Справедливости – всем

Скажи пуле, что она должна оглушать, а не дробить череп!

Ты меня выковал, так теперь не гунди и не требуй от меня невозможного! Я таков, каков есть! Смертоносный клинок!

Но ничего такого я Сазонову не сказал. Промолчал. А он не стал продолжать разговор. Коротко приказал, и мы с ним пошли на тренировочную площадку. Я лишь только снял хорошую, новую одежду и накинул на себя тренировочный комплект, вымазанный землей и в нескольких местах пробитый клинком тренировочного ножа.

Я все-таки продержался – целых двадцать минут. Когда мы отпрянули друг от друга, я тяжело дышал, мышцы звенели от прилива крови и перенапряжения. Но все-таки выстоял. Обошлось без переломов и серьезных травм. Никогда еще Сазонов не был так жесток. Именно жесток! Жесткостью назвать его поведение было нельзя. Он будто на самом деле пытался нанести мне травму или даже убить. Голыми руками, без оружия – зачем ему оружие? Он сам – оружие.

И вот что я понял из этого нашего то ли спарринга, то ли боя – при определенной удаче я смогу его убить! Настолько я стал быстр, силен и вынослив!

Мне не хватало техники, ну как можно всего лишь за год стать «чемпионом»? Люди посвящают искусству единоборств всю свою жизнь и все равно не могут назвать себя Великими Мастерами! Великих в истории единоборств – считаные единицы. Мастеров же – много. Я мастер, но не великий. Но меня это, честно сказать, никак не волнует. Знаю себе цену. Знаю, что стою дорого.

Больше мы сегодня не тренировались, хотя назвать тренировкой происшедшее было трудно. Экзамен? Может быть, и так. Испытание, эксперимент? Может быть. Или попытка поставить меня на место? Так я знаю свое место, на чужое не стремлюсь, но и со своего не соскочу.

Ладно, потом разберусь. Глубокая ночь, а мы тут все еще бродим. Спать пора! Если, конечно, не нужно делать уколы.

Но про уколы речи не было никакой, Сазонов кивнул мне на накрытый полотенцем ужин, выставленный на стол (пирожки, булочки, масло, сыр, сок), а сам ушел в дом, где скоро хлопнула дверь – хозяин удалился в свои монаршие покои.

Ну и ладно. Чего мне тут изображаешь свое неудовольствие? Что сделано, то сделано. Ладно-ладно – сглупил! Не надо было убивать этих! Ну да, виноват, накрыло. Не мог думать ни о чем, кроме как «будет приятно их убить»!

Черт! Приятно?! Мне было приятно, точно! Так приятно, что я… едва не кончил?! Ох ты ж, охренеть! Это что еще такое?! Такого раньше не было!

Впрочем, а что, я так часто убиваю людей?! Второй раз, если честно. И я испытал такое наслаждение в тот момент, когда позвонки ублюдка-насильника хрустнули под моим кулаком, что это было сравнимо с оргазмом!

И когда я убивал первого, раздробив ему переносицу, – то же самое! Меня просто колбасило от наслаждения! Когда разделался с третьим, меня аж трясло, так хотелось убивать, убивать и убивать!

А еще – хотелось женщину! Нет, не убивать – взять женщину! Грубо, сильно, чтобы она визжала, стонала, извивалась в моих руках!

Меня снова буквально затрясло, горло перехватило – я представил себе Надю, голую, беззащитную… тонкую полоску волос на лобке, указывающую дорогу к источнику наслаждения, крупные коричневые соски, сжавшиеся в твердые ягоды под дуновением холодного сквознячка из приоткрытой двери в подсобку…

О господи, да что со мной?!

Я поднялся, почти не сознавая, что делаю, встал под ледяной душ, и кожа тут же покрылась мурашками. Вытерся насухо, до красноты, но возбуждение не уходило. Перед глазами – снова Надя, снова трупы, в висках билась кровь, сердце колотилось, грозя разорваться или выскочить из грудной клетки.

И тогда я быстро оделся, открыл ворота, завел машину и выехал в ночь.

Через двадцать минут был уже на трассе, там, где всегда стоят уличные проститутки. Сейчас их почти не было, кого-то уже увезли по хатам, кто-то из них подался спать. Остались только самые страшные, те, на кого не позарились даже пьяные хачики. Или самые жадные, те, кому очень-очень нужны деньги.

Проехав мимо стайки девиц, мерзнувших в своих ярких, аляповато-колхозных нарядах, остановился возле одной – худенькой, простоволосой, покачивающейся на стройных ногах, как береза в поле под порывами ветра. Девка явно была или обколота, или пьяна до изумления. Когда остановился, она, как робот, механически подошла к дверце, не спрашивая ничего у меня в заранее приоткрытое окно, потянула за дверную ручку и медленно, как больной, берегущий свое нездоровое тело, уселась на сиденье. Откинулась на спинку, прикрыла глаза и расслабленно махнула рукой, обдав меня облаком перегара:

– Пъехали! Дгваримся!

Я поддал газу, и с минуту мы ехали молча, не говоря ни слова, я только лишь искоса разглядывал это чудо, впершееся в машину, как метеорит в земную атмосферу. Боковое зрение у меня великолепное, это даже Сазонов говорил. За окном череда ярких фонарей – здесь их никто не трогает, в такие места пешие гопники не добираются, а тем, кто на колесах, лень останавливаться и вылезать. Так что фонари никто не бьет, и в их свете я сумел подробно разглядеть это существо – медленно, но верно сходящее в ад.

Вполне симпатичная девка. Если не знать, что она шлюха, никогда бы на нее не подумал. Больше похожа на студентку, которая приехала из глубинки и еще не научилась одеваться так, как принято в городе. Дурацкие лосины в обтяжку, даже (хо-хо!) леопардовые!

Топик обнимает еще крепкую, небольшую грудь. Волосы, само собой, выбеленные, почему-то считается, что все мужчины любят блондинок, а значит, и все проститутки должны быть блондинками. Личико милое, хотя и вульгарно-потрепанное, с потеками размазавшейся туши, с наведенным румянцем.

И меня снова накрыло. Даже затрясло от желания схватить эту девку в охапку, сжать ее, войти в нее и не отпускать, пока не пройдет дикое наваждение!

Я тормознул, оглянулся по сторонам и через двойную сплошную повернул налево, туда, где вдоль железнодорожного пути проходила огромная труба городской теплотрассы. Вдоль нее пустырь, под трубу можно заехать – никто мне тут не помешает. Когда остановился, девица чуть приоткрыла глаза и скороговоркой пробормотала слегка заплетающимся языком:

– Двадцать баксов, деньги вперед. Минет – десять баксов. Все в презервативе. Анал дороже, но щас без анала – болит. Другой раз.

И начала раздеваться, так же механически, как и шла к машине, – будто робот с раз и навсегда включенной программой. Тело ее было гладким, молодым, но я тут же заметил на сгибах рук следы уколов. Недолго этому телу оставаться молодым.

На вид ей было лет восемнадцать. Мне сейчас все равно. Взрослая женщина, у которой сегодня было… не знаю, сколько мужиков, и думать даже об этом не хочу.

Я отдал ей деньги – в рублях, по курсу, она деловито убрала их в сумочку, откуда достала презервативы. Зубами надорвала пачку и села, уставившись на меня усталым, мутным взглядом. Я понял – стянул штаны, и она сама надела мне презерватив, внимательно осмотрев со всех сторон, видимо, убеждаясь в его сохранности. Я не стал дожидаться, когда она начнет меня возбуждать, сдвинул пассажирское сиденье назад, откинул спинку, насколько это было возможно, – выдернув подголовник, перескочил через ручку переключения скоростей, волоча за собой штаны, застрявшие на правой ноге, развернул девушку спиной и вошел в нее так, что она охнула, выгнулась и возмущенно оглянулась на меня:

– Тише! Озверел, что ли?! Ты мне все порвешь, жеребец чертов! Нежнее! Баб никогда не видел, что ли?! Ой! Черт! Ой! Ой!

