Справедливости – всем

Садился в машину, испытывая «личные неприязненные отношения» – так это пишется в протоколе и объяснении после мордобоя. Только вот не могу я заниматься мордобоем в отношении офицеров милиции, да еще и на их рабочем месте. Не поймут-с, осудят! В буквальном и переносном смысле этого слова.

И что делать, как мне защитить агента? Сдашь одного – слухи быстро разойдутся. И кто тогда со мной будет сотрудничать? Работа опера – это не только и не столько мордобой и стрельба. Некоторые опера за всю свою жизнь ни разу не стреляли в реальных боевых условиях и даже по-настоящему не дрались. Это же не кино и не книжки про крутых сыщиков. Это жизнь!

Время вечернее, а еще довольно-таки светло. Подумалось, а может, смотаться к родне убитой женщины? Той, которую зарезали негодяи и которых мне нужно найти! Подумал и отбросил мысль. Хоть и не ночь, но уже достаточно поздно. Я ведь не преступника буду брать, так что ломиться в неурочное время в приличную квартиру – верный способ заработать конкретный «геморрой» на свой худой, измученный уколами зад.

Нет, все-таки странно, что Сазонов спрашивал меня про приступы неконтролируемой ярости. Про наслаждение от насилия. Неспроста это все, ох, неспроста! Ведь он насчет уколов расспрашивает, побьюсь об заклад, что это так! А что это значит? Значит, что у меня могут проявляться такие пакости. И в этом плане – Янек! Вот у кого ярко проявляется радость от насилия! Он наслаждается, когда бьет людей! Результат действия уколов? Но я ничего такого не чувствую и прекрасно осознаю, что происходящее с Янеком неправильно. И что это тогда значит?

Подумав, посидев еще минут пять, повернул ключ в замке зажигания, машина заурчала, зашелестела и после моих манипуляций со сцеплением и газом тронулась с места.

Люблю я кататься на машине! И машины люблю. Хорошие машины люблю. Может, и правда купить что-то здоровенное – для души! Покататься и кого-нибудь покатать. Девушки сами будут прыгать в такую машину, только предложи!

У меня вдруг заныло в паху – я вспомнил Таню. Ее ладную фигурку, ее гладкую кожу, ее глаза, затуманенные поволокой наслаждения. Ох, я бы много отдал, чтобы она сейчас оказалась в моей машине, рядом со мной – горячая, желанная, пахнущая сексом и тонкими духами! Она никогда не надушивалась, как это делают вульгарные, глупые бабы. Возможно, даже вообще не пользовалась духами. Я не спрашивал, но от нее всегда неуловимо тонко пахло чем-то свежим, травяным, приятным. Шампунь? Или какие-то кремы? А может, и правда наносила на себя капельку хороших духов и пахла потом ими целую неделю? Не знаю. Да и есть ли смысл гадать? Все теперь в прошлом…

Очнулся от мыслей и вдруг увидел, куда заехал, вертя баранку бездумно, полностью автоматически. Так бывает – уходишь в свои мысли, а руки, тело делают то, что требует подсознание. И вот это самое клятое подсознание привело меня к городской больнице! Вернее, туда, где некогда я похмелялся в большом ларьке-забегаловке, закусывая бутербродом сто граммов водки.

Помню, как ко мне подошла девушка-продавщица и посмотрела на меня странным взглядом, будто знает меня много лет. Будто ждала меня и дождалась. Я тогда почему-то разозлился, видимо, потому, что она увидела меня выпивающим среди белого дня, да еще и в милицейской форме. Ушел не оглядываясь, но запала эта девица мне в душу. Как там ее звали? Вернее, зовут? Надя?

Копия моей бывшей любовницы Тани. Только чуть вульгарнее. Нет, не вульгарнее… я даже не знаю, как это назвать, может, попроще? Да, наверное, так – попроще. Таня все-таки похоленее. И даже не в этом дело… как бы лучше сформулировать? Вот! Работа, накладывающая отпечаток. Таня – словно аристократка, знающая, что весь мир к ее услугам и только люди более высокого статуса (но такие же аристократы) имеют право ей что-то приказать. Надя же – крестьянка, которая ниже всех, ниже даже горожан. Продавщица. Она прислуживает всем, это ее работа. И эта работа въелась и в лицо, и в душу.

Сколько я не видел Надю? Да почти год. Небось уже и не работает в ларьке-то. В таких местах надолго не задерживаются.

