Супербоги

Дорогу показал Крис Клэрмонт. Он по-прежнему работал над «Людьми Икс», творя ровную, непрерывную, странную мыльную оперу, в которой персонажи превращались в детей или животных и запросто путешествовали сквозь время, пространство и альтернативные измерения. Сюжеты его приобрели налет повествовательной вседозволенности, как Супермен эпохи Уайзингера, но с привкусом ролевых садомазохистских игр, придававших комиксу лоск взрослой порочности.

Продажи были стабильно высоки, и Клэрмонту рекой текли авторские отчисления. Вскоре он смог купить своей матери «лир-джет», – во всяком случае, так гласит легенда. На этот бизнес слетались теперь не безработные бульварные писаки и не фанаты, прежде готовые работать за так, а нынче ставшие профессионалами; в формате комиксов художники-аутсайдеры могли регулярно и публично прорабатывать свои заскоки и в процессе получать большие деньги.

Поэтому сложилась звездная система. Некогда центральной фигурой был Бэтмен; отныне же все строилось вокруг дуэта персонажа и создателя. Читатели платили за Бэтмена Фрэнка Миллера или Бэтмена Брайана Болланда. Десятилетие комиксы принадлежали писателям, а теперь настал черед художникам напомнить миру, кто на самом деле диктует правила в этом «визуальном формате», как его зачастую описывали, если мы, писатели, слишком задирали нос. Наступившая реакция обрубила канат, связывавший американских супергероев и британские альтернативные искусства. В предыдущие годы блистали писатели-суперзвезды, а внимание мейнстримных СМИ в основном фокусировалось на повышении качества содержания и повествования – ценой рисунков. Теперь же визуальная составляющая вновь добивалась господства, и беззастенчиво возвращались олдскульные супергеройские комиксы с драками и взрывами.

Пока британцы по глупости своей корпели над комиксами, достойными рецензий литературного раздела «Гардиан» наряду с новейшими романами, группа молодых американских художников готовила неопровержимое доказательство того, что комиксы продаются гораздо лучше, если просто-напросто круто выглядят и не умничают. В то время казалось, что идея «взрослых» супергеройских комиксов потерпела сокрушительное поражение. Сейчас понятно, что такова была неизбежная реакция и единственный возможный действенный отклик Америки на «Хранителей»: нахер этот реализм – пусть наши супергерои просто клево смотрятся и умеют надрать десять тысяч всевозможнейших задниц.



Image Comics – это был панк иного рода. Компанию в 1991 году основала группа успешных и популярных художников – в том числе Тодд Макфарлейн, Джим Ли и Роб Лайфелд, – прославившихся на поприще работы в «Марвел», а затем уставших от того, как с ними обращаются в бухгалтерии, – и получилась отнюдь не постмодернистская саркастическая усмешка высоких искусств. Тусовка Image была как Ramones – сплошь великолепная самозабвенная невнятица. Комиксы их предназначались для скучающих циничных деток из Долины или пригородов Среднего Запада, постиронических Билла и Теда[224], десанта поколения Икс, которые выросли главным образом на «Звездных Войнах», MTV, «Макдональдсах», мош-питах и металле. И многое роднило Image с европейским хаусом. Image поступила с комиксами, как мош с танцами: ободрала все рюшечки – всю скукоту – и оставила лишь лобовую, громовую пульсацию ритма.

Художникам открылось, что они заработают вдесятеро больше, чем обычно получают за полосу, если станут продавать оригиналы страниц коллекционерам, и чем культовее страница, тем больше будет денег. Лучше всего шли полосные или разворотные изображения заглавного героя или команды. Такое же изображение нового персонажа или команды было немногим хуже – и даже лучше, если команда получила собственный спинофф. Вскоре комиксы Image стали напоминать каталоги пинапов. Роб Лайфелд особенно старательно развивал гиперактивный стиль повествования, при котором новую суперкоманду представляли чуть ли не на каждом втором развороте. Лайфелд и мальчики из Image генерировали новых персонажей без труда. Благоухающие поэзией имена героев и злодеев прошлого – Доктора и Профессоры, Девчонки и Мальчишки – уступили место другим именам, резче, с кровью выдранным как есть из попавшихся под руку словарей: мужчинам полагались «крутые» имена – Баррикада, Бригада, Удар, Магнум, Ловкач и Пульс, а женщин нарекали Мода, Зелот или Подиум.

Злодеям пришлось соперничать с героями за прозвища типа Мертвая Голова или Кровавая Стая. Супергерои Image предводительствовали ревущими ордами с застывшими эмалированными оскалами и глазами-щелочками. Снедаемые гневом, или горем, или гневом, или, скажем, горем, они топотали по невероятным ненатуралистичным художественным пейзажам, стероидно играя горами мускулов. Прямое копирование, невозможное в 1945 году, стало доходной бизнес-моделью. Все могли – и многие этим пользовались – создавать «аналоги» супергероев DC и «Марвел» в эрзац-«вселенных», под копирку срисованных со структурных элементов старых оригиналов. Супермен у Лайфелда мог стать Верховным, а у Джима Ли – Мистером Мажестиком. Чудо-Женщина у Ли стала боевой монашкой по имени Зелот, а у Лайфелда – принцессой Глори. Макфарлейн, к его чести, состряпал собственный стиль, смешав супергеройские комиксы с хоррором для целей межформатной эксплуатации, но многие другие довольствовались тем, что прилаживали испытанные концепты к новым именам и одевали персонажей в костюмы, перетянутые непонятной и бесполезной паутиной лямок, патронташей, пряжек, ремней и кожаных чулочных подвязок (на мужчинах). Так выглядел бы ремень Бэтмена, если б одичал и бесконтрольно разросся во все стороны.

