Стая воронов
Часть 37 из 54 Информация о книге
Глава 17 Припав к земле у подножия стоячего камня, Гримнир слушал, как пищат и жужжат насекомые. Они были совсем рядом, и их несмолкаемый шум действовал на нервы – а он и так уже устал от ожидания. – Где они, старый мерзавец? Будь ты проклят! Ты вообще уверен, что это то самое место? Глянь-ка туда, мой нежный маленький тупица, велел Гифр. Гримнир повиновался. Между деревьями плыли вверх по склону сотни мерцающих сфер – блуждающие огоньки, пучки зеленого света фейри, танцующие на траве и под листвой. Гримнир видел, что за сиянием скрываются силуэты, слышал тихий шелест крыльев. – Nár, parái vestálfar! – он шумно сплюнул, не скрывая черной ненависти к этим шавкам, идущим по следу его господина. – Командуй, старый ты мерзавец! Гифр? – Гримнир поднялся и, вдруг что-то заподозрив, оглянулся. – Гифр? Внезапно тысячи блуждающих огоньков над ним и над стоячим камнем, вспыхнули, и яркое зеленое свечение обожгло глаза не меньше, чем солнце Иномирья. Гримнир зарычал и, отвернувшись, прикрыл руками глаза. Это и спасло ему жизнь. Со спины к нему подкрадывались в тумане четверо существ на голову выше его, худых, как щепки. Они были так похожи один на другого, что Гримнир не мог их различить; полупрозрачную кожу, белые волосы и впалые щеки подчеркивала и их одежда: хауберки из серебристо-зеленых пластин и штаны из светлой парчи. Тонкие пальцы сжимали рукояти мечей с лезвием в виде листа или лежали на древках коротких тяжелых копий. Они разделились и обступали его полукругом. От Гифра не осталось и следа. – Трусливые свиньи! – взвился Гримнир. Он оттолкнулся от камня. – Думали, я не замечу, как вы подкрадываетесь, чтобы засадить мне в спину нож? И кто из вас вытянул короткую соломинку, а? Ты? – он ткнул в того, что стоял слева от него. – Или ты, долговязый? Ха! Неважно! Кости брошены, и вам не хватает очков… Гримнир, быстрый, словно змей, метнулся влево. Те двое, что зашли с этой стороны, отступили, а их собратья справа бросились вперед. Но Гримнир был к этому готов. С нечеловеческой ловкостью он оттолкнулся ногой от земли и метнулся вправо – это был отвлекающий маневр. В загадочном свете зазвенел смертоносный наконечник его копья – длинное лезвие в форме листа. Гримнир изогнулся, вкладывая в удар всю свою силу. Он пришелся в голову: копье вошло через левый висок эльфа и вышло у правой челюсти, пробив череп насквозь. Но не встретило никакого сопротивления. На пути выверенного удара не оказалось плоти. Гримнир завалился вперед и полетел на траву. Перекатился, поднялся на четвереньки и, тяжело дыша, вновь встал лицом к лицу с противником. Эльф должен был лежать мертвым у его ног; но вместо этого Гримнир увидел, как растворяется в воздухе похожая на болотную дымку тень. – Колдовство, – прошипел он. В ответ послышался мрачный низкий голос, гулкий, словно доносящийся из могилы. Голос всех троих оставшихся противников. Да, фомор. Чары Туат. Но чьи клинки сотканы из дыма, и чей оборвет твою жизнь? В подтверждение своих слов, один из эльфов метнул ему в глотку копье. Гримнир не мог бы сказать, кто трудился над ним: кузнец или колдун. Оно казалось тяжелым, острый наконечник поблескивал в свете фейри. Его сжимала напрягшаяся до предела тонкая рука, было слышно, как противник тяжело дышит сквозь сжатые зубы. В последний миг Гримнир все же уклонился, копье пронеслось в дюйме от него – а его ответный удар прикончил бы любого живого врага. Однако он вновь столкнулся с мертвой пустотой, вновь потратил кипящие в широких плечах и длинных руках силы на то, чтобы развеять призрачного противника, обернувшегося облачком пара. Он восстановил равновесие и разразился проклятиями – двое оставшихся решили атаковать вместе: один тыкал клинком Гримниру в лицо, пока второй поднырнул и вытянул руку с копьем. Гримнир пригнулся и отбил удар своим копьем. Но когда древко снова погрузилось в призрачную дымку, он оборвал ответную атаку. Эльф-мечник пролетел мимо него, Гримнир резко развернулся и накинулся на него прежде, чем тот сумел понять, в чем дело. Он с криком ярости обрушился на восточного эльфа… …и пролетел его насквозь. С привычной проворностью и быстротой Гримнир, вместо того чтобы неуклюже повалиться на траву, лишь перекатился. А поднявшись, широко развел руки и громогласно зарычал, бросая вызов безмолвному камню с короной из огоньков фейри и неясным фигурам позади него. – Балегир! Мерзкий глупец, ответил голос мрачно. Балор мертв, его и остальных твоих жалких собратьев убили при Маг Туиред! Этот жалкий бродяга, которого ты зовешь королем, – мы отрубили его трижды проклятую