Сожалею о тебе

— Не дают даже одеться! — недовольно бормочет он.

Я протискиваюсь внутрь, не дожидаясь разрешения. Последний раз я была здесь за неделю до смерти тети Дженни. Поразительно, до чего быстро у мужчин все превращается в свалку!

Правда, назвать увиденное словом «отвратительно» пока нельзя, но определение «жалкое зрелище» уже напрашивается. На полу валяется одежда. На столе навалены кучи пустых коробок из-под пиццы. На диване лежат две открытые пачки чипсов. Словно устыдившись, что вполне оправданно, беспорядка, Джонас начинает собирать мусор и относить его на кухню.

— Ты что творишь? — спрашиваю я.

Он наступает на педаль контейнера, открывая крышку. Думаю, план заключался в том, чтобы высыпать отходы внутрь, но там уже скопилось достаточно содержимого, поэтому крышка возвращается на место. Вместо этого коробки и пакеты водружаются на кухонную стойку.

— Убираюсь, — слышу я наконец.

С этими словами мистер Салливан вытаскивает переполненный мешок из корзины и принимается завязывать горловину.

— Ты знаешь, что я имела в виду. Почему мама нянчится с Элайджей с самого воскресенья?

Джонас ставит пакет возле двери, которая ведет в гараж. Затем какое-то время медлит и поворачивается ко мне, словно готов сообщить правду. Однако потом отрицательно качает головой:

— Тебе не понять.

Меня уже тошнит от этой фразы. Будто в шестнадцать лет осознание простых вещей недоступно. Но я понимаю достаточно: не существует ни одной серьезной причины, чтобы бросить своего ребенка. Даже сильное горе не служит оправданием.

— Тебе вообще на него наплевать?

— Конечно же, нет! — Джонас явно оскорблен моим предположением.

— Ну тогда у тебя очень странный способ выказывать заботу об Элайдже.

— Я сейчас не в очень хорошем состоянии.

— Точно, — выдавливаю я невеселый смешок. — Как и моя мама. Она в отличие от тебя потеряла сразу двух близких людей.

— Если уж начинать считать, то я потерял троих: лучшего друга, невесту и мать моего сына, — ровным тоном отвечает мистер Салливан.

— А теперь он лишился обоих родителей. Выглядит очень справедливо.

Джонас вздыхает и облокачивается на кухонную стойку. Затем смотрит себе под ноги, и я вижу, что мое присутствие вызывает у него чувство вины. Отлично. Он это заслужил. А я еще даже не закончила.

— Думаешь, что страдаешь сильнее, чем моя мать?

— Нет, — мгновенно отвечает Джонас. Очень убедительно.

— Тогда почему перекладываешь на ее плечи свои обязанности? Раз ты не считаешь себя наиболее обделенной стороной, то и не следует оставлять на маму ребенка, будто твое горе важнее любых ее чувств.

Он внимательно выслушивает меня. Заметно, как к нему приходит осознание, как лицо искажается муками совести. Затем он поворачивается ко мне спиной, словно мой вид вызывает в нем острое раскаяние.

— Прошлым вечером Элайджа перекатился на живот, — добавляю я.

— Правда? — моментально разворачивается ко мне Джонас с горящими глазами.

— Нет, — качаю я головой. — Но скоро это произойдет, а ты все пропустишь. — Мой несостоявшийся дядя крепко сжимает челюсти. Я почти физически ощущаю, как в нем что-то переворачивается.

— Что я творю? — шепчет он, а затем торопливо подходит к обеденному столу, хватает связку ключей и направляется в сторону гаража.

— Что ты задумал?

Этот вопрос заставляет Джонаса на секунду застыть, а потом он тихо произносит:

— Еду за сыном.

С этими словами он открывает дверь, но, прежде чем мужчина выходит, я кричу вслед:

— Я останусь и приберусь за пятьдесят долларов!

Джонас медленно возвращается в гостиную и вытаскивает из кармана кошелек. Затем достает две двадцатки, одну десятку и вручает мне купюры. А потом происходит нечто неожиданное: он наклоняется и быстро целует меня в лоб. Отстраняется и смотрит с напряженным выражением лица.

— Спасибо тебе, Клара.

Я киваю в ответ и выразительно встряхиваю банкнотами, но прекрасно понимаю, что благодарил он меня не за уборку. А за то, что вразумила.






Глава тринадцатая




Морган



Когда я достаю из стиральной машины несколько ползунков Элайджи, то слышу, как входная дверь хлопает. Должно быть, Клара вернулась с подгузниками из магазина. Я так и не смогла перестать плакать. Что совсем меня не удивляет. Я утираю слезы, одновременно запуская режим сушки, и направляюсь в гостиную.

Но стоит мне свернуть за угол, как я растерянно замираю на месте.

В центре комнаты стоит Джонас.

