Сто лет пути

Почти ощупью добрались до лестницы, на которой тоже не было света, и на последней ступеньке Семен Михайлович Полозков споткнулся и чуть не упал, его поддержали. Велик ли коридор и сколько в нем дверей, разглядеть ему не удалось, а комната, куда его впустили, оказалась довольно большой. Свет керосиновой лампы на столе не доставал углов, где лежала плотная темень.

— Ожидайте.

Сопровождающий, двигаясь бесшумно и проворно, вышел, плотно прикрыв за собою двери, а князь огляделся. Стало понятно, почему в комнате так темно, гораздо темнее, чем на улице. Ставни оказались плотно закрыты, так что даже щели не осталось. На большом овальном столе стоял самовар с подставленным под краник блюдцем. Жертвователь на дело революции потрогал — самовар оказался холодным. Стулья стояли кое-как, словно на них только что сидели, а потом в спешке разошлись, и горничная еще не успела навести порядок. В одной из стен зиял черный провал — камин с квадратной пастью, сильно закопченной. В этом камине, должно быть, и полагается ему прятаться в случае стрельбы.

Вдруг на него снизошло ледяное спокойствие — в прямом смысле ледяное, похолодели руки, так что захотелось на них подышать. Все потом, потом!.. Ясности и неясности, вопросы и ответы — все потом. Сейчас нужно довести дело до конца.

…Как бы повел себя в эдаких обстоятельствах господин Полозков Семен Михайлович? Должно быть, поозирался бы по сторонам — значит, пока все верно, — потом подошел бы к стене и посмотрел картину, вон там какая-то картина мерцает в тусклом свете, а потом уселся, заложил ногу на ногу и стал ждать. Видимо, ждать ему придется недолго.

Он посмотрел картину, так и не поняв, что на ней изображено, походил туда-сюда, отодвинул стул и основательно уселся. Саквояж стоял рядом с ним.

В доме слышалось смутное движение, как будто в подвале или на чердаке бегали осторожные, но многочисленные крысы, стучали лапками. Света в коридоре тоже не зажигали, по крайней мере из-под двери не пробивалось ни лучика.

Где-то там, внизу, какие-то ящики, в которых вместо патронов секретные агенты, так говорил Столыпин. Ждут сигнала. Или никто ничего не ждет, и это все водевиль и фарс?!

Нужно ждать. Ждать.

Господи, спаси и помилуй, вразуми и научи.

Двери распахнулись — обе створки одновременно, — и в комнату энергично вошло сразу несколько человек.

Семен Михайлович Полозков помедлил, дочитал молитву, поднялся и посмотрел.

Вот эти молодые и свежие лица и есть террористы высшего звена? Радикальные революционеры, боевики, убийцы, руководители боевых групп? Воля ваша, это какая-то ошибка, такого быть не может!..

— Добрый вечер, господин Полозков, — живо и приветливо сказал первый из вошедших, совсем молодой румяный барин, протягивая руку. — Простите великодушно, что заставили ждать, но осторожность превыше всего!

Господин Полозков пожал протянутую руку.

— Позвольте представиться, Иван Сергеевич Тургенев. А это товарищи Лев Николаевич Толстой и Михал Иваныч Глинка.

— Осторожность прежде всего? — нашел в себе силы пошутить гость.

— Славно, славно, что вы все понимаете! Ну, с господином Алябьевым вы, как я понимаю, знакомы.

Из сумрака у дверей выступил Алексей Федорович, и князь Шаховской — именно он, а не его персонаж, — испытал при виде Алябьева небывалую радость и облегчение. Как будто во вражеском плену вдруг обнаружил, что командир крепостной стражи на самом деле не враг, а бывший товарищ по пажескому корпусу!

…Который из них тот самый Юновский, что устроил взрыв на Морской? Тот, что Толстой или Глинка? Или сам румяный барин?

— Присаживайтесь, господа. Побеседуем.

Алябьев остался стоять, а остальные уселись вокруг стола, довольно далеко друг от друга.

— Прежде всего позвольте поблагодарить вас, господин Полозков, за сочувствие делу революции. ЦК выражает вам особую благодарность и просит заверить, что деньги будут употреблены наилучшим образом.

Князь Шаховской не знал, что ответил бы на это господин Полозков, поэтому просто кивнул.

…Темнота, пожалуй, ему на руку. Не разглядеть, что усы накладные и лицо разрисовано. Наверняка Алябьев знает о пристрастии революционеров к встречам в темноте, помнится, шутили даже на эту тему!

А может, это ошибка? Уж больно они не похожи на террористов, о которых в обществе самое смутное представление! Всем казалось, что они непременно должны отличаться от обычных людей, и когда охранка хватала самых обыкновенных студентов, все считали, что этого не может быть! Вот этот славный человек, добрый сын, подающий надежды химик, начитанный, умница, на рояле музицирует — боевик?.. Его нужно вздернуть без суда и следствия, без всякой жалости?

— Позвольте спросить, как вы узнали о нашей организации? От кого?

Князь Шаховской прочистил горло:

— Русская революция имеет поддержку не только в России, уверяю вас. За океаном о ней много говорят и много знают. А на мысль о пожертвовании меня навел господин Алябьев, с которым в прошлом году мы встречались в Торонто. — Он подумал немного и добавил: — Если уж давать деньги, так на новое, прогрессивное!.. А в России-матушке никакого прогресса со времен Петра Великого не наблюдается, да и тот…

И он махнул рукой.

«Матушкой» Россию называли как раз те русские, что жили за границей, приезжали сюда редко или вовсе не приезжали, и князю это было хорошо известно. Над словом этим часто посмеивались.

— Наши товарищи нуждаются в средствах. Без оружия, подкупов, без четкой военной организации наше дело может погибнуть, — румяный молодой барин улыбнулся и развел руками — все, мол, на свете стоит денег, как же без них! — И многие прогрессивно настроенные люди это понимают и сочувствуют нашему положению. Особенно после того, как социал-демократам пришлось перейти на нелегальное положение. Верхушка партии, самые видные деятели вынуждены жить в Европе и оттуда руководить движением. Верите ли, я сам только что прибыл из Женевы, исключительно чтобы переговорить с вами. Итак?..

— Итак, — повторил жертвователь, расстегнул замок саквояжа и выставил на стол чашку мейсенского фарфора, как следует завязанную в носовой платок.

…Жалко чашку, подумал Дмитрий Иванович. Очень жалко. Мама так любит этот сервиз, полученный в приданое.

— Я решил, что бриллианты — самое верное дело. — Он принялся неторопливо развязывать узел. — Бумаги ненадежны, золото слишком тяжело. Сумма-то кругленькая выходит, господа!..

Румяный молодой человек засмеялся уютным рассыпчатым смехом.

— С эдакой кубышкой горы можно свернуть, господин Полозков!.. Может быть, у вас особые пожелания есть?


— Какого рода?

— Кто-то из сатрапов особенно вам отвратителен?.. Личные счеты?.. Нет?.. Может быть, кто из таможенников усердствует, обирает? Сейчас самое время сказать.

…Он спрашивает меня, кого бы мне хотелось убить, подумал Шаховской. Они убьют. С эдакой-то кубышкой!..

— Это вы увольте, увольте! Деньги деньгами, а грех на душу брать не стану. Вы уж, пожалуйста, без меня решайте, кто там сатрап, а кто нет!

— На ваше усмотрение, — быстро согласился румяный.

Князь снял платок, слабый огонек керосиновой лампы прыгнул в чашку, переломился, заскакал, засиял сотней ледяных белых искр. Шаховской подвинул чашку на ту сторону стола. Молодой человек даже руки потер от удовольствия и оглянулся на товарищей. Те придвинулись, и Алябьев подошел, задев по пути стул.

Стул сильно громыхнул.

…Ну, вот, кажется, и все. Сейчас придут другие, чтобы убить этих. Теперь только — кто быстрее, проворнее и ловчее умеет убивать.

— А скажите, господин Полозков, вы никогда ни в какой партии не состояли? — Молодой барин осторожно достал из чашки несколько нестерпимо сверкнувших камней, положил на ладонь и рассматривал, причем понятно было, что раньше он никогда не видел таких драгоценностей. — Может, кого-то из идеологов читали?

— Маркса, — с тоской сказал Шаховской, прислушиваясь. Ничего не было слышно. — Про прибавочную стоимость нечто такое, запутанное очень.

— Если пожелаете, можем вам в Канадский Доминион прислать литературу! Немецкой очень много, толково пишут товарищи, по делу! Мы со времен того же Петра Великого, которого вы упомянули, на немцев равняемся, все стремимся догнать их, и никак!.. Нам такой порядок, как у них, никогда не навести, нечего и надеяться! Впрочем, мы своим путем пойдем, и не без вашей помощи!