голову и выкинули ее в море! – Балор, да? Так вы его зовете? – спросил Гримнир. – Вам, слизнякам, даже имя его не выговорить! Он Балегир Одноглазый, сын Имира, воин Злокозненного и хозяин волчьих кораблей каунар. Он мой отец. Он был червем и умер, как червь, – пойманный вороньим клювом! Гримнир широко открыл рот и вывалил язык, задыхаясь. – Пф! – выплюнул он. – Ложь и пустые насмешки! Его собеседник с издевкой рассмеялся. Может быть. Но разве удар, нанесенный в насмешку, не так смертоносен? У Гримнира не было сил ответить. Пока звенел мрачный голос, вокруг него кружилась целая орда вестэлфар, они нападали поодиночке, вдвоем или втроем – абсолютно одинаковые и неотличимые от живых, пока не попадут на острие его копья. Он кружился и отбивал удары, уворачивался и бил в ответ; он нутром чуял, что сражается лишь с армией призраков, но как он мог пойти против главного инстинкта – самосохранения? Как мог стоять на месте под градом вражеских ударов? Все внутри восставало против, добровольно сложить оружие – значило испытывать терпение норн. Он может отразить девяноста девять ударов – а потом сотое копье, принятое им за мираж, окажется совершенно реальным и выпустит ему кишки. И он отбивался, отбивался усердно, используя все мастерство и ловкость, приобретенные за долгую жизнь. Он отбивался, пока глаза не застлал пот, пока руки и спина не начали гореть огнем; отбивался, пока он не начал терять легендарную выносливость, которой славился его народ. И лишь тогда поток врагов иссяк. Мы знаем тебя, фомор, произнес его незримый собеседник. Тебя это удивляет? Ветер прошептал нам легенды о тебе: тебя называют Проводником смерти; Тем, кто носит капюшон, Предвестником ночи. Некоторые говорят, что ты сын Фенрира, другие – что ты брат Змея, опоясывающего мир. И все же ты лишь жалкое печальное напоминание о проклятом роде. Тяжело дыша, Гримнир стоял в кругу подрагивающих теней, брызжущий от камня свет слепил его. На оскаленных клыках появилась пена, пряди жестких волос нависли над горящими вызовом глазами. Он откашлялся и сплюнул. – Значит, тебе известно, – тяжело выговорил он, – что если твои слова о моем повелителе правдивы, я стребую с тебя кровавую плату, белокожий ты сукин сын! Его враг расхохотался. – Я и забыл, какие вы забавные. Может быть, оставить тебя себе… Гримнир повел плечами, стряхивая с себя усталость. – Тогда попробуй достать меня, если посмеешь! – О, я посмею, – ответил вестэлф. – Я посмею, – эхом откликнулся второй. И третий. Четвертый. Еще и еще, пока вся вершина не задрожала от силы их голосов. – Я посмею. Посмею! ПОСМЕЮ! Гримнир медленно обернулся, сделав полный круг. Сощурив глаза, он высматривал любой намек на атаку, сжимая и разжимая кулаки, удобнее перехватывая пальцами с черными когтями липкое от пота древко копья. – Посмею, – прошептал кто-то у него за спиной. Резко развернувшись, Гримнир на краткий миг заметил того же высокого мрачного эльфа, которого убил уже с десяток раз, – те же длинные белые волосы и впалые щеки. Но если глаза других напоминали молочные опалы, то глаза сверлившего его взглядом эльфа были глубокого изумрудного, какого-то древнего цвета. Гримнир хотел было издать победный рык, но как только его смертоносное копье понеслось к цели, вестэлф поднял к лицу длиннопалую руку, словно бледную орхидею на стебле, и раскрыл ладонь. Сжав тонкие губы, он сдул в землистое лицо Гримнира пригоршню серебряной пыли. Его ослепила вспышка света. Гримнир споткнулся, копье выпало из вдруг ослабевших пальцев. Он попытался сморгнуть, и рык перешел в рев боли – с каждым движением пыль царапала глаза, словно стеклянная крошка. Он пошатнулся, оступился, с хриплым стоном тяжело привалился к стоящему камню. Гримнир скорчился от боли. Жестокий белый свет неумолимо пробирался в его разум. Он чувствовал его на языке, холодный и соленый, как застывшая морская пена. Она обжигала. Жгла в глотке, в легких; превращала каждый вздох в пытку. Гримнир ничего не видел. Тело не слушалось; он сполз к основанию камня – судя по его форме, когда-то ходившего живым по земле. Прежде чем рухнуть в беспамятстве, горевшем белым пламенем, Гримнир услышал прокатившийся эхом над бездной между жизнью и смертью голос: – Он не твой, эльф! Знакомый голос. Женский. – Сними свое заклятье и возвращайся в тень! Гримнир с хрипом вобрал в раскаленные легкие воздух – лишь затем, чтобы, обдирая горло, сипло расхохотаться. – Христоверка. Глава 18 Скрывшись в тисовых зарослях, Этайн смотрела на Гримнира. Она не кинулась ему навстречу, подсознательно поняв, что что-то не так. Он был гол по пояс, черные волосы растрепались и спутались, его кожа казалась мертвенно-бледной в потоке зловещего зеленого света, льющегося с вершины Черного камня. Казалось, он танцевал в этом жутком сиянии. Танцевал со старой метлой – он прыгал и бросался в стороны, перекатывался и выбрасывал вперед черенок. Гримнир уворачивался от ударов теней и отступал перед духами, незримыми для других. И он говорил. Собственный резкий голос служил ему музыкой – и он рычал, ругался, выл и невнятно кричал от ярости, с кем-то споря. Он останавливался лишь затем, чтобы сделать глубокий вдох или утереть со лба пот. Это было бы смешно – и наградило бы за все то горе, которое ей пришлось пережить из-за него, – если бы Этайн не была уверена, что Гримнир борется за жизнь. – Христос наш спаситель, – пробормотал Бран. Бесшумные, словно сам ветер, гаэлы подобрались ближе и припали к земле рядом с ней. И выпучив глаза, уставились на скачущее по вершине Каррай Ду странное существо. – Это твой приятель? Этайн кивнула. – Что это на него нашло? – прошипел Дунлайнг, вспугнув сидевшую в гнезде у него над головой птицу. Этайн резким жестом велела ему замолчать; она указала на темное место у основания камня позади Гримнира, которое не освещало даже бившее сверху жуткое сияние. В этом уголке ночи чувствовался намек на глаза – в их взгляде ощущалось жестокое веселье кошки, решившей поиграть с добычей, пока та не упадет без сил. Чем дольше они смотрели, тем больше рассеивалась тьма; сворачиваясь спиралью, она уплывала прочь, как дым лампы на ветру. Исчезавшая пелена тьмы открыла их взорам мужчину и женщину: она была темноволосой и выглядела опасно; а он, величественный, как короли прошлого, был высок и бледен. Когда он подошел к Гримниру сзади и заговорил, пластины его хауберка засверкали, точно вороньи перья. – Я посмею, – сказал он голосом, в котором звучал могильный холод. Гримнир обернулся. Существо с необъяснимым изяществом подняло руку и, раскрыв ладонь, сдуло в землистое лицо Гримнира белый порошок. Он подействовал мгновенно: Гримнир оступился и скорчился от боли, словно высокое существо его подожгло. И тогда Этайн ринулась вперед. Она видела достаточно. Хотя Бран попытался затащить ее обратно в заросли, она вырвалась и выбежала из-под хоть как-то укрывавших ее тисов. Как там назвала ее Мэйв? Светоч Христа? Что ж, этот свет воссияет, пусть и в защиту безбожника Гримнира. Сердце ее наполнилось верой, положившись на ее силу, Этайн позволила славе Всевышнего говорить за нее: – Он не твой, эльф! Сними свое заклятье и возвращайся в тень! Бледный князь Туат полуобернулся и, приподняв брови, остановил на ней взгляд изумрудных глаз. В них блеснуло узнавание. – А, ты, – сказал он. – Ступай спать, дитя. Это тебя не касается. Он пренебрежительно махнул на нее рукой – но и от этого Этайн вдруг почувствовала, как тело наливается тяжестью. Она ощущала такую усталость, что едва могла пошевелиться. Ей так хотелось поспать… хоть несколько часиков… Ты светоч Христа! Далекий голос Мэйв отрезвил Этайн. Она встряхнулась и сбросила с себя чары Туат, словно ничтожную горсть песка. – Пес Сатаны! – она перекрестилась. – Я заклинаю тебя, эльф, заклинаю силой истинного Бога и всех живущих – покинь это место! Туат с шипением отшатнулся, словно сам звук ее голоса жег его, как вынутые из огня уголья. Он выпрямился и хотел было заговорить, но темноволосая женщина его опередила. Она с присвистом произнесла слово на языке более древнем, чем весь людской род, а затем запела. Ее тихая ритмичная песнь – ее погребальный плач – призывал смерть на голову женщины. Перед глазами Этайн встали высокие меловые скалы у ирландского побережья, зеленые от тины; у обрыва стояла рыжеволосая женщина, ее плащ трепало ветром. Ее глаза покраснели от слез – она оплакивала потерянную любовь, отобранную богами и морем, она взывала о помощи к Морриган. Когда песня достигла кульминации, на плечи Этайн легла вся тяжесть ее горя. Это было ее собственное горе – столь тяжкое, что в этой печали можно было утонуть. По щекам против воли побежали слезы, в поисках утешения Этайн сделала шаг к пропасти Каррай Ду… и остановилась. Тяжесть исчезла. – Господь пастырь мой, – сказала она черноволосой ведьме. – Милость моя и прибежище моё, заступник мой и избавитель мой – Бог мой, научающий руки мои для битвы, персты мои – для войны! – Этайн наставила меч на мужчину и женщину. – Предупреждаю в последний раз: сын Балегира не ваш! Изыди, эльф, и прихвати свою потаскуху с собой! Оставь мир людей в покое! Бледное лицо Туат скривилось в гримасе ненависти. Он выступил вперед и положил ладонь на рукоять меча с листообразным лезвием.