Судьба

Тяжело сглотнув, Акос пошел вперед, мимо девушки, из которой с хрипом выходили остатки жизни. Солдат вытирала свой окровавленный клинок о штаны жертвы.

Ночь была ясна. Свет луны, все еще стремящейся к наивысшей точке на небе, просачивался сквозь узкие окна. На каменных стенах виднелись «шрамы», оставшиеся после шотетской осады, произошедшей еще до появления Акоса на свет. Он вспомнил, как, будучи ребенком, тянулся к ним, чтобы прикоснуться к этим памятникам насилию, о котором Акос тогда еще не имел представления.

Жестокость была у Акоса в крови. И не потому, что он был шотетом, а потому, что являлся Ноавеком. Его прапрадед был посредственным кузнецом, зато превосходным убийцей. Прабабушка собственноручно отправила на тот свет всех братьев и сестер. Отец зажал в тиски Воа. А брат изгалялся и перекраивал под себя Айджу.

И этому придет конец. Прямо сейчас.

Наконец-то Акос подобрался к двери, которая не покидала его мыслей с тех самых пор, как они приземлились. Она вела отнюдь не к резервному генератору, которого попросту не существовало. И это, впрочем, создавало некоторые проблемы для функционирования храма. Несколько раз в снежные бури семье Акоса пришлось приютить служителей в своем доме.

Дверь выводила во двор, где росли тихоцветы. Скромное поле смертоносного яда – прямо здесь, в храме.

Акос раскрыл дверь, приглашая Лазмета войти.

– После вас.



Прежде чем солдат успел пройти во внутренний двор следом за Лазметом, Акос преградил ему путь, потянув дверь на себя. Солдат настолько опешил, что не стал препятствовать Акосу, когда тот захлопнул дверь перед его носом и запер ее на засов.

– Если ты намеревался загнать меня в ловушку и отравить – тебя ждет разочарование, – ухмыльнулся Лазмет.

Акос развернулся. Тихоцветов, с помощью яда которых Акос надеялся облегчить себе задачу, ведь они более всех были способны повалить старика с ног, не было! Торчали лишь голые стебли. Они уже отцвели.

Нож все еще напоминал о себе холодком на спине Акоса. Если бы не Вакрез, Акосу была бы крышка.

Лазмет развел руки в стороны, обводя увядающие стебли. Он стоял посреди выложенной камнем тропинки, которую соорудили, чтобы смотрители держались вдали от смертельно опасных соцветий. Листва тихоцветов увядала с наступлением Зоревого часа, когда воздух был самым теплым. Корни же при должном уходе оставались жизнеспособными вечность. Зелень, окружавшая отца Акоса, была увядшей и источала запах гнили. Вскоре она истает полностью – до следующего Цветения. Яда, способного убить Лазмета, не осталось.

– Неудобненько вышло, – не растерялся Акос. – Но у меня есть запасной план.

Он поднял свитер и извлек ток-нож Вакреза.

– Вакрез. Вот теперь я по-настоящему удивлен. Не ожидал, что его сердце столь смягчится в мое отсутствие, – промолвил Лазмет.

Голос старика утратил ту сладковатую интонацию, с которой тот обычно общался с Акосом – будто напевал песенку упрямому дитяти. Сейчас не Лазмет находил Акоса забавным. А изверг, заставлявший людей вырезать собственные глаза.

– Придется наказать его. Но сначала разделаюсь с тобой.

Лазмет неспешно закатал рукава до локтей – поворот за поворотом.

– Скажи-ка, Акос, – забавлялся Лазмет. – Как ты считаешь, что произойдет с тобой? Ты голоден, истощен, но тем не менее замышляешь борьбу с человеком, что способен контролировать движение каждого изита твоего тела. У тебя ведь просто нет шанса выбраться отсюда живым.

– Хорошо, – ответил Акос. – Тогда разделайтесь со мной поскорее, и покончим с этим.

Акос почувствовал, как сжимается его голова, что указывало на попытки Лазмета нащупать слабое место и проникнуть в его черепушку. Но Акос был Панцырником, и «дыр» в его токодаре не было.

Акос направился к Лазмету, давя подошвами зелень. Он понимал, что мешкать нельзя. Пока Лазмет не осознал всю серьезность сложившейся ситуации. Акос совершил резкий рывок вперед.