Я приткнул машину метрах в двадцати от ларька, благо места было предостаточно. Это днем тут всунуть машину некуда – в больницу приезжает куча народа, а парковки рядом нет. Сейчас свободно.

Ларек светился на всю округу, заманивая местных алкашей, будто пламя свечи – глупых мотыльков. Лети, получи свою порцию пламени и сгори, сдохни, такая твоя судьба! И летят. Вон толкутся, человека четыре. Бухают. Или нет?

Сердце у меня вдруг толкнулось, засбоило, переходя в ускоренный режим. Оно и так у меня стучит чаще, чем у обычного человека, и есть я хочу чаще – ускоренный обмен веществ, так сказал Сазонов. Поэтому я и двигаюсь быстрее, потому и сильнее многих. Но и старюсь быстрее. Сжигаю себя. То есть проживу я не лет восемьдесят, как обычные люди, а гораздо меньше. Сгорю на работе в буквальном смысле слова!

Я сам этого хотел, так что нечего об этом сейчас думать. А думать надо о том, зачем вон тот мудак закрыл дверь, а другой схватил продавщицу за волосы. Грабеж ведь, ей-ей, банальный грабеж! А я опер. И что это значит? А значит это только одно – если ты опер, иди и разбей им бошки!

Машина моргнула поворотниками, становясь на сигнализацию, а я пошел к ларьку, все ускоряя и ускоряя шаг, надеясь, что успею до того, как… До чего именно успею, я развивать не стал. Все может закончиться и простым тасканием за волосы, и ножом в живот. Алкаши и наркоши непредсказуемы. Одни ограничатся литром водяры и закуской, другим захочется молодого женского тела. Так что лучше поспешить.

Дверь была закрыла изнутри, и я настойчиво постучал – раз, два, три, надеясь, что стекло выдержит под моими ударами. Вообще-то, на мой взгляд, это полная глупость, замешанная на жадности, – держать распивочную открытой в такое время суток! Неужели нельзя додуматься, что это обязательно привлечет нежелательных посетителей?! Вокруг старый жилой фонд и частные дома, в которых живет туева хуча алкашей и нарков, и какого черта ты не закрываешь свой шинок на ночь?! Идиоты, ох, идиоты! И как это до сих пор тут никого не убили?!

Тьфу-тьфу…

Тот, кто закрывал дверь, подошел к ней и сквозь стекло посмотрел на меня мутным взглядом:

– Закрыто! Не работает!

Я бросил взгляд внутрь – троих других не было, и продавщицы не было. За прилавком – вход в подсобное помещение. Вот там, похоже на то, и совершается акт Марлезонского эротического балета. Или собирается совершиться.

– Открывай! Ты, козел драный, фуфлыжник, открой! Эй, обиженка, открой, волчара позорный!

Ага! Расчет оправдался! Вот как все-таки люди ведутся на подначки! Ну что значат слова, если ты совершаешь преступление и точно не хочешь, чтобы об этом знал кто-то еще? Ушел от двери, да и присоединился к корешкам, рвущим сейчас кружевные трусы с гладкого, сочного тела! И пусть этот болван на улице прыгает вокруг дверей – они из небьющегося стекла, хрен разобьешь! Да если из бьющегося и разобьешь – и что? Не мое же, не жалко.

Но уголовник не может стерпеть огульных обвинений от какого-то там лоха! Наказать «попутавшего рамсы» – святое дело! Перо в брюхо – и это будет правильно!

Он открыл дверь, хотел что-то сказать, протянул левую руку, видимо, желая меня придержать для того, чтобы ударить зажатой в правой то ли заточкой, то ли отверткой, но я не дал ему этого сделать. Ударил так сильно, как только мог, проломив ему переносицу и вогнав осколки черепной кости прямо в мозг. Он умер мгновенно, рухнул как подкошенный. Но его ноги еще несколько секунд дергались, поскребывая по заплеванной, с прилипшими окурками земле. Но я уже не смотрел на труп, я знал, что это труп. Ноги еще продолжали дергаться, когда я втащил бандита в ларек и запер за собой дверь. Не надо лишних свидетелей!

