Сто лет пути
Часть 32 из 41 Информация о книге
И дверь захлопнулась. Дух немного отступил. — Мы из музея на Воздвиженке! — прокричал Дмитрий Иванович в коричневый дерматин. — По делу! Снова проскрипели петли и обозначилась щель. — По какому такому делу? Тут Варвара Дмитриевна, которую Шаховской собирался спасать от полоумной бабки, перехватила инициативу. Распахнув красную книжечку, она ловко сунула ее в щель и приказала: — Открывайте. В щели завздыхали, завозились, загремели цепями, и дверь приоткрылась. — Агитаторы, что ли?.. Так я не голосую, провались она пропадом, ваша советская власть! — Советской власти двадцать лет как нет, — объявила Варвара Дмитриевна и сунула нос в воротник пальто — воняло из квартиры нестерпимо. — Вы Ольга Яковлевна? Куда проходить? — Ну, в кухню идите… От вони щипало глаза. Шаховской двинулся по коридору следом за хозяйкой. Варвара у него за спиной нащупала его руку, он взял ее ладонь и сжал. — Нужно было с работы противогаз захватить, — негромко сказала она. — У нас есть на складе. В кухне были кошки. Кошки сидели на каменном подоконнике, на столе, на буфете с раздвижными дверцами — одна оторвана, — на стульях и табуретках. Кошки ходили по полу и спали в картонных коробках, в ряд стоявших у стены, выкрашенной до половины зеленой масляной краской, кое-где растрескавшейся. Кошки лазали по посудной полке среди разномастных тарелок. Под ногами хрустело, как будто приходилось давить тараканов, оказалось, что весь пол усыпан кошачьим кормом из прорвавшегося пакета. На плите в алюминиевой кастрюле булькало какое-то варево, от которого воняло еще хуже, чем от кошек. — Рыбку варю, — безмятежно сказала хозяйка, взяла кошку, уселась на табуретку и посадила ее на колени. Киса недовольно дернула хвостом и спрыгнула. — Им нужно свежей рыбки поесть. Я беру в гастрономе, недорого. Варвара прошла к окну — кошки недовольно оборачивались и мяукали — распахнула захлопнутую форточку и сунулась к ней. — Ольга Яковлевна, вы знаете музей на Воздвиженке? Вы несколько раз туда приходили! — спросил Шаховской. — А что? Я права не имею? У нас все права только богатые имеют, и еще депутаты! А если я не депутат, значит, мне и приходить никуда нельзя?! В милицию меня?! Заявление на меня писать?! Она раздула ноздри и хлопнула ладонью по столу. Кошка, вылизывавшая ногу, вздрогнула и посмотрела на нее с презрением. — А вы пишите заявление, пишите! На меня и на деточек моих! В Конституции не написано, что запрещено кошек держать! А раз не написано, значит, я право имею! И не выселите вы меня, найдется и на вас управа! — Вы приходили в музей на Воздвиженке? — повторил Шаховской. — Я-то в своем праве, а они меня в отделение?! И поп с ними заодно! Я думала, он порядочный, а он заодно! Калитку стал от меня замыкать, замки навесил! А я что, не человек? У нас, между прочим, свобода передвижения! Шаховской посмотрел на Варвару, которая все дышала в форточку и ничем ему не помогала. — А я так ему и сказала, попу-то!.. В лицо прямо! Не имеете права меня не пускать, я за своим законным делом иду! А если не пускаете, заявление на вас подам обер-прокурору, и дело с концом! Нет у нас такого закона, чтоб не пускать. — Обер-прокурора тоже нет, — сообщил Шаховской. — Уже давно. После семнадцатого года у нас патриархия. Хозяйка посмотрела на него с недоверием и подхватила с пола сразу двух кошек, рыжую и черную, с бельмом на глазу. Кошки извивались и вырывались. — Зачем вы ходили в музей, Ольга Яковлевна? — Как зачем? Столько лет наследство под замком держали, присвоить хотели, а теперь-то открыли! Там все мое, чужого мне не надо, а мое — отдайте. При советской власти паразиты эти не пускали, потом опять не пускали, а уж когда открыли, время пришло свое получить! Дмитрий Иванович помедлил и пристроился на табуретку, с которой спрыгнула очередная киса. Теперь кошки, копошившиеся на полу, терлись о его штанину. — Какое