Его рука столкнулась с бронированным запястьем Лазмета. Акос ахнул от боли, но не отступил. Он вернулся мыслями на арену, только в этот раз до него не долетали насмешки толпы и не было Сузао Кузара, жаждущего его крови. Зубы Лазмета скрежетали во тьме, а в голове слышался поучающий голос Кайры, которая наставляла его думать в бою. Оставить мысли о чести. И выжить.

Акос снова ощутил токодар Лазмета. Теперь череп сдавливало с пущей силой, с обеих сторон.

Они отстранились друг от друга. Оба запястья Лазмета, его грудь и спину защищала броня. Нужно было метить либо низко, либо высоко.

Акос склонился и бросился на отца, намереваясь обхватить его и всадить нож в ногу. Акос почувствовал тепло, растекающееся по затылку, в момент, когда его клинок вонзился в бедро Лазмета. Старик ранил сына.

Акос не обращал внимания на кровь, что стекала по спине, пропитывая свитер, и на пульсирующую боль. Лазмет со стоном ухватился за ногу.

– Как? – прорычал старик.

Акос молчал. Он чувствовал себя совсем зыбким. Недели голодовки делали свое дело. Не все можно вынести под действием адреналина. Спотыкаясь, Акос снова направился к Лазмету. Он использовал как преимущество непредсказуемость действий. Точно как Кайра, когда, страдая от серьезной кровопотери, сражалась на арене с Айджой. В какую сторону Акоса клонило – туда он и шел. И он вцепился в глотку Лазмета.

Лазмет стиснул руку сына и с силой отбросил его в сторону. Боль прожгла плечо Акоса и растеклась по всему телу. Он взревел и выронил ток-нож прямо в гнилую листву. Акос упал и распластался у ног Лазмета.

Слезы ручьями покатились по обеим сторонам его лица. Все планы, ложь, предательство друзей, семьи, страны и… Кайры – все оказалось напрасным.

– Знаешь, ты не первый мой сын, что предпринимает попытку меня убить, – произнес Лазмет.

Лазмет поднял ногу и вжал ботинок в больное плечо Акоса. Даже легкое надавливание заставило бы Акоса завопить снова, но старик давил все сильнее, медленно перенося на ногу вес всего тела. В глазах Акоса потемнело, и, чтобы оставаться в сознании и мыслить, ему приходилось бороться.

Он пожалел, что не поинтересовался у Кайры, каким образом ей удавалось сохранять ясность мышления, находясь постоянно под воздействием боли. Акосу это казалось невозможным. Все, что осталось от него, билось в агонии.

Лазмет склонился, не убирая ноги.


– Ризек тоже весьма удивил меня во время Побывки – нашей святейшей традиции перебирания мусора. Он посмел напасть на меня и заточить в тюрьму, – Лазмет затих, но продолжал шевелить челюстями. – Но я не умер тогда – Ризек был слишком слаб! И не похоже, что я помру сейчас, не правда ли?

Лазмет крутил ступней так, будто давил упрямого жука. Акос снова закричал. По щекам текли слезы. Вдалеке послышался вой – это сирена призывала армию к бою. Но было слишком поздно. Поздно для Акоса, для той служительницы, убитой в коридоре, поздно для храма Гессы.

В этот момент Акос прочувствовал всю тяжесть неизбежной судьбы, получившей импульс в тот самый момент, когда Вара раскрыла Акосу его киерту – изменяющую жизнь правду. Правда о происхождении не освободила от предначертанного будущего, напротив, она привела к нему. Она, словно попавшую на крючок рыбешку, привела Акоса к отцу. «Выстрадай судьбу, – произнес голос матери. – Все остальное – заблуждение».

Теперь Акос понял, что чувствовала Кайра, когда требовала, чтобы он ее выбрал вне зависимости от того, был ли у него этот выбор в принципе. «Я не хочу быть причиной твоих “страданий”», – сказала тогда Кайра. Было нечто могущественное в этом ее качестве – в отказе мириться с неизбежностью, в силе желания.

«Я не хочу», – сказала она. И сейчас Акос чувствовал то же самое.

Он не желал, чтобы его конец был таким, не желал «выстрадать» судьбу.

«И все это при такой жуткой боли», – подумал Акос.

Акос высоко задрал колено, прижав его к груди, и с силой пнул раненую ногу Лазмета. От удивления старик хмыкнул и слегка ослабил давление на плечо Акоса. Рыча, Акос вжал в землю вторую ногу и проскользил спиной по земле – по листве и каменной тропке. Он вытянул пораженную руку и принялся обшаривать ею стебли в надежде отыскать ток-клинок Вакреза.

Лазмет отступил, хватаясь за ногу. Акос нащупал металлическую рукоять и сомкнул вокруг нее пальцы. Он ощущал пульс в шее, голове и плечах. Дрожа и с трудом удерживая вес собственного тела, Акос поднялся на ноги.

Не судьба привела его сюда. Он сам так решил. Он этого желал.

Сейчас Акос желал Лазмету смерти.

Сирена Гессы вопила. Лазмет и Акос столкнулись – броня с плотью. Они с грохотом рухнули на промерзлую землю и обмякшую листву. Акос ощутил новую вспышку боли в плече и тошноту, но его желудок был слишком пуст, чтобы изрыгнуть что-то наружу. Их руки сцепились. Лазмет обеими руками обхватил запястье Акоса, пытаясь вырвать нож.

«Чести нет места, когда речь идет о выживании», – подумал Акос.

Он склонил голову и вцепился зубами в руку Лазмета. Он сжимал челюсти изо всех сил, ощущая вкус крови и разрывая плоть. Лазмет сдавленно закричал. Акос надавил на нож, сопротивляясь силе Лазмета, и дернул головой, раздирая кожу отца и отрывая мясо от кости.

Клинок вошел прямо в глотку Лазмета.

Мир замер.



Аоса Керезет крушил своим токодаром все, что попадало ему под руку. Сиденья поплавка. Диванные подушки. Столы. Кружки. Тарелки. Однажды Аоса нечаянно сломал игрушку Акоса и усадил свое младшее дитя на колени, чтобы продемонстрировать, как он все починит – как по волшебству – тем же самым токодаром. Игрушка не приняла первоначальный вид, но Аоса сделал все возможное.

Аоса бегал за Сифой по кухне с перепачканными в муке ладонями, стремясь оставить отпечатки на ее фартуке. Лишь он мог заставить Сифу смеяться. Смеяться от души. Он был тем, кто помогал жене жить в настоящем и держаться «ближе к земле». По крайней мере настолько, насколько это являлось возможным для оракула.

Аоса Керезет был шумным, неряшливым и любящим. Именно он был отцом Акоса.

А этот человек – этот бронированный, бесчувственный и жестокий мужчина, распластавшийся на расстоянии вытянутой руки от Акоса, – не был.

Акос лежал подле Лазмета, пока тот умирал, удерживая руку отца, которой он зарядил сыну в грудь. И собирался это повторить.

Это было бесполезным – лишь последнее проявление жажды к жизни…





52





КАЙРА


Я провела пальцами по дермоамальгаме. Она начала вырабатывать электрические импульсы, как и нервные окончания, потому я слабо ощущала свои прикосновения к голове. Это успокаивало. Все равно что стоять под теплым питайским ливнем.

– Прекрати, «Голова-Тарелка», – проворчала Тека. – Ты меня отвлекаешь.

Мы стояли на площади возле амфитеатра. Во времена правления моего братца это место было забито торговцами, в том числе инопланетными. Им, конечно же, было запрещено изъясняться на любых языках, помимо шотетского. Сейчас бы здесь пахло дымом, жареным мясом, а из-под навеса Эссандера доносился бы аромат паленых трав – жители этой планеты были помешаны на запахах. Я бы запрятала руки в рукава, чтобы в давке случайно никого не коснуться. Брат был таким же тираном, как и Лазмет, но какая-то часть его жаждала народного обожания. Это желание вдохновляло его в некоторых случаях идти на уступки. У Лазмета же такой тяги к любви не было.

Именно поэтому сейчас площадь не шумела выкриками цен, а солдаты не слонялись меж прилавков в надежде уличить хоть кого-то в произнесении иностранного слова. Угрожая жестокой расправой, они вымогали деньги. Осталось всего несколько навесов, преимущественно с дорогими товарами. Все они, конечно же, принадлежали шотетам. Я сомневалась, что какой-то туземец изъявит желание находиться в стране, вовлеченной в войну, даже несмотря на приличную выгоду.

– Это скорее миска, а не тарелка, – возразила я Теке, пытаясь повторить руками форму своего черепа.

– Что?

– Дермоамальгама. – Я повторила движение руками. – Если уж ее и сравнивать с посудой, то она скорее миска, а не тарелка.

– Я не имела в виду тарелку, из которой едят, – закатила глаза Тека. – Летающая тарелка. Они обшиты такими же металлическими листами. Такая ты забавная.