Они распялили ее на лежанке, сделанной из досок и накрытой толстым лоскутным одеялом. Зачем тут эта лежанка – непонятно. Но никакого значения не имело – зачем она тут. Лежанка была, были штабеля ящиков с пивом, водой, водкой, коробки с чипсами и конфетами, три здоровенных промышленных холодильника и три ублюдка лет двадцати пяти от роду, находящихся в состоянии алкогольно-наркотического безумия. Эти люди уже не соображали, что делают. Им было все равно.

Впрочем, и людьми-то назвать их трудно. Три особи, руководимые лишь инстинктами и желанием. Они не думают о том, что будет потом. Они не соображают, что их все равно найдут, так как изнасилование входит в разряд особо тяжких и, по большому счету, найти злодеев нетрудно. Продавщицу-то они вряд ли убьют. Но даже если убьют, останется столько следов, что найдет их даже тупой, умственно отсталый опер. Если такой вдруг заведется в рядах доблестной российской милиции. Эти типы, скорее всего, ранее судимы, а значит, в ИЦ (информационном центре) имеются их отпечатки пальцев, их приметы, их возможные места обитания. И взять гадов – дело нескольких часов. Или дней, если они сообразят и пустятся в бега. Они не могут бегать вечно, преступники не могут оторваться от среды обитания. А значит, их найдут. Но я не собирался предоставлять тварям несколько лишних дней свободы. И вообще – дней.

Первым был тот, что лежал на женщине, отсвечивая голым, молочно-белым задом. Судя по всему, он никак не мог попасть куда надо, потому что девушка вертелась, дергалась, едва не подбрасывая его над собой. Двое подельников удерживали ее за руки и ноги, но удивительно сильная для своей субтильной комплекции девушка вертелась, как угорь, и, что меня удивило, не визжала, не плакала, только рычала, как собака, и сквозь зубы материла насильников отборной площадной бранью. Те не оставались в долгу, тоже матерились, а когда я появился из дверного проема, насильник как раз дважды хлестко ударил жертву по лицу то ли ладонью, то ли кулаком, после чего девушка сразу обмякла.

Тут бы все у насильника сладилось, если бы я не ударил его кулаком в основание черепа – так сильно, что услышал, как явственно хрустнули позвонки. Наверное, я их сломал.

Двое других тут же отскочили от «любовного ложа», достали ножи, но это им не помогло. Одного я убил его же ножом, перенаправив его в подреберье хозяина. При этом злодей держался за рукоять этого ножа. Сазонова школа!

Второй упал с разбитой гортанью, хрипя и выплевывая кровь вперемешку с осколками зубов. Когда я успел засветить ему еще и в зубы, сам того не заметил.

Девушка в это время безуспешно пыталась скинуть с себя бесчувственное тело, тихо повизгивая то ли от натуги, то ли от страха, но у нее ничего не получалось. Тот, что на ней лежал, был довольно-таки крупным парнем.

Кстати, я не раз замечал, что мертвецы весят гораздо больше живых людей. Доказать этого не могу, но уверен – это точно так. Мертвец невероятно тяжел! Его как песком набивают!

Уцепился за воротник куртки, отвалил покойника и в тусклом свете увидел ту, которую только недавно вспоминал и, по большому счету, к которой и ехал. Вот только обстоятельства встречи были совсем не такие, каких я ожидал.

Девушка находилась в полубессознательном состоянии – глаза закатились, виднелись почти одни белки. Она не понимала, что лежит передо мной практически голая – платье разорвано до самой груди, ноги раздвинуты, не скрывая ничего интимного, совсем ничего. И меня вдруг почему-то удивила аккуратная интимная стрижка на ее лобке. Мой взгляд, к моему некоторому стыду, тут же остановился на этом самом месте, и стоило немалого труда оторваться от такого великолепного зрелища. Вот что значит окунуться в пучину целибата аж на две долгие недели!

С кем я занимался сексом две недели назад? С профессионалкой, конечно, с танцовщицей из ночного клуба. Так-то я не любитель проституток, но, черт подери, не Дуньку Кулакову же бодрить! Я молодой мужчина! И мне нужен секс! Чистая девушка, ухоженная, со спортивным телом – танцовщица же. Дорого. Даже для меня.

Взгляд скользнул выше – и снова прилип! Теперь к груди. Аккуратной такой, симпатичной грудке нерожавшей женщины. Мерзко, черт возьми, – девица тут едва концы не отдает, глаза закатывает в глубоком обмороке, только что вырвалась из-под негодяя, а у меня безумная, дикая эрекция! Хоть ложись на красотку и довершай то, что начали насильники!