И держит на руках Элайджу. Он баюкает его и не переставая целует в лобик.

— Прости меня, — доносится до меня его шепот, — папочка просит прощения.

Я боюсь пошевелиться, чтобы не нарушить душевность момента. Я чувствую умиротворение, что довольно странно, учитывая, что еще минуту назад меня переполняла ярость. Но на лице несостоявшегося жениха сестры ясно читается осознание, что он не может бросить Элайджу. Не важно, кто его зачал, именно Джонас — его настоящий отец. Тот, кто вырастил. Кого знает и любит ребенок. Я счастлива, что мои худшие кошмары не сбылись.

Я тихо удаляюсь в спальню, чтобы дать им побыть наедине, и собираю вещи племянника. Вернувшись в гостиную, я застаю папу с сыном в той же позе. Джонас так нежно баюкает малыша, словно извиняется за все. Словно тот понимает, что происходит.

Затем взгляд мужчины падает на меня. Несмотря на радость, что любовь к Элайдже оказалась сильнее генетики, я все же испытываю раздражение, потому как это понимание заняло целых четыре дня.

— Если еще раз посмеешь так поступить, я подам бумаги на усыновление.

Не раздумывая ни секунды, Джонас пересекает гостиную и заключает меня в объятия, положив подбородок мне на макушку.

— Я очень сожалею, Морган. Не знаю, о чем я только думал. — В его голосе слышны нотки отчаяния, словно я действительно никогда его не прощу. — Мне очень, очень жаль.

Но дело в том, что я не в состоянии его винить.

Если бы Крис и Дженни не были мертвы, я бы сама их убила за то, что так поступили с Джонасом. Последние четыре дня я только об этом и могла думать. Сестра должна была понимать, что Крис — отец Элайджи. А значит, должен был знать и муж. Не представляю, по какой причине она обманула Джонаса. Единственный ответ совсем мне не нравится.

Подозреваю, Джинни и Крис хотели утаить правду из-за боязни, что об этом проведает Клара. Она бы никогда их не простила. Наверняка и Дженни, и Крис были готовы на все, чтобы этого не произошло. Даже если придется втянуть лучшего друга во вранье.

Все ради Клары. И я даже немного благодарна, что дочери не пришлось обо всем узнать.

Но с Джонасом и Элайджей они поступили просто по-свински, что приводит меня в ярость.

Именно поэтому я больше не подливаю масла в огонь раскаяния Джонаса. Ему потребовалось немного времени, чтобы оправиться от шокирующих новостей. Джонасу не следует так себя винить. Он вернулся, а это все, что имеет сейчас значение.

Между тем мужчина продолжает обнимать меня и сбивчиво извиняться, будто передо мной он провинился не меньше, чем перед сыном. Но я понимаю его чувства. Просто испытываю неимоверное облегчение, что племяннику не придется расти без отца. Этого я боялась больше всего.

Я мягко высвобождаюсь из рук Джонаса и отдаю сумку с вещами Элайджи.

— А еще я постирала несколько его ползунков, и они сейчас сохнут. Можешь забрать их позднее.

— Спасибо, — тихо произносит он. Затем целует сына в лобик и несколько мгновений не отрывает от него взгляд, перед тем как направиться к выходу. Я следую за ними. Когда Джонас подходит к выходу, он поворачивается и снова произносит с еще большим нажимом: — Спасибо.

— Без проблем, Джонас, — отмахиваюсь я. — Правда.

Когда за ним закрывается дверь, я от облегчения мешком падаю на диван. Кажется, я никогда еще так не уставала. От жизни. От смертей. От всего.

Я просыпаюсь, сидя в том же самом положении, когда через час возвращается Клара.

Без подгузников.

Я сонно тру глаза, размышляя, где же она была, если не ходила в магазин, как я ее просила. Будто нянчиться с младенцем почти неделю было не достаточно, так еще и дочь-подросток решила начать бунтовать в день похорон отца. С меня хватит.

Я следую за Кларой на кухню. Пока она открывает холодильник, я решаю проверить, не пахнет ли от нее снова травкой. Ничего не обнаруживаю, но сейчас полно съедобных наркотиков. Так проще скрываться от родителей.

Клара смотрит на меня через плечо и вопросительно вздергивает бровь.

— Ты что, меня сейчас обнюхала?

— Где ты была? Предполагалось, что ты должна купить подгузники.

— Элайджа еще здесь?

— Нет, Джонас приехал и забрал его.

— Значит, памперсы нам не понадобятся. — Дочь демонстративно обходит меня по широкой дуге. Затем достает деньги, которые я ей дала, и кладет на стол. Потом направляется к выходу, но я уже и без того проявила бездну снисходительности. Ей всего шестнадцать. Я должна знать, где она пропадала. Поэтому я загораживаю дверь и снова спрашиваю: