Стая воронов
Часть 27 из 54 Информация о книге
– Но мой туповатый братец обленился, – проворчал он. – Отъелся и размяк за эти годы. У этого идиота была слабость к женщинам… к датчанкам. Схватил одну во время набега на Зеландию, держал ее при себе – она и понесла. Когда пришло время, он сам вырезал дитя из ее чрева. Надо было убить обоих. Но Хрунгнир, глупец несчастный, оставил молокососа и вырастил, считая, что тот станет верно служить ему, как пес хозяину, – он слабо улыбнулся. – Что он был за уродец, отродясь таких не видал. Руки-ноги длинные, как у паука, спина горбатая, морда цвета мочи. Несмотря на это, он показал всем, что он не какой-то белокожий слабак. Но маленький ублюдок все равно был полукровкой. И грязная кровь данов превратила его в вероломного змея, – от этих воспоминаний он снова помрачнел. – Балегир бы ему голову открутил. На несколько мгновений он опять затих, пристально вглядываясь в яркое пламя очага. Этайн не знала, что ему там мерещилось; она ждала, и вскоре Гримнир очнулся, отряхнулся от воспоминаний, словно волк от воды. – Как бы то ни было, – продолжил он, – мы звали его Дауфи, Маленький тупица, но сам он называл себя Бьярки. Хрунгнир водил его по морским путям, брал с собой в набеги, чтобы тот убил парочку саксов и англов прежде, чем схлестнется с народом своей матери, зеландскими данами. Говорили, слизняк был хорош. И даже больше – ублюдок рос умным. Когда он был чуть старше тебя, уже успел заслужить право на собственный корабль, собрал на нем всех дохляков. Хрунгнир гордился. – Говорили? А где был ты сам? – На востоке. Искал серебро и вина вместе со старым Гифром – и грабил чумных псов Миклагарда. Nár! Хрунгнир не хотел, чтобы я ошивался рядом. Боялся, что я подниму бунт. – А ты поднял бы? Гримнир бросил на нее красноречивый взгляд; его глаза горели жаждой войны. За земли или за власть, все равно. Дитя Раздора искало любого способа учинить его вновь. – Я не застал момент, когда брат рассорился со своим ублюдком. Но слышал, что Бьярки слишком близко принял шутку о матери, – Гримнир злобно усмехнулся, показав зубы. – Маленький тупица! Все и так не по разу с ней забавлялись. Ну, говнюку это не понравилось, и, слово за слово, дошло до драки. Даже его несчастная команда встала на сторону моего брата. В конце концов, он сказал и сделал вещи, непростительные у домашнего очага, и Хрунгниру предстояло решить, убить или изгнать ублюдка. Этот идиот отослал его прочь, вместо того чтобы, по завету предков, вспороть ему брюхо и поджарить над костром. Снаружи наползала на усыпанный галькой берег тьма. Над Северным морем все еще завывал ветер, но дождь почти утих, и молнии били уже не столь яростно. В хижине потрескивал огонек: выгорал и синел, оставляя плясать на стенах тени. – Только потом я узнал, как отомстил ему Бьярки. Тогда я еще был на Востоке. Резать византийцам глотки оказалось выгодно. Ну а Бьярки – наполовину дан, и может сойти за одного из них. Он возвращается к народу своей матери, и там его примечает Хротгар. Между нашими народами древняя вражда, и этот мелкий слизняк хорошенько ее подкормил, обернув против Хротгара. Бьярки стал одним из его ближайших советников. Пять раз сменились времена года. На шестую зиму даны собрались под предводительством Бьярки и устроили Хрунгниру засаду, – Гримнир потряс головой. – Несчастный балбес! Выяснилось, что мелкая тварь хорошо изучила его повадки. – Он заманил его женщинами, – сказала Этайн. – Датчанками. Гримнир кивнул. – Жены и дочери данов сыграли роль рабынь. Ублюдок Хрунгнира пускает слух, будто по Скагераккскому проливу поплывут работорговцы: часть туго набитых товарами торговых кораблей, которые везут товар в Борнхольм. Услышав это от своих лазутчиков, мой брат решает испытать удачу и снаряжает девять волчьих кораблей, надеясь вернуться домой с добычей, – узкие глаза Гримнира блеснули