Нет, боже упаси! Я же не маньяк и не подлец! Поправил платье, прикрывая стройные ноги и главное – то, что между ними. Закрыл грудь, не удержавшись, чтобы коснуться кончиками пальцев гладкой, шелковистой кожи (нет, все-таки немножко от маньяка во мне есть!), и, завершив акт целомудрия, начал искать способ привести девушку в чувство. Пока искал, чем бы ее полить, тянулся за бутылкой минералки – девушка пришла в себя и, простонав, коснулась разбитого в кровь аккуратного носика, который скоро превратится в распухший, багровый шнобель:


– Ох, больно! Как больно!

Я наклонился, протянул руку – девушка отшатнулась, зажимаясь в комок, будто стараясь сделаться как можно меньше. Потом вгляделась, глаза ее расширились, и она явственно выдохнула, как если бы долго плыла под водой, не имея возможности вдохнуть свежего воздуха.

– Ты? Откуда? Как?! А где…

Она охнула, заметив возле лежанки тело со спущенными штанами, потом перевела взгляд на два других тела, вздрогнула и снова посмотрела на меня:

– Это ты их?! Там еще один был!

– Был и нет. Успокойся! Попей водички, – я подал ей бутылку. – А потом расскажи, что тут было. Нам сейчас вызывать группу, так что лучше ты мне заранее расскажи, что случилось.

А случилось, как она рассказала, не совсем то, что мне увиделось с первого взгляда. Вернее, то, но, в общем, все я сделал правильно, хотя и не совсем верно оценил ситуацию.

Надя знала насильника. Это был ее бывший муж Витька. Он нашел ее в этом ларьке, кто-то, видимо, подсказал. Он как раз «откинулся» с зоны, где сидел за хулиганство – разбил голову прохожему, сделавшему замечание за пьяный мат. Дали три года, отсидел год и вышел – за хорошее поведение скостили. Первоходок, так что это бывает.

Бухал с корешками, такими же уродами, как и он. Пить стало нечего, пошли к бывшей жене Витьки требовать спиртное. Она отказала, и тогда бывший муж сказал, что возьмет все сам, а ее еще и трахнет вместе с друзьями – по очереди. Потому что она точно шлюха – развлекалась с мужиками, пока Витя тянул срок. Ну вот и потащили ее в подсобку. А дальше она не помнит. Сопротивлялась как могла, а когда он дал ей в нос – потеряла сознание.

Когда я спросил Надю, какого черта распивочная работает по ночам, она пояснила, что у ларька сменились хозяева. Его купил некий Геворг Мовсисян и потребовал, чтобы продавщицы торговали и ночью – нужно ведь отбивать цену ларька! Раньше ночью не работали, а на этой кушетке (она показала на лежак) спал сторож, который гасил свет, запирал дверь и сидел в ларьке безвылазно до шести утра. Ну, вот и все.

Действительно – все. И теперь нужно было решать, как выкручиваться из ситуации. Четыре трупа – не хухры-мухры. Предстоит расследование, да еще такое, что мало мне не покажется. Одно дело – если меня собирались убить, и другое – если я убил того, кто хотел изнасиловать женщину и не угрожал жизни ни ее, ни моей. И не просто женщину, а бывшую жену.

Надо сказать, что в головах обывателей до сих пор витает такое заблуждение, что жену, пусть даже и бывшую, можно трахнуть и помимо ее воли. Мол, жена же! Ей положено раздвигать перед мужем коленки! Хотя даже законная жена всегда может подать заявление об изнасиловании, и мужа посадят. Люди в это не верят: «Как это так, это же жена!» Но точно знаю, что на весь Союз или теперь – на всю Россию имеется несколько таких фактов. Сажали, да. При неопровержимых доказательствах. Нельзя насиловать даже жену!

А тут еще одна проблема: попытка изнасилования – это не само изнасилование. Вот если бы я дождался, когда он ей присунет, да не просто присунет, а еще и кончит в нее – тогда да! Неопровержимо! А сейчас? Может, он ее просто хотел поцеловать? Соскучился!

Двое при этом держали? Ну и что? Он же не изнасиловал! Это было просто хулиганство!

Девушка что говорит? Хотел изнасиловать? Да это она своего любовника спасает! Оперативника! Они ведь знали друг друга раньше! Ее коллега по работе показала – этот оперативник расспрашивал о девушке, интересовался ею. И, скорее всего, был ее любовником! А убил бывшего мужа потому, что приревновал!