Кое-что подкреплялось научно: художники Image прославились, работая над значимыми комиксами «Марвел», и читатели рассчитывали найти эти комиксы в конкретных предсказуемых местах на полках специализированных магазинов, так что отнюдь не случайно Тодд Макфарлейн первый свой проект после «Человека-Паука» назвал «Спауном». Он понимал, что читатели ищут его книгу в алфавитном каталоге, а по алфавиту «Spawn» идет раньше, чем «Spider-Man». Нарушить права на торговый знак «Х» Джим Ли не мог, но присоседился к нему на книжных полках, выпустив комикс «WildC.A.T.S.». Роб Лайфелд перешел от «X-Force» к «Youngblood». Художественное течение добивалось признания в литературных обозрениях, но законодатели вкусов в СМИ от него отмахивались – мол, мимолетное помешательство и дурновкусие. А Image плевать хотела, что думают о ней Айрис Мёрдок, Мартин Эмис или читатели воскресных приложений. Image пришли веселиться и зарабатывать – и зарабатывали столько, что хватало бесконечно играть на «Сега Мега-Драйве», валяться на пляжах, покупать тачки, трахать симпотных телочек и все такое. А затем можно и на покой. И если весь процесс займет каких-то несколько месяцев – тем лучше.

Альтернативные обложки нашли отклик на рынке спекулянтов. Под давлением коллекционеров, убежденных, что эти трешевые фольгированные альтернативы, выходившие тысячами, однажды с какого-то перепугу станут раритетами, цены ненадолго взлетели, и комиксовые лавки пережили бум, который очень ощутимо обогатил команду Image. Вычислив наименьший общий знаменатель, Image распознала и обеспечила предложением громадный новый рынок – скучающих подростков мужского пола, выросших на «Терминаторе», «Плейстейшн» и «Мега-Драйве» и предпочитавших серьезных героев боевиков в духе Арнольда Шварценеггера и Брюса Уиллиса.

Джим Ли впитал творчество Адамса и Бирна, а затем украсил романтический стиль собственными стальными завитушками. Мужчины у него были невозможно красивы, с высокими резкими скулами, пронзительными глазами и вечно небритые, как Клинт Иствуд. Женщины – сплошь супермодели с бесконечными ногами, неприкасаемо совершенные в блестящем макияже и почти отсутствующих нарядах. Ли окончил физический факультет Принстонского университета, и его серия «WildC.A.T.S.» строится как уравнение: неоднозначный лидер плюс здоровяк плюс мужчина с когтями плюс ледяная дева плюс пылкая сексуальная кошечка плюс физически неполноценный наставник равняется мегауспеху. Как будто кто-то где-то выдал нескольким разным людям конструктор супергеройской команды и всех попросил создать по чудовищу Франкенштейна. Ли разбогател сказочно. Сказочно разбогатели, конечно, все, но его мастерство, у которого и так был крепкий фундамент, выросло очень резко. И Ли был прирожденным бизнесменом. В 1998 году он продал DC свой отросток Image, импринт WildStorm Productions, а затем, в 2010 году, вместе с Дэном Дидио был повышен до соиздателя. Он вернулся к работе – участвовал в разработке компьютерной игры «DC Universe Online» нового поколения и рисовал дерзкий и спорный комикс Фрэнка Миллера «Все звезды. Бэтмен и Робин, Чудо-Мальчик», который вернул Бэтмену бодрящую дозу фарса и взбесил пуристов своим изображением ухмыляющегося Бэтмена, который орет такие, например, реплики: «ТЫ ЧТО, ТУПОЙ? УМСТВЕННО ОТСТАЛЫЙ, Я НЕ ПОНЯЛ? Я, ПО-ТВОЕМУ, КТО? ДА Я, БЛИН, СУКА, БЭТМЕН!»

Лицом Image выступал Роб Лайфелд. Не отличник по физике, спору нет, однако по-своему ушлый деятель не хуже Ли, походивший на улыбчивого двенадцатилетнего калифорнийского серфера, выросшего на хлопьях с молоком. Таких людей должно звать Скок-Поскок или, скажем, Перец, но его звали Роб – тоже сойдет. Он носил бейсболку, наивно обожал треш-культуру и говорил за целое новое поколение американских детей. Не аутсайдеров, не панков, не хиппи или гиков – то было поколение Х, забытая демографическая группа, настолько обычные ребята, что отдельного движения не удостоились, настолько деполитизированные, что не составили ни одного манифеста. Грезя о могуществе, они воображали не социальную справедливость или утопическую реформу, а нигилистический бесцельный гедонизм или возмездие. Но, как вышло и со многими моими любимыми панк-группами, воодушевленный самоуверенный дилетантизм Лайфелда вдохновил целое поколение молодых художников. Если Робу сходили с рук почти не оригинальные персонажи, неаккуратная перекрестная штриховка, героические ноги, сходящиеся к крошечным ступням-отверткам, и многообразнейшие новые мышцы, которые он изобрел для одного лишь человеческого предплечья, – значит справится любой. Над ним насмехались, но за душой у него был собственный стиль.

Image обогатила Лайфелда, и он даже ненадолго прославился, снявшись в рекламе «ливайсов», поставленной Спайком Ли. Рисунки Лайфелда никогда не упускали случая нанести человеческому организму какое-нибудь новое затейливое увечье. Идеи у него рождались вторичные, предварительные исследования сводились к нулю, а видение было эксцентрично и до мелочей уникально. Лайфелд был суперзвездой. Если по сценарию требовалось появление группы нацистских ученых, он рисовал их современными людьми в современной одежде и детализировал фон, только если приходила охота набросать эскизную стену, экран или скалу. С его точки зрения, реалии описываемого периода лишь замусоривали очередную панель, на которой герой, стиснув зубы, проламывает окно под дождем неубедительных осколков, дабы распотрошить недругов, нареченных, допустим, Раздрором, Сечем или Убивцем.

Герои Image охотно и безжалостно убивали. Они понимали, что поколению X супербойскауты ни к чему. Эти постмиллеровские супергерои сорвались с цепи, им наконец разрешили лупить плохих парней по больным местам. Когда одаренный Джим Валентино явил миру пресного, вдохновленного Бэтменом Сумеречного Сокола, из общего ряда тот выбивался потому лишь, что был заражен СПИДом и владел фирменным методом борьбы с преступностью – переламывал хребет всякому никчемному бандиту, что имел несчастье перебежать ему дорожку. Британская молодежь праздновала падение Берлинской стены, танцуя под любой ритм и пульс, а американские дети инди раздраженно ежились посреди изобилия, мечтая о том, чтобы мир заключил некий невнятный суицидальный пакт, закрутил любовь с дробовиком. Молодых американцев среднего класса все больше завораживала кровавая жизнь безденежных гангстеров или киллеров, полицейских и солдат.

Подобно своим юным читателям, герои Image страдали, как никто на свете не страдал, и больше всех страдал Спаун. Этот изуродованный больной изгой олицетворял израненную Америку «На берегу реки»[225], Мэрилина Мэнсона и «Ворона»[226]. Звуковым сопровождением жизни деток, которым приходилось из кожи вон лезть, притворяясь, будто им страшно, из сумрака доносились скулеж и рык гранджа.

У каждой группы есть ключевая пара нот. Оргазмическое «у-у-у!» Битлов сообщает все, что нужно знать об их андрогинном оптимистическом обаянии. «Нья-а-а-а» Джонни Роттена – ухмыльчивый вопль омерзения и разочарования. Ключевой звук гранджа – гнусавое нытье боли, суицидальная психоделия. Плачущий Мальчик вернулся в новом обличье, пряча свой страх под слезливым гневом, целящим в нутро. Тощие мальчики с прокуренными голосами и скорбной красотой призывали нас созерцать их безупречно разыгранные драмы самоуничтожения. Красная Угроза сошла на нет, и коллективная американская душа с новыми силами и яростью набросилась сама на себя, словно так долго отгрызала себе ногу, что не смогла пережить исчезновение капкана и все равно догрызала до самого костного мозга.

Рисунки Тодда Макфарлейна были как грохот хеви-метала, преображенный в рваные штрихи и клаустрофобские вертикали. Громадный трескучий плащ Спауна был отзвуком безумного паутинного бурана, обнимавшего Макфарлейновы стилизованные изображения Человека-Паука. Страницы у Макфарлейна изобиловали полноразмерными изображениями, двухпанельными кадрами. Проза его тужилась, как свора бешеных хаски под кнутом английского языка.

Макфарлейн окунал свои супергеройские комиксы в удушающие миазмы насилия и дурной религии – в этих историях хладнокровные ангелы и демоны разыгрывали свои аморальные битвы, перекрестным огнем поливая обреченных людей. В отличие от богов и полубогов Кирби и Старлина, этих фантастических ангелов и демонов люди интересовали только в качестве пушечного мяса. Ангелы были ничуть не менее лживы, кровожадны и смертоносны, нежели их адские двойники. В каждой истории про Спауна стрелка манометра указывала в лучшем случае на «тотальную исступленную истерию», а в рубленых штрихах и чернильно-черных тенях явственно проступала агония. Мир Спауна – разверстые могилы, шпили, подсвеченные сзади вспышками молний, оскаленные ожиревшие демоны, помойные баки и переполненные сточные канавы. То был мир на задах торговых центров, мир бездомных, где Спаун жил королем собственной мусорной горы, – огромное дымящееся прибежище педофилов, крыс и посланцев из преисподней.

В результате недопонимания я в 1993 году умудрился написать три выпуска «Спауна». Случилось это после того, как отраслевой журнал «Comics International» опубликовал статью с выносом цитаты на обложку, где утверждалось, что я один из тех, кто хочет приложить руку к первым историям про Спауна, которые напишет не Макфарлейн, – помимо меня, упоминались Алан Мур, Нил Гейман, Дэйв Сим и Фрэнк Миллер. Журнал не соврал про остальных, а вот про меня не угадал. Когда я позвонил Макфарлейну, чтобы опровергнуть слухи, он попросил все равно что-нибудь написать. Один из простейших заказов моей карьеры – и самый прибыльный. Я нащупал интонацию под Макфарлейна и придерживался ее до конца. Макфарлейн платил вдесятеро больше, чем все остальные в те времена, и накачал мой банковский счет, который уже иссякал, поскольку отчисления за «Лечебницу Аркхем» я спустил на шампанское, наркотики и импульсивные странствия по всему земному шару.

«Спаун» целил в детей, потерявших чувствительность к ужасу и насилию, но ненасытно алкавших еще. Спаун был чернокожим героем, но целиком скрывал лицо под маской, дабы его этническая принадлежность не вызывала неудобных вопросов. Иногда он появлялся и без маски, но был обожжен до неузнаваемости и смотрелся просто благородным чудовищем, что позволяло Макфарлейну одновременно подчеркивать и затемнять свой посыл.

Алан Мур возвратился в супергеройский мейнстрим с любопытной и выразительной историей «На небесах» из «Спауна» № 8. Его собственное издательство Mad Love прогорело, амбициозную несупергеройскую серию «Большие числа» пришлось оборвать, и Муру, которому было тогда слегка за сорок, оставалось лишь вернуться туда, где его имя знали все. Он расширил сферу деятельности, заделался артистом, объявил себя магом – поясняя, что либо так, либо рехнуться в сороковник, – но, когда он вернулся к супергероям, которых некогда бросил так картинно, было ясно: человеку нужны деньги на его малотиражные эксперименты. «На небесах», написанная Муром и нарисованная Макфарлейном, – душевная история Билли Кинкида, потливого и небритого педофила, который дебютировал в «Спауне» № 5 главным героем «Справедливости», характерно пронзительной и бесчувственной истории про убийство ребенка. Билли тешил душу жестокими убийствами детей, а затем появился Спаун, обрушил на его голову страшное возмездие и поверг нераскаявшегося негодяя в давно заслуженную вечность в аду.

Алан Мур начал историю там, где ее закончил Макфарлейн: Билли просыпается в преисподней и отправляется в дантово странствие по траншеям и кругам ада к царству великого дьявола – Злым Щелям, здесь названным Злощелией. Мур постулировал и другие преисподние, других дьяволов – хватит на всех, и каждому достанется особый персонализированный ад с личным Сатаной.

В конце душу убийцы пожирает разумный демонический костюм Спауна. Плащ обвивается вокруг Билли, маска обхватывает голову и рот, довершая дело. Вместе с ордой других проклятых душ, с ног до головы запеленатых в свои наряды-паразиты, Билли на страшном полосном изображении безысходных вечных мук безнадежно ковыляет к своему исполинскому, усмехающемуся дьявольскому хозяину. Конец.

Читая, трудно было отмахнуться от образа Алана Мура, попавшего в схожее затруднение, запечатанного внутри супергеройского костюма, который никак с себя не содрать, закованного и связанного, гонимого в десятый круг бездны, фабрики, хладной машинерии Индустрии. В конечном счете супергерои оказались могущественнее его. Могущественнее всех нас. Некогда теплое местечко оказалось местечковым захолустьем в унылой Восточной Европе, и по прибытии туда тебя ждали блюстители конформизма. Во всей отрасли доходы приносили только комиксы про супергероев.

По мнению некоторых кругов, своим следующим проектом «1963» Мур возвестил начало конца Image. В слегка сатирической череде точнейших пастишей в стиле ранней «Марвел» Мур переделал Фантастическую Четверку в «Синдикат Будущего», а Человека-Паука – в Фурию. С помощью художника-хамелеона Рика Витча он детально реконструировал ранние комиксы «Марвел» эпохи Ли, Дитко и Кирби, вплоть до репродукции кислотного пожелтения страниц старых комиксов, – то есть каждый выпуск «1963» выходил заранее состаренным, коллекционным, ностальгическим уже в день публикации.

Такие имитации должны были контрастно сопоставить падшие супергеройские комиксы эпохи Image с их как бы более оригинальными предшественниками, но эта ворчливая атака на переменчивые вкусы отрикошетила в Image, выставив компанию старомодной – уже не молодой, безмозглой и с гигантскими яйцами, а повернутой лицом в прошлое, озлобленной и, что всего хуже, художественной. Комикс «1963» был избитой шуткой сугубо для изнуренных читателей взрослых комиксов. Было ясно, что Мур предпочел бы оказаться где-нибудь не здесь, расправить крылья, но даже его зычность капитулировала перед джаггернаутом Image.

В целом Image стала величайшей историей успеха комиксов с тех времен, когда Стэн Ли налепил логотип «Марвел» на Фантастическую Четверку. Image Comics недоставало сюжетов, персонажей, которым можно сопереживать, и подлинной эмоциональной вовлеченности в события, изображенные на странице. То были кокаиновые комиксы, эмоционально мертвые, творчески ограниченные и абсолютно своевременные – но лишь на время. Недостатки едва замечались в первой лавине энергии, глянцевой бумаги и ослепительных цветов, но проступили отчетливо, едва стало затягиваться ожидание между выпусками, которые друг от друга толком не отличишь. Художники тратили время на видеоигры, на «Super Mario Bros.» и «Sonic the Hedgehog», богатели и могли себе позволить отказаться от этики рабского конвейерного производства за зарплату, замостив дорогу новым талантам и освобождая поле для очередного нового подхода к супергероям в эти бурные времена неугомонных перемен.