Меня почему-то возбудили ее слова. Возможно, потому, что она говорила их девчачьим нежным голоском, а может, потому, что меня сейчас возбудило бы все, что касается женского пола. Наверное, я бы мог в эту минуту трахнуть даже одну из «крокодилиц», которых не захотели трахать даже самые отмороженные и неприхотливые торгаши с овощного рынка. Мне было все равно! Главное – ощущение податливого женского тела в руках, звук хлопков моего лобка о ягодицы, когда вонзался в сочную плоть девицы, ее стоны, вскрики, хлюпанье и неприличные звуки выходящего изнутри воздуха – меня все это заводило так, что я тоже застонал, задергался, обмякнув на ошеломленной, вжатой в спинку сиденья девке. И так застыл, не в силах разомкнуть свои руки, впившиеся в тело партнерши и, наверное, оставившие на нем приличные синяки.

Пришел в себя только минут через десять, с ощущением того, что после долгого похода по пустыне я приполз к грязной, мутной луже, пахнущей лошадиной мочой и дерьмом, и напился из нее, забив желудок благословенной влагой, чувствуя, что меня сейчас вырвет фонтаном этой мерзкой дряни.

– Ну ты и силен! – девушка уже не была сонной и вялой, как зомби, она смотрела на меня с выражением то ли восхищения, то ли страха, а может, того и другого вместе, – давно меня так не драли! Давно не попадался такой жеребец, как ты! Тебе бы я и бесплатно дала! У меня до сих пор матка трясется, вот же продрал! Щас мужики пошли – только бухать! Вставит вялый перец, два раза дернется и спать! А ты… ох, здоровский парень! Я тебе визитку оставлю, ладно? Если чо – звони. Меня Нюся звать. Скажешь, мол, жеребец звонит! Я скидку тебе сделаю! А если под настроение – так просто так потрахаемся! А хочешь – сейчас еще трахнемся? Давай? Бесплатно!

– Нет, хватит… – Я чувствовал себя отвратительно. Совершенно отвратительно! Хорошо, хоть презервативы у нее были. А я ведь до того дошел – если бы у нее их не было, я бы ее и без них, и плевать, сколько мужиков у нее было до меня! Этой ночью, например. И чем она болеет – все равно! А из этих девок процентов восемьдесят – заразные, я точно знаю!

– Жалко! – искренне посетовала она и, натягивая топик, попросила: – Ты меня брось туда, где взял, ладно? Или это… ты в город щас поедешь, да? Выброси меня ближе к центру? Я на набережной хату снимаю, может, подбросишь?

Я кивнул, и через пять минут за окнами машины снова замелькали фонари. Один за другим, один за другим… желтые пятна на грязном асфальте. Выбоины на дороге. Темные ларьки с закрытыми «кормушками», над которыми горят тусклые лампочки… холодный ветер и никакого ощущения весны.

Кажется, так будет всегда – желтые фонари, ночь, грязный асфальт и ничего впереди. Кроме неизвестного и совсем не радужного будущего.


Уже когда подъезжали, я не утерпел, спросил:

– Давно колешься?

– А с какой целью спрашиваешь? – тут же ощетинилась Нюся. – Хочешь герыча подогнать? Так есть у меня. И подгонщики есть. Или хочешь мне мораль прочитать? Так мне пох на твою мораль! Попробовал бы ты всю ночь жопу свою подставлять без герыча – небось не то бы заговорил! Так что не порть мое впечатление о тебе – не писти лишнего, ладно? Тебя как звать?

Она спросила не «как твое имя», а «как звать», и это понятно – кто из клиентов представляется уличной шлюхе? Впрочем, может, кто-то и представляется. Но на всякий случай – вот так.

– Самурай. Зови меня – Самурай! – криво усмехнулся я и припарковался на углу Лермонтова и Смурского переулка. Девушка еще раз оглядела меня, вздохнула и примирительно бросила:

– Ты это… не парься! Вижу, что парень хороший. Не хотела тебя обидеть. У каждого своя жизнь, правда? Зачем лезть туда, куда лезть не нужно? В душу, например. И в задницу! Ха-ха…

Помолчала секунды три, нерешительно спросила:

– Может, все-таки зайдешь? На кофе? Сегодня так не хочется оставаться одной… такая хреновая ночь, что…

Она не закончила, но я понял. Не у одной тебя хреновая ночь, которая, кстати, уже кончается – вокруг светло, а я и не заметил. Розовеет полоска неба, и хотя до рассвета еще далеко, но и ночью этот сумрак назвать уже нельзя.

– А может, я маньяк? – усмехнулся, хотя смеяться-то и не хотелось. – Может, задушу тебя в постели! Откуда ты знаешь, кто я такой? Не боишься?

– Честно? – девушка горько усмехнулась – А мне уже насрать! Придушишь, так и хрен с ним! Только перед этим отдери как следует, чтобы было не жалко помирать! Хоть на том свете будет что вспомнить! Ладно, что уж там…

Нюся вдруг всхлипнула и, прежде чем я успел додумать мысль, что не хватало мне под конец ночи рыдающих шлюх, жалующихся на свою несчастную жизнь, выскочила из машины и побрела к подъезду старой, покрытой потеками пятиэтажки, где растворилась во тьме так, будто старый дом ее мгновенно пожрал.

Я же, выждав минуту, завел двигатель и медленно тронулся с места, сам не зная куда еду. К Сазонову не хотелось, в свою квартиру – тоже, да и на службу скоро идти. И тогда я отъехал метров пятьсот, нашел укромное место под одним из старых тополей, закрыл двери на стопора и, откинувшись на спинку сиденья, попытался заснуть. Что мне и удалось буквально минуты через три. Оно и немудрено – после такой-то ночи!





Глава 4




– Я установил, что убийца был один. Девчонка описывает его как среднего роста азиата, одетого в джинсы и смесовую или болоньевую куртку-ветровку с американским орлом на спине.

– С чем? – Татаринов недовольно посмотрел на Семушкина, но тот спокойно пожал плечами:

– С орлом. Гербом США. Ну продаются такие на рынке, китайские! Дешевка, вся шелупонь в таких ходит, гопота.

– Какая гопота? – сердито бросил начальник отдела уголовного розыска, вертя в руках шариковую авторучку. – Согласно заключению эксперта, это профессиональный убийца! Знаток единоборств! Один удар – один труп! Где тут гопота, в каком месте? Вот если бы он их заточкой пришил, да и то – я бы не поверил! Одного – еще куда ни шло, но четверых?!

– Это к Каргину, за единоборствами, – хмыкнул Семушкин, и у меня похолодело где-то в области солнечного сплетения. – Я откуда знаю, что там за гопота! Может, они кунг-фу занимаются! Что скажешь, Каргин, может кунгфуист быть гопотой?

Все повернулись ко мне, все десять человек, и я застыл, будто через меня пропустили осиновый кол. Потом собрался и все-таки ответил, надеюсь, непринужденно:

– Сомневаюсь. Занятия единоборствами уже предполагают отказ от прежней жизни, дисциплинируют, и гопник вряд ли достигнет уровня мастера. А если все-таки достигнет, то уже перестанет быть гопником. Если касаемо конкретного случая (Татаринов хмыкнул, мол, мы что, новые кроссовки обсуждаем?), то усматривается специалист, которого следует искать где-нибудь у вояк. Кстати сказать, то, что он азиат, как раз и указывает, что единоборства для него не пустой звук. И еще – я знаю, что к нам время от времени приезжают участники чеченской. Я сам встречал двух таких, их патруль загреб и ко мне в опорный доставил. Пьяные были – в умат! Два бурята, снайперы. Хорошие парни. Всю жизнь на войне, здесь расслабляются. Вполне мог попасться и такой. Зашел в ларек за водкой, на него напали эти уголовники, он их убил. Вот и все.

– Вот и все! – слегка насмешливо повторил за мной Татаринов. – Видите, и все! Нашему коллеге все понятно! А мы тут догадки строим! А может, тогда ты знаешь, где искать этого бурята? Раз уж все рассказал?

– Не знаю, – я вдруг рассердился, оттого успокоился и решил без боя не сдаваться. – Тут сидят гораздо более опытные товарищи. Вот они пусть и скажут, где искать бурята или гопника. Я отдыхал после раскрытия, ночь не спал, на месте преступления меня не было! Товарищ полковник, как я, не видя места, не читая дела, могу делать предположения? Вы меня спросили – я ответил! Ну и все!

– Ладно, нечего строить из себя жертву начальнического произвола! – снова хмыкнул Татаринов. – Раскрыл дело – молодец! Но вообще-то это твоя обязанность – раскрывать! Кстати, а по второму убийству? Этой самой, учительницы, что у тебя? Ах, да, забыл – ты отдыхал!

Он сказал это так, что прозвучало: «Бездельничал, козел! В народное хозяйство пойдешь, гад!» Но я ничего не ответил. А что вообще-то я могу на это ответить?

– Итак, какие у вас будут предложения? Какие мероприятия предлагаете? – Татаринов уже забыл обо мне, обратившись к костяку отдела – старым операм, хмуро вперившимся в пол под ногами. – Что молчим? Работать надо! С девкой работали? Только она его видела!

– Плохо она его видела, – Семушкин пожал плечами. – Это и понятно. Ее только что пытались изнасиловать, ей сломали нос – вы бы видели ее физиономию! Ужас! Фингал на пол-лица! («Бедная Надя!» – подумал я.) Изнасиловать он ее не успел, исцарапал всю. Этот самый… азиат как раз вовремя подоспел. Картина так-то ясная…

– Очередной висяк! – негромко в сторону бросил капитан Грачев, который курировал центральную зону. – Ни хрена никого не найдем. С кем поспорить?

– Разговорчики! – Татаринов прихлопнул ладонью по столу. – Распустились! Работать надо, и не будет висяков! Осмеливаетесь еще при начальстве такое говорить! Гнать вас надо за такие слова!

– Гоните, товарищ полковник! – Грачев скривился, помотал головой. – Зарплату пусть вовремя дают, черт подери! Неделю уже задерживают! В банк устроимся, там платят хорошо!

Это он зря. Знаю я, кого крышует Грачев. Трепать языком о зарплате – не в его положении. Денег у него хватает. Вот зачем вызывать на себя огонь? Сейчас Татаринов ему задаст!

Но Татаринов промолчал. Поморщился, но промолчал. Почему, я не знаю. Я вообще еще многого тут не знаю, хотя и проторчал в отделе три месяца. Так всегда бывает на более высоком уровне – какие-то «политические» дрязги, какие-то группировки, личные связи с вышестоящими, интриги и подсиживания. Впрочем, и не стремлюсь узнать. Как-то наплевать на это. Работаю, пока работается, а там видно будет.

Планерка дальше покатилась по накатанным рельсам. Спросили про другие дела – уже не у меня. Опера докладывали, мямлили, вяло трепыхались, отвечая на разнос, иногда справедливый, иногда – нет. Мало чем отличается от планерок участковых, только лейтмотив другой. Там – побольше протоколов «по пьянке», на мелких хулиганов, на выливающих помои грязнуль. Здесь – раскрытие, планы оперативной работы, но суть остается прежней: накачка от начальства, бумажная работа и показуха. Каждый должен прикрыть зад правильной бумажкой, в том числе и начальство. Рутина, однако!

Полтора часа выброшены на ветер. Полтора часа, в которые я мог бы потренироваться в рукопашном бою или пострелять в тире. Или просто лечь и поспать. В машине я немного поспал, но не сказал бы, что очень уж сладко. Снились тяжелые, тревожные сны: кровь, голые девушки с перекошенными от страха лицами, бегущие вдоль улицы, будто спасаясь от неминучей гибели, потом – люди в черных комбинезонах. Они бегут на меня, стреляя на ходу, и я чувствую, как пули рвут мое тело, выбивая фонтанчики крови. И я ничего не могу сделать, совсем ничего! Мои ноги погрузились в горячий асфальт, густой, жидкий, как размешанная глина. И только одна мысль: «Все! Конец! Кончился мой ад!»