наследство? Ольга Яковлевна удивилась: — То есть как какое? Мое, конечно! Или вы думаете, я дам государству все захапать?! Ничего не дам, ни копейки! Там все мое! Мы столько лет ждали, когда время придет! Нас же туда не пускали! Туда никого не пускали, и нас тоже. А тогда, при Советах, мы и забрать ничего не могли! Нас бы посадили, в каторгу сослали. Как богатых. Мы же богатые! И она засмеялась с удовольствием. — Дед мне говорил — подожди, Лелечка, придет наше время! Он меня Лелечкой называл. Да закройте окно-то! — вдруг спохватившись, закричала она на Варвару. — Вы мне всех кошек попростужаете! У Шаховского сильно болела голова, то ли от вони, то ли от разговора, то ли от шевеления кошек на полу. — Кому говорят, фортку закрой! — Ваш дедушка был богатый человек? — спросил Дмитрий Иванович очень громко, чтобы отвлечь хозяйку от Варвары и здоровья кошек, на которое его спутница посягала. — А вы не кричите! Какие у вас полномочия есть на меня кричать? Я ничего такого не сделала, а что свое хочу получить, так я вправе! И дед говорил, так оно и будет! — Дедушка оставил вам наследство? — Как же! Оставил он! Кабы оставил, коммунисты все присвоили бы! Он его спрятал. Чтоб не нашли. А мне сказал, где лежит, чтоб я забрала потом. Вот я и хочу забрать. Время пришло. — Давайте разберемся последовательно, — сказал Шаховской так, как говорил на семинарах самым трудным студентам. — По пунктам. Что именно оставил вам дедушка и где? Ольга Яковлевна выразительно посмотрела на него и с силой похлопала себя по лбу, кошки у нее на коленях заходили ходуном, задергали спинами и по очереди попрыгали на пол. — Бестолковый! Говорю же, дед оставил наследство. Бриллианты, целую пригоршню! Они лежали в тайнике, в домике на Воздвиженке. Взять их оттуда никак было нельзя, не пускали туда простых людей. А какие мы простые?.. Мы не простые, мы богатые! А как стали пускать, так, значит, я и решила наследство забрать. А меня опять не пускают, что ты будешь делать! — Пригоршня бриллиантов в особняке на Воздвиженке, понятно, — повторил Шаховской. — Откуда бриллианты взялись у вашего дедушки и как оказались в особняке? — Деду прадед оставил! И он же туда их и отнес, от чужих глаз подальше. — Куда отнес? — В особняк. И спрятал. Там, в дымоходе, что ли! После революции за бриллианты под расстрел могли отдать. А он догадался спрятать. Чашку мейсенского фарфора и два письма, датированных тысяча девятьсот шестым годом, действительно нашли в заложенном дымоходе в особняке на Воздвиженке. В письме говорилось о заговоре и поминалась чашка с бриллиантами, но Дмитрий Иванович так и не нашел никаких следов заговора. — Ваш прадед был богатым человеком? — Ничего не был он богатый, просто повезло ему, и он оказался в нужное время в одном интересном месте. И ему бриллианты достались! По случаю. Так дед говорил. — По какому случаю? — это Варвара спросила. Она стояла вполоборота, все старалась дышать в форточку. — Он большую услугу России оказал, — сообщила Ольга Яковлевна доверительно. — Той, настоящей, которая раньше была, а не которая сейчас!.. Мне дед мно-ого рассказывал! Особенно под старость его потянуло. Раньше-то все молчал, а потом стал рассказывать. Подведет, бывало, меня к решетке на Воздвиженке, поставит на парапет и говорит: смотри, внучка, запоминай, там наши сокровища в дымоходе лежат! Вот мне бы только их забрать оттуда. Я бы все, все до копеечки на кисок пустила. Вот ведь какие у меня киски! — Тут она подхватила с полу кошку, потрясла ее и поцеловала. Кошка брезгливо отвернулась. Шаховской понимал, что в тему кисок углубляться никак нельзя, иначе они никогда отсюда не выберутся. — Какую услугу оказал России ваш прадед? Вы знаете? Ольга Яковлевна отпустила кошку, придвинулась к Шаховскому и сказала заговорщицким шепотом: — Он упредил. Какого-то министра хотели жизни лишить, а он узнал и упредил. Заговор, заговор!.. Это был заговор! В Петербурге. А потом из-за него Государственную думу закрыли. — Из-за кого? — Из-за прадеда, кого же! Если б не он, может, вся история государства по-другому повернулась. И она опять засмеялась. Дмитрий Иванович никак не мог понять, сколько ей лет — может, сто, а может, пятьдесят. Одета она была в синий тренировочный костюм, протертый на локтях и коленях почти до дыр, вязаные носки и резиновые пляжные шлепанцы. На голове косынка, завязанная на затылке, из-под нее в разные стороны лезли липкие седые патлы. — Мне дед говорил, не ходи замуж, ты богатая наследница, а эти все женихи твои — голытьба немытая. Нам бы только свое получить, заживем, как короли. Может, даже за границу уедем, — шепотом добавила она и оглянулась по сторонам боязливо. — Ваш прадед получил в Петербурге награду за спасение министра, правильно? Тут хозяйка квартиры возмутилась — она так понятно объясняет, а бестолочи все никак в толк не возьмут!.. — Не получал он наград! Простому человеку и тогда жизни не было, и награда ему не полагалась, а только прадед решил, что несправедливо это! Он сам себе награду определил за спасение министра. Чашечка вроде там была, полная бриллиантов до самых краешков. Это еще в Петербурге было, в одном секретном доме. Стало быть, он чашечку взял, да и сунул за книги, что ли. Сразу-то не мог забрать, захватили бы ее жандармские! А потом за ней вернулся и прибрал. Обвел жандармских-то! Долго прятал, до самой революции этой поганой. Объявить-то он их не мог, он же потихоньку взял! Ни одного камушка не продал, опасался. А потом, когда в Москву переехал, — тогда многие в Москву подались, от войны да от революции, — чашечку в особняке на Воздвиженке припрятал. Прадед по линии Пролеткульта служил, а в том особняке как раз пролетарский театр размещался. Он у себя на квартире схоронить их побоялся, туда отнес. — Ольга Яковлевна вздохнула и погладила подвернувшуюся кошку. — Так они там и остались, сокровища наши, которые прадед по праву получил, не за что-нибудь, а за спасение министра! Взять-то их оттуда уж он не смог. ВЧК его арестовала, держали долго, расстрелять еще тогда собирались. Потом отпустили, только в особняк ход ему закрыт был, туда уже не пускали никого, какие-то важные шишки там засели! Он до тридцать седьмого в трущобах прожил, в подвале на Гоголевском, ух, страшные там подвалы были!.. В подвале жил и знал, что у него целая чашка с бриллиантами есть, а взять нельзя! В тридцать седьмом его расстреляли. Тут она вдруг заплакала. Слезы, мутные, какие-то белесые, полились по морщинам, как по каналам, щеки покраснели нездоровой пятнистой краснотой. — Дед говорил, каялся очень его папаша, прадед то есть. Он чашечку-то без спроса взял!.. А богатство так ему и не далось, сгинул, да и все. И нам не далось. Как его достанешь, когда в особняк не попасть?.. За окном началась метель. Варвара подставляла лицо снежинкам, залетавшим в форточку и таявшим на лету. Шаховской посмотрел на нее, и она ему улыбнулась. — Какого министра спас ваш прадед? Ольга Яковлевна махнула рукой. — Откуда я знаю? И дед не говорил. Тогда за министров да за знакомство с ними могли под расстрел отдать, запросто. — То есть заговор на самом деле был, — сказал Дмитрий Иванович быстро. — Понимаете, Варвара? Свидетельств никаких не осталось, а все-таки он был! Да еще как-то связанный с Думой, той, первой, которая просуществовала всего семьдесят два дня! — Так прадед у какого-то там депутата в помощниках служил, — вмешалась Ольга Яковлевна. — Из-за него Думу разогнали, из-за прадеда! Он сам так и рассказывал. — А в чашке были бриллианты. — Наши это бриллианты! Наши! Я туда хожу, хожу, а мне не отдают! А они мне принадлежат, я наследница-то! Уж и ворота открыли, замки поснимали, стало быть, время пришло мне свое получить, а на меня милицию натравливают! И поп с ними заодно! — Ольга Яковлевна! — опять очень громко перебил ее Шаховской. — Как звали вашего прадеда?