Бриллианты сверкали и переливались у него на ладони, он все любовался на них, глаз не мог оторвать, и в доме по-прежнему было тихо, а Шаховской ждал шума, грохота, стука сапог, лязга затворов!

— Ну-с, отчеты о потраченных суммах мы станем направлять, куда прикажете, только прежде придется уговориться о шифрах. Сами понимаете, цензура, со всех сторон обложили, как волков травят! — Молодой барин ссыпал камешки в чашку, не удержался и опять зачерпнул, ему хотелось еще немного поиграть и полюбоваться.

Тут в полной тишине стремительно распахнулись высокие двери, полутемная комната как по мановению волшебной палочки наполнилась людьми, которые действовали быстро, умело и страшно.

Сидящие с той стороны стола оглянулись, лица у них сделались растерянными и недоумевающими, но что там подняться! — даже шевельнутся никто не успел. Короткими ударами в лицо и по шее, от которых затрещали кости, их свалили на пол и стали деловито вязать. Румяный барин побледнел, ладонь у него разжалась, из нее посыпались блестящие камни, заскакали по столу, разбрызгивая льдистые лучи. Он втянул голову в плечи, стал закрываться рукой, как ребенок, но удар свалил и его. Под столом он всхлипнул и пополз, но сверху навалились, стали выворачивать ему руки. Шаховской вскочил.

— Ишь ты, кусается, сучонок!

— Смотри, чтоб не нашумел. Вдарь ему еще разок!

Зажегся электрический свет под потолком, сделав комнату, где молча и страшно били и вязали людей, ниже и меньше размером. Человеческое месиво колыхалось по всему помещению. И тихо было, слышалось только тяжелое дыхание, всхлипы и шорохи.

Все это продолжалось, должно быть, меньше минуты. Затем в коридоре зазвучали твердые, уверенные, победительные шаги и в комнату вошел… Столыпин.

Люди в штатском замерли и вытянулись.

— Все здесь, ваше благородие! Взяли.

Министр мельком огляделся, чуть задержал взгляд на Шаховском, как будто установил, что это именно он и с ним все благополучно.

— Благодарю за службу, орлы, — пророкотал министр. — Внизу тоже все, по счету. Ну-с, ведите, и чтоб там без шума!..

Лежащих подняли и поволокли, только тот, что беседовал с Шаховским, утративший весь свой румянец, очень бледный, как будто неживой, все вырывался и выкручивался из рук стражников. Висок у него был рассечен, темная кровь текла по шее, капала на белый воротничок. Столыпин стоял у камина, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, наблюдал совершенно равнодушно.

Шаховской соображал и двигался с трудом.

Что произошло в следующее мгновение, он так и не понял. Отирая с лица кровь, в дверях возник молодой барин, его шатало из стороны в сторону. «Браунинг» блеснул холодным светом, как давеча бриллиант.

— Умри, палач, иуда, — тоненьким мальчишеским голоском тихо и испуганно выговорил молодой человек. Сзади уже бежали, но он выстрелил, успел. Алябьев метнулся вперед и не удержался на ногах, упал лицом вниз, к ногам Столыпина.

Вбежавшие навалились на молодого барина и, должно быть, убили — что-то хрустнуло, он всхлипнул и больше не шевелился.

— Кто упустил? — грозно спросил Столыпин. — Ну?! Кто?!

Нагнулся и перевернул Алябьева, так и оставшегося лежать лицом вниз. Алябьев медленно перевернулся, и Шаховской увидел его мертвые глаза.



— Иду, иду! — сердито закричали из-за обитой коричневым дерматином двери. — Кому там неймется-то, господи?!

— Если она начнет скандалить, не пугайтесь, — быстро сказал Шаховской Варваре.

— Не буду, — тоже быстро ответила она. — Если старуха начнет скандалить, вы меня спасете, да?

Он кивнул, глядя на дверь, за которой происходили возня, шорохи, брякала цепочка. Наконец заскрипели петли, приоткрылась узкая щель, за ней белело лицо и мерцал глаз. Из щели шибануло таким крепким кошачьим духом, что Дмитрий Иванович немного подался назад.

— Что нужно? Вы к кому?

— К Ольге Яковлевне. Это вы?

— Комнат не сдаю.