в темноте. – Ловушка данов захлопнулась: они оттеснили его к побережью Ютландии, загнали вглубь страны, в торфяники, и уже там прирезали. На этом клятом болоте мой народ потерял последнюю надежду на будущее, а все потому, что мой братец – Имир его побери! – думал хреном! Гримнир поднялся, заметался по маленькой хижине, забряцали в длинных волосах серебряные и костяные бусины. Он сжимал и разжимал когтистые руки. – Двое добрых парней пережили бойню и принесли весть о ней на восток. Сказали, бой был равный. В тот день клинок Хрунгнира спел погребальную песнь многим данам. Он уже почти прорвался, но Бьярки как-то зашел со спины и отрубил ему топором ведущую руку. Как по маслу отмахнул. Но у моего братца хватало огня в сердце. Ха! Говорили, это была лютая схватка, у него из плеча хлестала черная кровь… Он вцепился Бьярки в глотку и начал его душить, в то же время давя второго дана – у того черепушка раскололась, как яйцо. А потом этот сраный ублюдок Бьярки поднял топор и рубанул Хругнира по шее. Только с третьего раза сладил. И все равно я бы спустил это людям Хротгара – я считаю, битва была честной, – но они, на радость Дауфи, отпраздновали победу тем, что подняли окровавленную голову моего брата на копье, а такое нельзя стерпеть. Мы с Гифром вернулись, и я стал вождем. Я хотел мести, но нас осталось лишь тринадцать. Мы придумали хитроумный план мести… Ты сказала, что видела, чем все это кончилось. – Но я не понимаю, как я это увидела, – ответила, помедлив, Этайн. – Еще с Брода Нунны мне видится всякое. Странные вещи: свечения, духи, призраки. Может, что и демоны. Наверное, после удара по голове… – Скорее, после Пути Ясеня. – Но на этом твоем Пути со мной все было в порядке. Даже если мы и правда прошли им, я сошла с него невредимой. – Что, правда? – Гримнир остановился и фыркнул. – Невредимой? А ты все та же маленькая тупица, а, подкидыш? Ни один смертный не может пройти по ветвям Иггдрасиля и остаться, как ты говоришь, «невредимым». Его корни пьют из колодцев Судьбы, Мудрости и Смерти. Наверное, боги отметили тебя с какой-то великой целью. Кто знает? – Я ношу на себе метку лишь одного Бога, Бога Израильского – благословенного Господа Вседержителя. Этайн начало незаметно клонить в сон. Она укуталась в рваное одеяло, укрывшись им от холодного воздуха, от которого не спасал дверной занавес. – Что теперь со мной будет? Я все еще твоя пленница? – Ты свободна, как мы и договаривались, – ответил Гримнир. – Иди куда хочешь, подкидыш. – Даже… даже с тобой? Гримнир покосился на нее, но ничего не сказал. – Дома у меня нет, – продолжила Этайн. – Родных тоже. Мой единственный друг умер пятнадцать лет назад. Ты… Кое-то случилось, когда ты увел меня из той пещеры в Зеландии. Если бы за день до того ты сказал мне, что я увижу столько черной магии, сколько я повидала с тобой, я бы подумала, что ты лишился рассудка, – с тех пор не прошло и дня, чтобы я не думала то же о себе. Я бы процитировала тебе труд Святого Августина, который называл веру в любых божеств, кроме Единого Господа, языческими заблуждениями. Я бы рассказала, что, по законам Церкви, колдовство считается преступлением против Бога. И я бы помолилась о твоей бессмертной душе. Но я не могу отрицать того, что видела, – и не могу назвать это проделками Дьявола. Ты вытолкнул меня на эту дорогу, сын Балегира, и я хочу видеть, куда она меня приведет. – Ты обуза! – сказал Гримнир. – Зачем ты мне нужна – ты камень на шее! – Ты не Бьярки, тебя с человеком не спутаешь, – ответила она. – А если он скрывается среди людей, то я стану твоими глазами и ушами. Давай начнем заново, с чистого листа – tabula rasa. Никаких долгов и угроз. Гримнир взвесил ее слова. – Если отстанешь, ты сама по себе, подкидыш. Я не полезу за тобой в огонь, как это было в Бадоне. – По рукам. Гримнир потянулся, хрустнув костями, и пошел к