веру за одно запястье, сестра – за другое. Детское тельце выгибается и дергается в неровном ритме ярмарочного аттракциона. – Снова кровь пошла, – бормочет медсестра. – Надавите и приподнимите, – командует доктор. По нажатию кнопки кровать приподнимается, две сестры давят на Верины ладони. Шум их возни внезапно пронзают высокие гудки, заставляющие Милли резко повернуть голову к монитору над кроватью внучки. – Носилки! В реанимацию! – кричит доктор, делая непрямой массаж сердца. В течение нескольких минут палата наполняется медперсоналом. – Ресслер, готовьте дыхательный мешок, вводите трубку. Компрессии грудной клетки пятнадцать в минуту. – Врач проверяет у Веры пульс и выкрикивает новые команды: – Уайетт, ставьте центральный катетер и вливайте лактат Рингера на максимальной скорости. Литр раствора. Эбби, кровь на клинический анализ, тромбоциты, группу и резус. – Давайте выйдем, мэм, чтобы врачи могли помочь вашей внучке. Выпровоженная медсестрой в коридор, Милли стоит, прислонившись лицом к стеклянной двери детской реанимации, и видит, как кто-то разрывает Верину больничную сорочку, чтобы приладить к маленькой груди дефибриллятор. Сама того не осознавая, Милли подносит руку к собственному сильному сердцу.