Во вселенных «Марвел» и DC герои темного века становились все темнее и разнузданнее, а злодеи старались от них не отставать и наливались смехотворным гротеском. Злодеи стали серийными убийцами с абсурдными методами совершения преступлений: один маменькин сынок в противоправной деятельности использовал фарфоровых кукол, другой был одержим святыми мучениками или буквами греческого алфавита – и у всех поголовно было трудное детство. Хихикающий проказник из телесериала обернулся Джокером восьмидесятых, психопатом, который уже доказал свою новоявленную склонность к садизму, комически вышибив ломиком мозги Джейсону Тодду, второму Робину, а затем прострелив Бэтгерл позвоночник (она по сей день парализована и в кресле-каталке[227]), нащелкав ее фотографий нагишом и в агонии, а затем предъявив их ее отцу, комиссару Гордону (за все это поблагодарим Алана Мура и Брайана Болланда, создателей «Убийственной шутки»).

Кайл Рэйнер, новый молодой Зеленый Фонарь 1994 года, однажды вернулся домой и обнаружил, что его подруга разрублена на куски и аккуратно уложена на полки холодильника атомным суперзлодеем по имени Майор Сила. Зеленый Фонарь злился ровно столько, сколько потребовалось, дабы одержать верх над злодеем, и как-то умудрился избежать пожизненной душевной травмы. Кошмарную смерть роскошной Алекс он перенес без особых проблем, а затем, не угрызаясь и почти не вспоминая прошлого, перешел к череде романов с сексуальными инопланетными красотками. Тонкие психологические откровения Мура уступили место лихорадочным внутренним монологам с подробными размышлениями о том, как тяжко быть супергероическим борцом с преступностью в очередном городе, больше смахивающем на сточную канаву. Или того хуже – психотическим антагонистом супергероя: эти зачастую мыслили царапучими перекошенными буквами с орфографическими ошибками. Не случалось истории, где хотя бы в одной сцене невозможно невинная ранимая душа не оказывалась бы одна-одинешенька в совершенно чуждых декорациях сокровенных городских закоулков. Если жертва была скудно одетой проституткой – это большая удача; дополнительные баллы начислялись за проститутку-трансвестита. Едва такая вот полуодетая наивная фигура попадала на подозрительную изнанку городского кошмара, спустя пару-тройку панелей из теней, лыбясь и блестя ножами, выскальзывала стая человеческих волков. То ли «Заводной апельсин», то ли панк с Кингз-роуд – ухмыляющиеся бандиты окружали грудастую жертву и на некоем насильническом диалекте несли околесицу. Лишь в самый последний момент Бэтмен / Росомаха / Сорвиголова выныривали из теней и вершили приятно брутальную костоломную месть. Современные виджиланте предпочитали отправлять своих преступных врагов в больницу или даже необратимо калечить.

«МАЛЬЧИК, ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ… ЭТО НЕ ГРЯЗНАЯ ЛУЖА… ЭТО ОПЕРАЦИОННАЯ. А Я – ХИРУРГ», – хвастался в «Возвращении Темного Рыцаря» Бэтмен, явно превосходивший своих противников во всех отношениях, от социального класса, уровня привилегий и стиля до атлетических способностей, между тем угрожая им параплегией. В те безмятежные дни сама идея террористической атаки на Америку была нелепа, так что супергерои не перенапрягались и довольствовались многочисленными избиениями хилых нездоровых торчков и уличных грабителей.

То был нуар, сгустившийся до кромешного абсурда. Сидя в спальне один на один с раздутыми фантазиями о великих подвигах, подросток-комикс, жертва заточения в комиксовых лавках, разжижился до рафинированного и специфического продукта, однако супергерой-гик вот-вот увидит себя в зеркале – как он стоит в замызганных трусах и лабает на воображаемой гитаре. Глубинная искренность, грубая сенсационность, болезненная мечта о том, чтоб его принимали всерьез, превратились в дурацкую позу, и комиксу следовало поменяться. Гормональный всплеск пошел на спад. Прорывались и более рассудительные голоса.

Темный век, период подростковой интроверсии, породил впечатляющие метаморфозные прозрения, и этот опыт можно было с пользой применить к делу. Лицом к лицу столкнувшись с чернейшей из черных ночей души, супергерой вернулся, став сильнее прежнего. Пришла пора выходить из дому и знакомиться с девчонками. В надвигающемся ренессансе супергерои не только вернут себе достоинство, но и сделают первые шаги с комиксовых страниц в нашу реальность.





Глава 17

Король Сброд: моя супергеройская жизнь





После 1996 года нетерпеливые энергии преображения, которые развалили по кирпичику разукрашенную Берлинскую стену и свергли с престола вечную Тэтчер, с таким же неустанным усердием и вниманием к деталям взялись за мой личный статус-кво.

На карусель подростковой жизни я не попал, и теперь меня терзали сожаления. Моя жизнь представлялась мне затхлой и монотонной. А собственная индивидуальность – грубо сработанной и зачастую несообразной. Меня смертельно достала хроническая невнятная депрессия, и в себе я видел очередного плохо задуманного и толком не развитого персонажа, которого нужно переписать с нуля. После долгих мучений я бросил Джуди, с которой прожил девять лет.

Я уже принял решение отдаться метаморфозам, пройти испытание, распылить свое эго – я был уверен, что так у меня появятся новые темы, я скажу что-то новое, по-новому увижу мир.

В юности я с головой нырял в биографии Байрона и Шелли, Рембо и Верлена, а также битников и наизусть знал истории психонавтов шестидесятых – Кизи, Тимоти Лири, Джона Лилли[228]. Они и стали ролевыми моделями – пожалуй, сомнительными – в моем проекте переизобретения себя. Я взялся отлаживать свою глючную личность «Квантовой психологией» Роберта Антона Уилсона, НЛП, курсами актерского мастерства, тренировками по тхэквондо и занятиями йогой. Отчисления с «Лечебницы Аркхем» дали мне возможность выжимать из роли «писателя» все до капли. Я воображал себя этаким Томасом Чаттертоном[229] – я, суицидальный и восхитительный, с оборчатыми манжетами, глотаю абсент и опийную настойку в шезлонге, окунаю павлинье перо в мерцающие зеленые чернила и в черном свете свечей записываю лихорадочные фантазии. В южных морях бесчувствен, на Форуме скандален. Я жаждал познать стереотипический писательский мир во всей его свободе и полноте и вознамерился оставить после себя биографию не хуже тех, что так жадно поглощал сам.

Я уже умудрился повстречаться с Энималменом в его среде обитания, с помощью художника Чеза Труога создав «скафантазм». Так я «сошел» в двумерный мир, где напрямую взаимодействовал с обитателями вселенной DC на их условиях и в нарисованном виде.

Я хотел развить эту идею прямого контакта, исследовать интерфейс между фактом и вымыслом, повысить вовлеченность. Я размышлял, удастся ли вызвать взаимодействие, которое на мою жизнь и реальный мир повлияет не менее глубоко, нежели на мир бумажный.

Завершив «Роковой патруль» после четырех лет ежемесячного сюрреалистического балагана, я разложил на ковре путеводители Lonely Planet и принялся планировать поездки на следующий год, который проведу вдали от комиксов и рутины.

Я нарисовал невероятный кругосветный маршрут – Индия, Таиланд, Индонезия, Сингапур, Ява, Бали, Австралия, Фиджи, Лос-Анджелес и Нью-Мексико; я рассчитывал, что после этого вернусь преображенным.

В первую ночь, в унылой гостинице возле аэропорта, я отпраздновал свое перерождение, пустив неоспоримо редеющие волосы под электрическую бритву. Ощущалось это как ритуал; мой страх облысеть и тотчас лишиться привлекательности оказался лицом к лицу с порошей темных волос на полу. В зеркале я узрел пустую канву персонажа, смайлик. Теперь можно переделывать себя, как я переделал Энималмена, Роковой патруль и Бэтмена. Я становился супергероем.

Начало не вполне оправдало надежды. В культурном шоке, истекая по́том, я очутился среди лачуг города грез Нью-Дели, где на каждом шагу слетаются тысячи зазывал, впаривающих тебе воду, гуталин и чистку ушей, и где я впервые в жизни увидал попрошаек, чьи носы до дыр проедены проказой. Целыми днями я сражался с перегрузом, ночами тосковал от ностальгии и одиночества в комнатушке без окон, на самом дне выгребной ямы души – вдали от дома, лысый, тридцатидвухлетний и ни в зуб ногой.

Жизнь стала налаживаться в такси по дороге в Агру. Никогда не забуду черепаху, что старательно ползла через дорогу меж грохочущих восемнадцатиколесных фур. Меня проперло. Никто меня не знал, никто от меня ничего не ждал, и я полагался на собственные ресурсы – я и не догадывался, что они у меня есть.

Три дня в автобусе дальнего следования из Леха в Манали, по головокружительным гималайским перевалам – и никаких ограждений, а далеко-далеко внизу регулярно возникали выгоревшие скорлупки других таких же автобусов.

Поездом из Бангкока по горам Малайзии. Змеиные храмы в Пенанге. Автобусом в Сингапур через Куала-Лумпур, где разноцветные футуристические башенки сказочны, как страна Оз в ночном полусне.

Омлеты с волшебными грибами в Джокьякарте, поездки на мотоцикле к перекатам влажных руин Прамбанана и Боробудура, этой приземлившейся летающей тарелке, колоссальной мандале, где вся история жизни высечена в камне террас.

В тропическом саду на Бали, радуясь, что жив, опьяненный кислородом и взрывным ароматом тропических цветов, я воображал, как космическим спутником вращаюсь вокруг планеты, останавливаюсь попеременно в гостиничных садах и паршивых мотелях, посылаю сценарии с тихоокеанских атоллов и из деревень посреди джунглей. Эмилио, мой друг по временам самодельных комиксов семидесятых, переехал в США, чтобы наконец познакомиться со своим отцом, и в итоге осел под Санта-Фе, где нашел работу и жил с молодой и известной керамисткой из племени зуни. Я провел переломные несколько дней в пуэбло и в итоге пережил кислотный трип на священной столовой горе над Рио-Гранде, что шоколадной рекой текла по рассветному Эдему. Сознание у меня расширилось в десять тысяч раз. Я отыскал свой ШАЗАМ!

Я вернулся домой, точно заново родившись, – никогда в жизни я не бывал таким уверенным, таким творческим и живым. К моему изумлению и восторгу, девушкам нравилась моя лысая голова, и они постоянно норовили ее потрогать. Непонятно, чего я столько лет переживал из-за облысения.

И меня тянуло углубиться в магические эксперименты. Я читал о трансвеститской традиции шаманизма и решил прибегнуть к ее глянцевой версии девяностых в духе магии хаоса – стряхнуть с себя личность и превратиться в собственную противоположность. Несколько фетишистских каталогов спустя я собрал блестящий маск-комплект, до которого Джимми Ольсену было как до неба. С помощью одежды и макияжа я преображался в свое женское альтер эго, которое подменяло меня во время самых опасных моих магических свершений. Я погружался в крайне причудливые области сознания и обнаружил, что «девушка» умнее меня, отважнее, искуснее общается и сражается с хищными «демоническими» сущностями. Так, во всяком случае, я оправдывал перед собой некоторые эпически странные поступки. Если вам так проще, считайте демонов «дурными» состояниями сознания, неврозами или страхами, которые калечат душу. Облачившись в черный винил, туфли на шестидюймовых каблуках, блондинистый парик и накрасившись под танцовщицу кордебалета, я свободно общался с ангельскими силами, вудуистскими лоа, енохианскими королями и старейшинами, мерзавцами гоэтии и Тоннелей Сета, лавкрафтианскими Древними и прочими вымышленными персонажами и инопланетянами. Я исполнял всевозможные ритуалы, проверяя, работают ли они, и они срабатывали всякий раз. Похоже на бред сумасшедшего – сейчас это видится легким бредом даже мне, – и однако, все это я проделывал строго и четко, как любой научный эксперимент.

В какой-нибудь книге отыскав опасный или любопытный ритуал, я его опробовал – наблюдал, как он подействует на сознание. Эти опыты неизменно приносили как минимум откровение. Психоделики придавали им голографическую четкость «Звездного пути» в 3D. Лица демонов и ангелов обрели добела раскаленную бритвенную четкость или гротескную чудовищность крысиного лабиринта. Боги и вымышленные существа обладали почти осязаемыми формами. Их можно было рисовать и восстанавливать по памяти, и они совпадали с показаниями бестрепетных психонавтов, побывавших в тех же краях до меня.

Многому я так и не нашел внятных объяснений – только многочисленные гипотезы, которые, возможно, в один прекрасный день угодят в другую книгу. Я лишь не мешал событиям, и они творились под смутным руководством протестантского правильного «я» алмазной твердости, которое никогда не отпускало вожжи. Ритуалы я тщательно снимал и записывал на магнитофон – на этих записях я порой говорил языками и на разные голоса – то мужские, то женские, то абсолютно нечеловеческие. Каждый день был праздник. Я пил шампанское или ел грибы и писал комиксы. Приходили друзья, пили, ели грибы и сочиняли музыку. Каждые две недели из Лондона приезжала моя девушка-подросток – присоединялась к веселью, или наоборот. Соскучившись, я покупал билет на самолет и летел туда, где прежде не бывал. Мир словно проснулся и ожил, – видимо, я все-таки слегка подучился с ним танцевать. Мои комиксы отражали эту новообретенную свободу – стали раскованнее, персональнее и психоделичнее в буквальном значении слова «психоделия» – «ясность души». Самому не верилось, что мне платят за работу, в которой я вскоре наконец распознал практически самотерапию. Приходилось заключить, что мои проблемы и сомнения, мои надежды и грезы разделяют многие другие люди и моя манера выражать все это в вымыслах им тоже близка.

В 1993-м я проехался по Америке вместе с моим напарником по «Зениту» Стивом Йоуэллом и художницей Джилл Томпсон. Джилл была потрясающей альтернативщицей немножко за двадцать и врисовывала себя во все свои работы. Рисовала она странными паутинными штрихами и инстинктивно постигала композицию и действия персонажей. Вместе мы проковыляли по Штатам и очутились в Сан-Франциско, дабы осуществить мою непритязательную мечту – навестить книжный магазин «Сити лайтс», нарядившись в черно-белую полосатую футболку, кожаную куртку, фуражку и броги. Я решил снова отпустить волосы, и они доросли до специфической клочковатости кошачьей травы в заоконном цветочном ящике – отсюда и фуражка: я внушил себе, что похож в ней на писателя-битника. Напившись в кафе «Везувий», где до моего рождения собирались герои – Гинзберг, Керуак, Берроуз, – я почувствовал, что наконец нашел себя и мне плевать, кто что думает.

– Тебе место в клетке, – отметил писатель Том Пейер, когда мы все танцевали под МДМА, точно стриптизерши, празднуя «50 лет ЛСД», годовщину синтеза чудо-наркотика Альбертом Хофманом.

Назавтра, еще весело искрясь, витая по парку Золотые Ворота и вставляя цветы Пейеру в кудри, мы все поклялись вместе поработать над чем-нибудь новым и потрясающим – как-нибудь изменить мир. Читая «Истые галлюцинации» Теренса Маккенны[230] в чикагском международном аэропорту О’Хара, трипуя на тридцати трех тысячах футов над землей, тридцатитрехлетний, как Иисус, посреди международной оттепели в мире, пережившем холодную войну, на свободе в зачарованную эпоху танцев, объятий и делания что пожелаешь в экзотических широтах, я был счастлив, я был исцелен – мама не горюй, и, годы прожив правильным мальчиком, выглядел на десять лет свежее, чем в действительности был.

Почта принесла еще одно мини-богатство – спасибо тем трем выпускам «Спауна» для Тодда Макфарлейна, – и по всему выходило так, что я смогу финансировать эту богемную жизнь бесконечно. Я воображал, как стану писать по сотне страниц комиксов в год и заколачивать бабло, которого хватит еще на пять лет благоденствия, но пузырь уже схлопывался, и приходилось признать, что этот безоблачный период вряд ли затянется надолго.

СМИ подрастеряли интерес к комиксам. Спекулянты, вышедшие на комиксовый рынок, уже расходились – капитулировали в спешке, увлекая за собой индустрию. Бум был раздут искусственно, как экономический пузырь голландской тюльпаномании 1636–1637 годов. Коллекционные издания, первые выпуски и специальные тиражи стоили дорого, это правда, но завышенные цены диктовались раритетностью, а бесконечных фольгированных и голографических вариантов обложек, главным образом производства Image и «Марвел», было пруд пруди.

Хорошие времена заканчивались, но, что важнее, я скучал по дисциплине регулярного сочинительства и нуждался в площадке для выражения своего заново складывающегося взгляда на мир. И с радостью вернулся к работе над комиксом нового типа.

Я решил написать книжку, в которой смогу заключить и проанализировать все мои интересы. У меня уже была невнятная концепция обширного оккультного конспирологического триллера, разворачивающегося в реальном мире и в наши дни. Я пролистал верный «Словарь идиом и мифов Бруэра»[231] в поисках чудны́х имен и любопытных идей – там-то я и отыскал название «Невидимки» и имена для нескольких центральных персонажей, в том числе Рвани Робин, которую Джилл срисовала с себя, Короля Сброда и ведьмы-трансвестита Лорда Тухеса.

Все эти персонажи были мешаниной из меня и моих знакомых. Ливерпульский гопник Дэйв Макгоуэн, которому суждено стать бодхисатвой, – циник из рабочего класса, не дававший мне слететь под откос. Король Сброд – стильный маг хаоса из художественной школы. Рвань Робин – моя чувствительная анима. Лорд Тухес – моя маска неукротимой трансведьмы. А Мальчик – практичный, прагматичный голос разума, который следил за тем, чтоб я всегда оплачивал счета, отчислял налоги и кормил котов. Даже злодеи, слепые гностические силы угнетения, тирании и жестокости, – мои ненависть к себе и страх, овеществленные, нареченные и прирученные, как демоны.

Главным экшн-героем был Король Сброд. Он был моим сверстником, брил голову и зарабатывал сочинительством. В роли анархиста-активиста он заимствовал кое-какие практики у моего отца. Он был адептом тантрического секса и мастером кунфу, носил текучие кожаные плащи, виниловые штаны и зеркальные очки. Король Сброд был припанкованным Джеймсом Бондом, архетипическим чуваком из «Матрицы» за пять лет до выхода фильма и, подобно Нео и Морфеусу, постиг, что вся наша вселенная – часть некой огромной и странной структуры. Я планировал перемешивать наши с ним жизни, облики и миры, пока мы не станем неразличимы. Я не врубался, на что иду.

Мир «Невидимок» – это наш мир. Я старался держаться современности, подбрасывал в комикс названия рок-групп и фильмов, отсылки к текущим событиям. Этот мир был настолько близок к нашему, что в нем даже выходил комикс «Невидимки», – в одной сцене Король Сброд читает его и комментирует: мол, гламурная версия его подлинной жизни. Я добивался идеальной модели. Кукольная вселенная вуду, которую я творил, должна была точно повторять нашу вселенную, чтобы я мог беспрепятственно ходить туда-обратно сквозь проводящую плоскость страницы.

Ладно, это я устроил – теперь люди должны были продолжать читать. Требовалось пообещать им откровения, и я пообещал Тайну Вселенной – я не знал наверняка, что предъявлю в итоге, но не сомневался, что придумаю.

В феврале 1994-го, впав в депрессию и притихнув посреди шотландского зимнего монохрома, я купил билет на самолет в Новую Зеландию, решив запрыгнуть обратно к счастью на шнуре банджи.

Уже сомневаясь, что стоило поддаваться импульсу, я стоял на краешке короткой доски, высунувшейся с моста над рекой Каварау, привязанный тяжелым эластичным канатом за щиколотку, и в кулаке стискивал бумажку с магическим сигилом. Идея заключалась в том, чтобы запустить проект «Невидимки» с размахом, «запалить фитиль», так сказать, динамического «гиперсигила» – магического заклинания в комиксовом формате, которое получит власть менять жизни, а может, и мир.

– Ты кем работаешь? – спросил оператор, пытаясь отвлечь меня от неумолчного монотонного визга ужаса в голове.

Над этим вопросом мне пришлось поразмыслить.

– Я писатель, – вспомнил я сквозь шквал белого шума нейронов. – Я пишу комиксы про Бэтмена.

– Ну, друган, тебе теперь будет о чем писать, – улыбнулся он и начал обратный отсчет с пяти.