выходу. Потянул носом сырой воздух. Веки Этайн налились свинцом, она моргнула. И услышала, как он ворчит под нос: – Значит, вот что за игру ты затеял, да? Пусть так! Пусть бушует ветер и грохочет гром! Что до них сыну Волка и Змея? В воздухе пахнет скорой кровью! Сломаются копья, треснут щиты! – он обернулся к Этайн, и на его лице расцвела свирепая улыбка веселья. – Если хочешь посмотреть, куда приведет тебя дорога, то лучше отдыхай, пока можешь, подкидыш. С отливом отплываем в Дублин – хотел бы я посмотреть на человека или бога, который попробует меня остановить! Укутанное грозовыми тучами небо рассекла молния, и, даже засыпая, Этайн не могла избавиться от чувства, что боги его услышали, как и в тот раз, когда Гримнир клялся отомстить. Книга третья Гэльское королевство Лейнстер, юг Дублина 1014 год от рождества Господа нашего Иисуса Христа Глава 1 Бушует в ирландской ночи ужасный шторм: сотрясает землю гром, будто бьет по божественной наковальне гигантский молот, разбивают багровое небо на осколки яростные молнии, гонит буря вперед острые, словно ножи китобоев, ледяные струи дождя. И через десятки лет не забудут крещеные гаэльцы эту ночь – ночь, в которую ведьмы и черти верхом на ветрах сыпали проклятиями и отрекались от Христа; ночь, в которую мертвые восстали из могил, а прислужники Люцифера выкрадывали из колыбелек детей. Ночь легенд и предрассудков. Неподалеку от берега засел в илистом, усыпанном галькой дне ивовый куррах. Его мачта и руль сломаны, и он беззащитен перед напором ветра и волн; каждый пенный гребень черного вала подталкивает его к острым скалам. Полощет на ветру, словно флаги, лохмотья паруса. Покачивается вверх и вниз киль. Вдруг дерево со стоном бьется о камень; ломаются, разлетаются в щепки доски, взрезая корпус лодки. Когда волна отступает, в проломе появляется фигура. Широкая грудь, по-обезьяньи длинные сильные руки, по темной коже ползут поверх шрамов татуировки золой и синей вайдой. Лица под темной копной волос не видно, но глаза горят из-под нее адским пламенем. Он кого-то несет – женщину: она бледна и худа, на ее плечах мокрый плащ, подбитый горностаем. Существо спрыгивает в ревущую воду, и вокруг его лодыжек смыкается с хлюпаньем грязь, грозясь сбить его с ног. Но оно медленно, шаг за шагом бредет к берегу, иногда погружая в грязь лонгсакс и цепляясь за него, как за якорь. И не забывает крепко прижимать к себе обмякшее тело женщины. Вскоре открытый ветрам песчаный берег кончается, и существо нетвердым шагом ступает на сырую землю. Сверкает молния, гром вторит ей таким грохотом, что любой человек онемел бы от страха. Но как только темное существо касается благословенной ирландской земли, все внезапно смолкает – лишь пронзительный крик несется по воздуху. Эхом отдается он от земли, от топей и низин Лейнстера и Мунстера – до вершин Коннахта; от берегов Лох-Нея через яростный Ольстер до священного холма Тара, что в Мите. От этого крика стынет в жилах кровь, замирает сердце, и даже самые доблестные воины в страхе прячут от него лица. Это завывание mná sidhe, предвестников смерти: они предупреждают гаэльцев о том, что вернулся на землю потомок Проклятого рода… Глава 2 В отличие от других женщин, Кормлада этой ночью не цеплялась за одеяло и не просыпалась от ужасающего клича mná sidhe. Не вскакивала с кровати и не кричала от страха, выпучив глаза; не падала на колени и не молила, сцепив руки, о защите Христа и Святого Патрика. Нет, дублинская ведьма просто проснулась. Когда стих вой, она открыла темные дымчатые глаза и села, хмуря брови. В ее комнате горел, выхватывая из темноты богатое убранство, светильник из византийского кристалла, и Кормлада скользнула по ним невидящим взглядом. В слабом мерцании, среди персидских ковров и гобеленов далекого Гента, за сундуками из ливанского кедра и эбонитовыми скамьями, таилась угроза. Кормлада потянула носом воздух. Из отверстий в крышке медной лампады поднимались завитки ароматного дыма – арабского ладана, который стоил вдвое дороже самого золота. За этим головокружительным благоуханием чувствовались только запахи сырого камня и слежавшейся пыли. Дублинская ведьма поднялась с постели. Шелестя подолом шелкового платья, она подошла к окну и распахнула ставни. Порыв сырого ветра разметал ее волосы цвета воронова крыла; не обращая внимания на бьющие в лицо ледяные струи дождя, она всмотрелась вниз с высокой башни Кварана. Днем отсюда были видны багровевшие на юге холмы Лейнстера. Ночью она словно вглядывалась в сердце самой тьмы. Внизу мерцали огоньки кованых фонарей: через ворота Дублина стекались внутрь северные наемники ее сына. Но сам город, словно диковинный гриб, расползавшийся по южному берегу реки Лиффи, терялся во тьме. Она подняла глаза к небесам. Небесную твердь прошивали пучки молний, на краткий миг освещая все вокруг, будто днем; глухой грохот грома сотрясал башенные камни. И эта яростная вспышка оставила в ее разуме отпечаток, призрачный образ, сотканный из бури и туч: отделенный от тела, повисший в воздухе глаз, объятый огнем. Когда Кормлада отвернулась от окна, залегшая на ее лбу морщина стала лишь отчетливее. – Творится что-то дурное, – сказала она. – Что-то чудовищное. Она свистнула на странный манер, и через мгновение в ответ донесся вороний крик. Из соседней комнаты прилетела огромная птица, древняя, угольно-черная. Кормлада не шелохнулась, когда ворон уселся ей на плечо, с небывалой осторожностью сжав кожу когтями. Она погладила его по зобу. – Круах, любовь моя. Отыщи Нехтана, – шепнула она, словно на ухо любовнику. – Отыщи. Узнай, что ему известно. Ворон Круах кивнул и расправил крылья; сорвавшись вниз, он вылетел в окно и исчез в бушующем шторме. Кормлада осталась смотреть на игру молний вдалеке. Хотя ей еще не исполнилось пятидесяти, она давно вошла в тот возраст, в котором, как считают мужи, их жены откладывают в сторону зеркало и берут в руки веретено, ступая на проторенную задолго до них тропу – она ведет сначала в почтенные матроны, а потом в сырую заброшенную могилу. Но дублинская ведьма была женщиной необычной. Несмотря на слабую кровь ее смертного отца, в ее венах кипела сила Туат, бессмертного народа ее матери. Она родилась в семье Мурхады, старого короля Лейнстера, и приходилась сестрой нынешнему – своему единокровному брату Маэл Морде; из ее чрева появился на свет король Дублина Ситрик, и сама она выходила за трех королей – Дублина, Мита и Мунстера. В своем искусстве она казалось загадочной и опасной, как мифическая Цирцея, но своей неувядающей красотой и изяществом Елены, виновницы долгой войны, она была обязана эльфийской крови. И все же, несмотря на колдовское мастерство, Кормлада осознавала, что самые сильные ее чары – в простоте и безыскусности, в обычной страсти, и уж в этой ворожбе ей не было равных среди всего гаэльского народа. Думы Кормлады прервал громкий разговор. Она склонила голову набок и прислушалась. Она узнавала голос брата, голос сына… и еще один, глубже и могущественнее их обоих. И этот спор она тоже уже слышала – они вели его не в первый раз. Отойдя от окна и накинув на плечи изумрудную парчовую шаль, она пошла на шум. Бесшумно сойдя по винтовой каменной лестнице, Кормлада вышла на длинный мрачный балкон, возвышавшийся над залитым светом факелов залом, где собрались вокруг стола трое мужчин. Стол этот был произведением искусства: по углам вились замысловатые кельтские узлы, а центр украшала выложенная стеклом и самоцветами мозаичная карта королевств Эриу – Ульстера на севере, Коннахта на западе, Мита, Лейнстера и Мунстера на юге; пожелтевшие со временем костяные вставки с рунной вязью обозначали анклавы викингов: Дублин, Вейсафьорд и Ведрафьорд, Корк и Хлимрекр. По карте стояли разбросанные, как