Я сел на табурет в углу подсобки и замер, глядя на взволнованную, дрожащую Надю. Впрочем, она уже заметно успокоилась и смотрела на меня вполне осмысленно, и даже с некоторым обожанием, и точно – с надеждой. И тогда я решился. Все зависело от нее!

– Вот что, подруга моя дорогая… – начал я задумчиво и тут же споткнулся, увидев, как порозовели Надины щеки. Ну надо же! Когда лежала передо мной практически голая, хоть бы чуть порозовела! А теперь, когда я назвал ее подругой, вдруг взяла да распереживалась! Подругой? А разве я не за этим ехал? Хм, кстати, вот чем ее можно связать, чтобы держалась, не сдала!

– Слушай меня внимательно, моя дорогая! – снова начал я, не обращая внимания на расширившиеся глаза девушки. Кстати, а ведь ей максимум двадцать два – двадцать три года! А может, и меньше… Мне казалось, она постарше. Или я ориентировался по Тане? Той-то уже под тридцатник.

– Ты должна будешь сделать вот что!

И я коротко обрисовал ей то, что она должна сделать. А потом добавил, что скоро найду ее и мы поговорим. Что я ехал к ней, хотел ее увидеть, так как запала она мне в душу. Коротко и почти правда. Почти. Потому что настоящей правды вообще нет в целом свете. Я это знаю точно.

А потом я ушел. Сел в машину и уехал, не оглядываясь, положившись на волю волн. Куда вынесет, туда вынесет. Если ее все-таки расколют – а что она знает? Что видела некоего милиционера, который ей понравился. Год назад видела. А сегодня он пришел и спас ее от насилия, убив всех насильников. Ну, знает она мое имя – и что? Скорее всего, напарница ей сказала, что искал ее некий Андрей. Хороший опер сможет связать ниточку, потянуть и выудить мою личность на свет божий. Но, во-первых, это хороший опер. А хороших оперов не так уж и много.

Во-вторых, даже у хорошего опера должна быть мотивация. Он должен хотеть, очень хотеть найти убийцу. А какая мотивация найти убийцу насильников, уголовников, кроме служебных обязанностей и яростных воплей начальства? Личной – никакой. Только порадуются, что город стал немного чище.

Ну, хорошо – нашли. Вычислили. Так докажите, что это сделал я! Девушка? Да она обозналась! Мало ли что она показывает! Кто-то еще видел? Нет? Темно было? И вы думаете, ваши обвинения прокатят в суде? Да я лично раздолбаю эту вашу херь просто-таки вдребезги! Без всякого адвоката! Лучше адвоката! Я же мент!

Нет, не будут педалировать расследование, если нет особой заинтересованности. Ну да, повесить на отдел висяк – хорошего мало. Но мало ли их таких, висяков? Одним больше, одним меньше. Газеты пошумят, либеральные потребуют найти убийц, обвиняя милицию в плохой работе. Криминальные листки посмакуют факт того, что некий герой-одиночка уработал четверых отморозков. Построят версии, а потом все успокоится, как это было и будет всегда. Теперь каждый день сообщения о разборках да массовых драках, перестрелках и убийствах! Так что убийство в каком-то там занюханном ларьке никак не тянет на долговременную новость. Впрочем, посмотрим, подождем. Что сделано – то сделано. Выкручусь, если что.

Отъехав подальше, я остановился у обочины так, чтобы в зеркало заднего вида можно было рассмотреть происходящее у ларька. Видно было хорошо: народа на улице нет, а фонари возле больницы светят, это не в переулках, где они выжили бы максимум сутки после замены ламп.

Я видел, как уже переодетая в штаны и свитер Надя вышла из павильона (Все-таки не ларек, это я уж так, простецки. Торговый павильон, «стекляшка»), перешла улицу и, подойдя к висевшему на стене больницы телефону, приложила трубку к уху, минуты две стояла – видимо, вызывая милицию. Потом ушла к себе в павильон. Что она там делала, я не видел – стены павильона обшиты металлом, да и спереди примерно на метр над землей сплошной металлический лист. Опусти железные ставни – вот ты и в бункере, который только подрывать или расстреливать из пушки…

Милицейский «уазик» подъехал минут через двадцать, сияя проблесковым маяком на крыше монстра, который, как я знал, заводится через раз и ездит только лишь на железной воле его водителя. Это подъехали местные, из РОВД.

Потом появился белый «жигуленок» – и его я знал. Наши, из ГУВД. Из «жигуленка» вылез Юра Семушкин. Поздоровался за руку с ментами из РОВД, исчез в ларьке.

Машина правосудия, громыхая ржавыми болтами и поскрипывая несмазанными подшипниками, начала свое неспешное движение.

Я постоял еще минуты три, потом завел двигатель и, не включая ходовых огней, тихо снялся с места. Семушкин – это уже серьезно. Первое, что он сделает, – осмотрит окрестности ларька в пределах видимости. И его точно заинтересует одинокая автомашина, стоящая не так уж и далеко от места происшествия. Номер известен, так что связать меня и происшедшее – как два пальца об асфальт. Тем более что стиль убийства очень походит на то, как я несколько месяцев назад перебил бригаду кавказцев. Опять же, ничего не добьются, но кто помешает передать сведения в УСБ или даже «соседям»? Фээсбэшников еще никто не отменял, и в этой стране, охваченной безумием хаоса разграбления, они все-таки сохранили подобие организованной структуры. И если кто-то еще и может докопаться до истины – так это «соседи». Мне так кажется.

Конечно, я могу ошибаться. Что я знаю о том, что происходит в недрах этой, ранее всемогущей организации? Помню, как взахлеб смотрел фильм «Противостояние», где гэбэшники искали предателя Родины всего лишь по завязанному им на мешке с трупом специальному узлу, которым вязали только немецкие диверсанты. Вот это был настоящий детектив! Вот это торжество дедукции и демонстрация невероятных возможностей этой организации! И книга (по-моему, Юлиана Семенова), и фильм по книге как бы говорили: «Негодяи! Смотрите! Вы все равно не уйдете от ответственности! Берегитесь!»

И что для таких великих сыщиков жалкое раскрытие преступления в ларьке? Они бы вычислили меня на раз, а потом бы заставили признаться в содеянном, применив специальные препараты, развязывающие язык!

Хе-хе-хе… вот меня понесло! Чтобы целые гэбэшники разыскивали убийцу жалких уголовников? Чушь и бред! Кому я нужен, такой убогий? Вот когда грохну федерального судью, прославившегося своим потрясающим мздоимством, тогда гэбэшники меня и начнут ловить. Вот это их уровень. А пока… могу спать спокойно. Судью оставлю «на сладкое»…

Сазонов не спал, будто ждал меня, сидя у себя под навесом. Благо что комаров пока не было. Ненавижу проклятых кровососов! Не меньше чем всякую бандитскую шпану! Впрочем, они, почитай, одного роду-племени. Все кровососы. И всех нужно уничтожать.

Мой учитель тут же углядел капельку крови у меня на рукаве и потребовал отчета – что было и где я был. И я, как послушный ученик, согласно нашей договоренности – все ему рассказал. Почти все. Не стал говорить, зачем поехал в ларек. Сказал, что хотел зайти что-нибудь купить и наткнулся на грабителей-насильников. Ну и уработал негодяев.

Сазонов довольно долго, молча и тяжело смотрел на меня, потом разродился холодной, жесткой отповедью, сообщив, что я болван и что вычислить меня просто-таки на раз-два. Если девчонка расколется («А она расколется! Или я чего-то не знаю?»), то завтра меня уже будут ждать крепкие парни с усталыми, нарочито добрыми лицами, которые посоветуют мне не держать в себе знания о неких обстоятельствах, а поделиться ими со своими коллегами. И тогда я испытаю настоящее блаженство, ведь Правда – она так приятна! А когда я не расколюсь, меня будут крутить. Не добившись, на меня начнут охоту. Установят слежку, отследят контакты и сделают все, чтобы закрыть. И тогда все, что мы с ним делали целый год, пойдет насмарку.

Ну что я мог ему сказать? Рассказать, как вижу ситуацию со своей колокольни? Ну да, можно было вырубить негодяев, сдать их в ментовку, а потом ходить на суд и рассказывать, как и что делал. Но кто меня учил убивать? Не задерживать, а именно убивать! Я заточен совсем под другое, потому претензии предъявлять совершенно бесполезно! Скажи клинку, что он должен бить плашмя, а не вонзаться в сердце!