Стеклянные дома

Клара повернулась на стуле, в руке у нее была тонкая кисть, а на мольберте перед ней стоял портрет.

Мирна видела только край картины. Остальное закрывала фигура Клары.

У стен студии стояли холсты. Не меньше дюжины портретов. Одни почти законченные. Другие едва начатые.

Словно в мастерской обосновались брошенные люди.

Мирна отвернулась, не в силах смотреть им в глаза. Опасаясь увидеть в них мольбу.

– Как идут дела? – спросила она, кивая на мольберт.

– Это ты мне скажи. – Клара слезла со стула и отошла в сторону.

Мирна уставилась на полотно.

Обычно Клара писала портреты. Необычные лица на холстах. Одни вызывали улыбку. Другие необъяснимым образом заставляли зрителя ощущать меланхолию, или неловкость, или веселье.

Некоторые портреты по непонятным причинам рождали сильное чувство тоски, словно Клара была кем-то вроде алхимика и могла переносить эмоции, даже воспоминания на холст. Они преобразовывались в краску, а потом с холста возвращались к человеку.

Но сейчас Мирна видела перед собой другую работу. Вовсе не портрет. И вообще даже не человека.

На холсте были изображены Лео, щенок Клары, и его сестренка Грейси, щенок (или кто она там) Гамашей.

Лео сидел спокойный, великолепный, красивый и уверенный. А Грейси, коротышка, стояла рядом, наклонив голову, как это у нее водилось. Недоумевающая. Щуплая. Страшненькая. Глядя не в глаза зрителя, а на что-то позади него.

Мирна чуть не оглянулась – узнать, куда это смотрит Грейси.

Ни одна из собак не выглядела пупсиком. Ни одна – сладенькой. В них ощущалось что-то дикое.

Клара сумела передать, какими могли бы быть эти домашние животные, если бы не были отловлены, приручены и цивилизованы. Она изобразила на холсте то, что почти наверняка спрятано в их ДНК.

Мирна поймала себя на том, что тянется к холсту, и тут же отдернула руку.

Она почти услышала рычание.

– Извини, – сказала она Кларе. – Не нужно было тебя беспокоить. Я пошла в бистро, но там все говорят об убийстве, и я поняла, что не могу там находиться, но и одной оставаться не хотелось.

– И мне тоже. Бедняжка Рейн-Мари, – сказала Клара, присоединяясь к Мирне на промятом диване, среди знакомых и успокаивающих запахов масляной краски и переспелых бананов.

– Я попыталась что-нибудь выкачать из Армана, – сказала Мирна. – Но он только посмотрел на меня и ушел.

Они все знали этот взгляд. Видели его прежде. Столько раз, даже представить трудно.

Здесь не было никакой цензуры. Никаких предупреждений, о чем они не должны его спрашивать. Он удивился бы, если бы они не спросили. А они удивились бы, если бы он ответил.

В этом взгляде более всего читалась решимость.

Но на этот раз еще и гнев. И потрясение. Хотя он пытался скрыть свои эмоции.

Мирну всегда поражало, что человек, который всю свою жизнь ловил убийц и теперь встал во главе полицейской службы Квебека, способен удивляться убийствам.

И тем не менее он удивлялся. Она это видела.

Он говорил с ней о своем решении не просто вернуться в полицию, но и занять там руководящую должность.

– Надеетесь что-нибудь изменить? – спросила она и увидела улыбку на его лице. Морщинки, разбегающиеся от глаз, от уголков рта.

– Вас что-то смущает, – констатировал он.

– Я всего лишь пытаюсь понять, почему вы это делаете.

– Вы думаете, из тщеславия? Из гордыни? – спросил он.

– Я думаю, Арман, что ваше решение занять этот высокий пост принято под воздействием вашего эго.

Это произошло во время одного из их неформальных сеансов, на котором отставной психотерапевт прослушивала отставного копа, прощупывала раны, не замечаемые другими людьми. Искала инфекцию.

– Любовь к власти, – сказала Мирна. – Как это звучит для вас? Знакомо?

Она говорила с едва заметной улыбкой, чтобы смягчить собственную прямолинейность.

– Я не люблю власть, – ответил Гамаш дружелюбно, но твердо. – Однако я не боюсь, когда мне ее предлагают. У всех у нас есть свои навыки, вещи, которые мы умеем делать хорошо. Вот я, например, неплохо нахожу преступников.


– Но для вас это нечто большее, Арман. Скорее защита невинных, чем поиск виновных. Хорошо, когда в жизни есть миссия, цель. Плохо, когда это одержимость.

Он тогда наклонился к ней, и она почувствовала силу, исходящую от него. Эта сила не была подавляющей или угрожающей. Скорее она оказывала невероятное успокаивающее действие.

– Это не хобби, не развлечение. Это даже не работа. Я приму должность старшего суперинтенданта Квебекской полиции только при условии, что у меня будут развязаны руки. В полиции огромные проблемы. Колоссальные. Я должен верить, что смогу ликвидировать их, иначе зачем браться за дело?

Гамаш посмотрел на нее задумчиво. В его карих глазах не было безумия. Никакого воспаленного эго. Но там была сила. И уверенность.

На следующий день он дал согласие занять пост. И вот несколько месяцев спустя он снова расследует преступление. Убийство. На пороге собственного дома.

Мирна сидела бок о бок с Кларой на диване, словно в ожидании автобуса, и думала.

Да, для гнева Армана существовали причины. Мирна тоже злилась. Но, кроме того, она боялась и спрашивала себя, не боится ли и Арман.

Мирна опустила взгляд на пол, где Лео свернулся клубком на облезлом коврике со своей новой жевательной игрушкой. Трудно было найти более восхитительный образ.

Потом она посмотрела на Лео, изображенного Кларой. На Грейси. Дикость была у них в крови. Возможно. И Мирна поняла, что это не просто портрет двух щенков.

– Bonjour?

В мастерскую донесся незнакомый голос. Две женщины не без труда поднялись с низкого дивана и пошли в кухню, где увидели молодого человека в форме Квебекской полиции.

– У вас нет звонка, – сказал он, словно оправдываясь. – Я постучался.

– Ничего страшного, все заходят сюда просто так, – сказала Клара. – Вы здесь в связи с Кэти. Чем я могу помочь?

– Господи Исусе, неужели Гамаш начал принимать на работу эмбрионов?

Молодой человек повернулся и увидел в дверях высокую худую старуху. С уткой в руках.

– Старший инспектор Лакост приказала мне найти Рут Зардо, – сказал он, взглянув на влажный клочок бумаги, зажатый в руке. – Ни дома, ни в бистро я ее не нашел. Кто-то сообщил, что она может быть здесь. Мне сказали искать старую сумасшедшую.

Он оглядел всех трех. Из той дали, что разделяла его двадцать пять лет и их возраст, они все казались старухами. И малость чокнутыми. Но чего еще тут можно ждать, подумал он. Бедняги. Такая захолустная деревенька. Нужно пересчитать их пальцы и посмотреть, не лежат ли тут где-нибудь банджо.

«Фак, фак, фак», – проговорила утка, пока три женщины стояли рядом и смотрели так, будто чокнутым был он.





* * *


Жан Ги зашел в магазин Мирны и оставил записку с вопросом, нет ли у нее «Повелителя мух».

После чего вернулся к краткому содержанию книги в Интернете.

Он прочитал о школьниках, попавших на необитаемый остров. Прочитал о счастливых, здоровых, порядочных ребятах, живущих вдали от взрослых, с их правилами и властью, прочитал о том, как они медленно превращаются в дикарей.

И подумал о своем сыне Оноре, о том, как бы он стал себя вести в подобной ситуации.

Но в первую очередь Жан Ги вспоминал слова Матео Биссонетта. О том, что их первый год в Монреальском университете был похож на «Повелителя мух».

С жестоким охотником Джеком. Рациональным, дисциплинированным Ральфом. С «малышней», самыми маленькими, которых мучил страх перед несуществующим зверем.

И с Хрюшей, единственная ценность которого для группы состояла в его очках, с помощью которых добывался огонь.

Бовуар поправил очки на носу и продолжил читать. Все больше напрягаясь и внутренне сжимаясь по мере чтения.

Он читал о том, как у ребят росла уверенность в существовании некоего зверя на острове. Зверя, которого они должны найти и убить.

Жан Ги снял очки и потер глаза.

Матео Биссонетт сравнил университет с «Повелителем мух», но представил это как забавные, хоть и необузданные игры ребятишек.

Неужели эта компания из четырех человек (из пяти, считая несчастного Эдуарда) превратилась в дикарей? А потом, как на необитаемом острове, они напустились друг на друга?

А что такое Три Сосны? Тоже своего рода остров.

И вот одна из их компании убита. И виноват кто-то из них.

А Совести нигде поблизости не видать.

Бовуар глубоко вздохнул и посмеялся над своим буйным воображением.