пешки в настольной игре, деревянные фигурки: каждая служила плану ее брата сбросить Бриана мак Кеннетига с верховного трона Эриу. – А я говорю, – сказал тот, что стоял слева, усиливая свои слова барабанной дробью пальцев по краю стола, – что ни один воин Ульстера не встанет на сторону мак Кеннетига! Христом и Кромом клянусь! Это был ее сводный брат Маэл Морда, мятежный король Лейнстера – темноглазый безжалостный гаэл, чей героизм не шел ни в какое сравнение с его же заблуждениями: он страстно желал сесть на верховный трон, но Кормлада сомневалась, что у него хватит на это духу. – А Мит? – спросил самый младший, ее сын Ситрик, король Дублина. Он стоял справа от стола. Хотя ему было далеко до честолюбия дяди, Кормлада знала, что хитростью и коварством он не уступает пиратам севера, – он походил на своего отца, Олафа Кварана, и предпочитал править единственным городом и преумножать свои богатства, а не растрачивать силы на управление целым народом. – Что насчет Мита? На чью сторону встанет он? Нашу или Бриана? – Народ Мита – темная лошадка, – ответил Маэл Морда. – Их король Малахия переменчив, как ветер. Думаю, он захочет посмотреть, чьи шансы на победу будут выше, и лишь тогда примкнет к одной из сторон. Но внимание Кормлады привлекал человек во главе стола, тот, от которого так и веяло истинным величием. Остальные, несмотря на то, что один приходился ей ближайшим родичем, а второй – сыном, играли лишь роль пешек; их, как и резные фигурки, ей нетрудно было бы расставить по местам и пожертвовать ради собственной выгоды. Но из человека во главе стола не могла бы сделать пешку ни одна женщина. – А что насчет мак Кеннетига? – спросил он. Он никогда не повышал голоса, но его шипении тихие, полные угрозы слова было слышно в любом уголке зала. Хоть он и вышел ростом, его руки и ноги были кривыми, а спина горбатой. С широкого землистого лба спадали длинные черные волосы, густую бороду он всегда заплетал в косу. – У доброго короля Бриана в рукаве Мунстер и клан Дал Каш, его армия и доля Коннахта – то есть несколько тысяч ряженных в овечьи шкуры неумех с дубинами и топорами. Но с ним еще и христиане из данов Корка и Хлимрекра. Суровые воины в кольчугах, вооруженные доброй сталью. Они станут сердцем войска Бриана. А остальные… – он пренебрежительно щелкнул пальцами, – свиной корм. – Маэл Морда, за тобой Лейнстер, Дублин и наши северные братья из Вейсафьорда и Ведрафьорда. Даже если Ситрик не попросит помощи у родичей с Оркнеев и Мэна, ты соберешь могучее, хорошо вооруженное и жаждущее крови войско – они станут твоей наковальней. А вскоре твои силы еще преумножатся: к нам уже едут разбойники Сигурда и Бродира. Они станут твоим молотом, и вместе вы сокрушите Бриана, как хрупкое железо. – Дай Бог, – ответил Маэл Морда. Ситрик кивнул. – Итак, – продолжил мужчина. – Ольстер остался в стороне, а Мит… Что же с Митом? Неясно. Малахия и Бриан друг друга недолюбливают. Что заставит Малахию присоединиться к нам – или хотя бы не вмешиваться в предстоящую битву? – мрачно поблескивая глазами, он перевел ледяной взгляд с одного собеседника на другого; в его чертах Кормладе виделось нечто не совсем людское, нечто хищное, и от этого дублинскую ведьму снедали страх, желание, а отчасти даже и ужас – этот мужчина черпал силы не из крови или положения, а из первозданного источника, который не могла разгадать даже она. Бьярки Полудан не был королем. Он возводил королей на трон. – Скажи мне, что для этого потребуется? Вопрос потонул в молчании. Маэл Морда пожал плечами; Ситрик погладил заплетенную в три косы бороду – такую густую и роскошную, что за нее его прозвали Силкискеггом, «Шелковой Бородой», – и опустил пронзительный взгляд на карту, словно думал, что деревянные фигурки подскажут ему ответ. Бьярки посмотрел на них недовольно. Он начал было говорить, но Кормлада его опередила: