Супербоги

В супергеройских комиксах двадцать первого века в большой моде были антиутопические сценарии, разыгранные не как поражение героев, но как минута торжества злодеев и их воплощения очень понятных человеческих пороков.

Первые комиксовые плохие парни были врагами рабочего человека: порочные начальники, люди-роботы и домашние тираны из ранних приключений Супермена и Бэтмена или же хулиганы, уличные бандиты и задиры. В 1940-х перед нами гуськом прошествовал целый парад маньяков – Красный Череп, Капитан Наци, Барон Гестапо, а также скалящиеся японские убийцы вроде Капитана Ниппона[292]. Пятидесятые работали с угрозой коммунизма в форме космических завоевателей или подозрительных и небритых сотрудников тайной полиции из зловещих восточноевропейских стран под названием, скажем, Слобовия. Супергерои DC серебряного века защищали солнечные пригородные тротуары пятидесятых от нашествия эффектных банковских грабителей с хитроумным арсеналом. Редко случалось, чтобы даже самые демонические суперсволочи серебряного века кого-нибудь убили. Эти плохие парни были асоциальными интриганами, слегка нездоровыми баламутами, и они всячески старались занять сверхлюдей, которым иначе некуда было бы выплеснуть свои выпендрежные суперспособности и небогатые амбиции. В шестидесятых комиксы «Марвел» добавили супергероям аспект профессиональных борцов, по малейшему поводу сталкивая их друг с другом, и герои вкладывали воодушевление и энергию и в решающие поединки со злодеями от науки, космическими богами и исполинскими безмозглыми монстрами, и в драки между собой.

Преступниками семидесятых зачастую были убийцы, грабители, разрушители окружающей среды, наркоманы и обманщики молодежи. На другом конце спектра были аналоги Эрнста Ставро Блофельда[293], располагавшие собственными роскошными штаб-квартирами с двумястами спальнями где-нибудь на орбите или на дне морском и огромным штатом охранников и лаборантов, а также поваров и уборщиц, хотя в комиксах поправку на содержание всей этой оравы делали редко.

Восьмидесятые узрели подъем аморального, подлого корпоративного хищника, сволочи в костюме и с конским хвостом, что сжимает свой органайзер, прожигая взглядом простых смертных, ползающих у него под ногами в грязи смертности. Этот тигр с Уолл-стрит был Озимандией, что взглядом своим разделывает мир и все, что в мире, и всех, кто в нем, точно мертвые куски мяса на схеме свиной туши.

«Роковой патруль» и «Мрак» подарили нам такие ходячие кошмары, как Люди-Ножницы, Американский Крик, Правда и Бледная Полиция: живые ползучие комплексы и неврозы, невнятные уродства с переломанным хребтом, которые породило Оно. «ВЫБРОШЕННЫЕ ДЕТСКИЕ ИГРУШКИ ОЗЛИЛИСЬ, ОНИ ИЗУВЕЧЕНЫ И ЖАЖДУТ МЕСТИ!» – как выразился один из Архонтов Нурнхайма, мистер Панч, перчаточная кукла на руке безжизненной марионетки.

Злодеи середины девяностых – неотесанные и тупоголовые сдеры Image с Фрэнка Миллера, кровожадные и беспринципные обломки подросткового гормонального прилива восьмидесятых, теперь задержанных до выяснения, а затем призванных к ответу.

Лишь на рубеже веков возник новый подход к комиксовому злу – кристаллизовался вокруг одной-единственной страшной идеи, которая резонировала с усталой обреченностью западного воображения: а что, если злодеи уже победили? Что, если битва добра со злом закончилась, изломанное добро валяется в углу, истекая кровью, а зло ссыт рыдающему старому сопернику в лицо? В мире катастрофической, рефлекторной военной политики (каковой типичные примеры – идиотские средневековые террористы, обезьяньи выходки Джорджа У. Буша и ужимки его угодливого напарника Тони Блэра) принять эту мрачную парадигму не составляло труда. И мало того: такой сценарий взбодрил супергероев, бросив им настоящий вызов. Можно было начинать истории с того, чем традиционно заканчивался второй акт, – герой пал на колени, а его осклабившийся противник пользуется моментом запустить ракеты, пробудить мертвых или напугать девушку. Что нового мы узнаем, поставив суперменов лицом к лицу с сегодняшним днем, что последовал за вчерашним, когда они не оправдали наших надежд?

«Особо опасен» Марка Миллара и Дж. Г. Джонса стал для Миллара прорывом. Они вдвоем сотворили мир, очень походивший на наш, но знакомые тротуары и витрины скрывали большой секрет, страшный, но логичный: двадцать лет назад все суперзлодеи решили объединиться и раз и навсегда разделаться с героями. Ненадолго преодолев естественную ненависть и недоверие друг к другу, они набрали себе мегамозгов, миллиардерских ресурсов, смертоносных технологий и сочинили дюжину надежных планов мирового господства. Вооружившись таким манером, они одолели хороших парней, а затем довершили дело посредством дьявольской супернауки и черной пятимерной магии и переписали историю, дабы никто на свете не помнил, что некогда супергерои были реальны. Осталось только эхо в наших комиксах и фильмах, насмешливые напоминания о мире, навеки погибшем среди коррупции и порока. «Особо опасен», злорадно изображая безвкусный мир в худших его проявлениях, задавал своим молодым, воспитанным на СМИ читателям ряд насущных нравственных вопросов. Если тебе выдадут лицензию, которая защитит тебя от любого закона и превратит окружающий мир в игровую площадку «Grand Theft Auto», где любые преступления, даже самые чудовищные, кровавые и низкие, будут покрываться при условии, что ты подчинишься квазимасонскому «братству» суперзлодеев, которому доступны лучшие клубы, крутейшее оружие и грязнейшие девки… как далеко ты готов тогда зайти, мой маленький фанат?

«Особо опасен» распахивался бездной ужаса, что скрывалась за утешительной ложью повседневности, и успешный путч комиксовых злодеев убедительно объяснял любого гнилого политика, любого ухмыляющегося гангстера и надутого тирана из вечерних новостей. Невзирая на растущую славу поверхностного эпатажника, в глубине души Миллар оставался алтарным служкой; общепонятным языком он проповедовал об адском пламени. «Особо опасен» – эпическая попытка экзорцизма, но его неприкрытое признание темных авторских грез, его заигрывания с поистине нигилистическим одобрением любой антиценности как метода «добиться успеха» в этом мире подразумевали внутреннего демона, который вполне способен оставить изрядные отметины зубов на сутане любого августинца.

«Особо опасен» творил новый миф для орд внезапно окрутевших недотеп, героизированных подъемом «нерд-культуры». Видимо, большой бизнес, СМИ и мода так изголодались по вдохновению, что черпали с самого дна общества, пытаясь монетизировать наиупрямейших аутсайдеров, суицидных готов и нердов, яростных противников истеблишмента. Гики вышли на свет прожекторов, гордо объявив самоназванием пренебрежительный ярлык «гика», ставивший их в один ряд с парадом уродов. Забитые юнцы, застенчивые астматики, озлобленные девственники с приобретенным диабетом могли теперь сбиваться в стаи, как забияки на детской площадке, какими они втайне и мечтали быть, и анонимно поливать оскорблениями и угрозами профессиональных писателей и актеров, которым надо было содержать семьи и оплачивать счета.



Вскоре перепуганные киностудии ни шагу не могли ступить без одобрения бушующих интернет-масс. Эти последние представляли лишь крошечный процент той доли населения, которой было не пофиг, зато озлоблены они были поразительно, сверхчеловечески, как исполинская башка Волшебника страны Оз, и упорством своим создавали очень стойкую иллюзию всепобеждающей армии подлых ретроградов, которым лишь бы осудить.

По следам «Переломного момента», невероятно влиятельной работы Малкольма Гладуэлла о социальных сетях и маркетинге, никто не хотел подставляться под поливы грязью по сарафанному радио, толком не сознавая даже, что зачастую это отклик на мнения немногочисленных заводил, которые только и умели презирать вселенную и все, что в ней есть, и от которых едва ли стоило ожидать одобрения – разве что одобрения чужого горя и неудач. Слишком многие деловые люди – хотя уж кому и понимать такие вещи, как не им, – стали всерьез относиться к бреду неосведомленных, зачастую почти неграмотных недовольных, которые мстили жестокому миру, отмахиваясь от всего, что им попадалось на пути, с одним и тем же циничным гериатрическим «тю».

Подъем гиков с их «НИЗКИМ ОБЪЕМОМ ВНИМАНИЯ И БОЛЬШИМИ ОЖИДАНИЯМИ», как выразился один персонаж «Новых Людей Икс», накатил необоримым приливным ответом угнетенных. «Особо опасен» взялся холодно обнажать желания новой элиты – отнюдь не революционные, но грязные, своекорыстные и кровожадно циничные. Души, низведенные до чисел и никнеймов, обнажились четким рельефом, явив взору аудиторию, которая будто нарочно выставлялась враждебной, невежественно самонадеянной, конформистской и в мире ошеломительного потребительского изобилия навеки неудовлетворенной. Что характерно, я, разумеется, никогда не встречал на конвентах читателей, которые вели себя так, как многие ведут себя онлайн, из чего, видимо, следует сделать вывод, что сетевое чудовище – защитная конфигурация: так крошечная рыбка, заподозрив угрозу, распахивает шипастый веер.

Главным героем «Особо опасен» был Уэсли Гибсон – Дж. Г. Джонс нарисовал его под красавца-рэпера Эминема с расчетом на кинопотенциал, однако Уэсли олицетворял любого робкого, жирного или тощего непонятого детку, который с наслаждением лупит, унижает и оскорбляет воображаемых врагов – то есть практически всех, а в особенности создателей комиксов, музыки, игр и кино, привносивших в горемычные жизни таких вот деток единственный смысл. Царственные гики. Meet the new boss, same as the old boss[294].

Уэсли разыгрывал новые, порнографией воспламененные фантазии: бросить толстую подругу, затусовать с сексапильными киллершами-нимфоманками, насиловать симпатичных телеведущих и Выйти Сухим из Воды. Лучшими своими моментами напоминая невозмутимую, ироничную жестокость пьесы Джо Ортона[295], сногсшибательный эффект неуютной сатиры «Особо опасен» обнажал чудовищную правду: хрупкие, асоциальные и «другие» в действительности хотели только занюхивать кокс, засаживать шалавам и запугивать людей. Нагрянула революция.

Миллар и Джонс завершили «Особо опасен» полосным крупным планом плотоядного, торжествующего Уэсли Гибсона, который орет: «ЭТО МОЕ ЛИЦО, КОГДА Я ТРАХАЮ ВАС В ЖОПУ!», и лицо его, гротескное и распухшее, – это физиономия аутсайдерской культуры, получившей ключи от королевства и шанс отыграться на наших жопах в рамках прежних зверских иерархий. Нам показали лицо, в которое захотел бы вечно впечатываться любой уважающий себя сапог, но шанс был упущен. Перед этим Уэсли мы преклоним колена. «Особо опасен» стал жгучим гимном, воспевающим смерть честности и нравственности, а лицо Уэсли – победоносным ликом Нового Бога.

Нецензурные взрослые суперкомиксы я предоставил Марку и Уоррену и ответил подслащенной пилюлей кошмара под названием «Дайвер». В этой истории мы с Кэмероном Стюартом (на редкость талантливым молодым канадским художником, с которым я познакомился через «Невидимок») создали антиутопическое будущее ближнего прицела, окрашенное в леденцовые оттенки и сказочный сюрреализм. После неназванного апокалипсиса, кульминации последней супергеройской битвы добра со злом, в мире царит мир. Монотонные изолированные жизни протекают под неусыпным надзором в «Зонах Комфорта» – ностальгических образцовых ретродеревнях под водой, выстроенных вокруг зловещих парков аттракционов, где каждый – самопровозглашенный супергерой, но заняться толком нечем, и все лишь поглощают новую чудесную пищу «XOO!», бесконечно смотрят по телику повторы ужасно кровожадного мультсериала «Микки-Глаз» и ходят в страшный парк аттракционов того же Микки-Глаза. Обитатели этого мира, «умиротворенные, защищенные и поднадзорные», перенесли травму и застряли глубоко на стадии отрицания. Отчужденные, одинокие, самовлюбленные, они поверяют свои страхи анонимному голосу в «Дневниковых залах», вдохновленных «Большим Братом», и демонстрируют счастливые личины другим эгоцентрикам, с которыми сталкиваются, навещая магазины или парк.

Романтическая идея особости, гениальности, «супергероя» умирала у нас на глазах. Наши самые кассовые фильмы повествовали о персонажах детских мультиков; в коконе ностальгии и монотонности мы прятались от воющей непостижимой тьмы экологической катастрофы, параноидальной культуры тотальной слежки, террора и финансового коллапса.

Капитан Лотариус Ли, бывший суперзлодей, переквалифицировавшийся в бюрократы, выдвигает версию грядущего, где семья заменяется более подконтрольным модульным расселением, тоже в традициях Большого Брата:

В КАЖДОМ ДОМЕ БУДЕТ ОБЩЕЕ ЖИЗНЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО ДЛЯ ШЕСТНАДЦАТИ ИНФАНТИЛОИДОВ. ЭТИ ГРЫЗУЩИЕСЯ СТАИ БУДУТ НАХОДИТЬСЯ В ДОМАХ ПОД КРУГЛОСУТОЧНЫМ НАДЗОРОМ И СМОТРЕТЬ ДРУГ НА ДРУГА ПО ТЕЛЕВИЗОРУ. В РЕЗУЛЬТАТЕ БИХЕВИОРАЛЬНЫЙ ОТКЛИК ПОСЛУЖИТ СТРЕМИТЕЛЬНОЙ СТАНДАРТИЗАЦИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ.



Бунтуя против реалистического подхода – по крайней мере, к нашему детищу, – мы с Кэмероном Стюартом вдохновлялись Синдбадом, Парсифалем и Дон Кихотом. Нам нравилась идея воссоздать супергероя в контексте средневековых рыцарских аллегорий, кельтских волшебных сказок и плутовских романов, сочетая эстетику «1984» и «Заключенного» с субботними утренними мультфильмами, говорящими зверями и кислотной палитрой.

«Дайвер» задавался вопросом, каково быть героем в мире, которому герои больше не нужны, и, на мой взгляд, стал моей первой после «Флекса Менталло» современной и вдохновенной попыткой возврата к рецепту Сигела и Шустера. Однако приходилось признать, что комикс был слегка несвоевремен и обречен нравиться лишь передовым мыслителям из состава прогрессивных хипстеров – аудитории крошечной, однако высоко ценимой!

Тем не менее меня заворожила мощь и сам факт существования нарратива о победившем зле, и я вознамерился исследовать его глубже в крупном кроссовере во вселенной DC. Мне заказали завершить проект, который Дэн Дидио называл теперь своей «Кризисной» трилогией, – написать комикс «Финальный кризис». В этой серии Дэн хотел использовать персонажей «Новых богов» Кирби; я был рад, что удастся поимпровизировать на эту тему, и бесконечно счастлив, что мне достанется сам Дарксайд, абсолютный супертиран с его Уравнением Антижизни. Уравнение Антижизни изо дня в день впихивали мне в глотку газеты и телевидение, и меня от него уже воротило – воротило оттого, что мне твердят, будто мир умирает, потому что я забыл выключить в ванной свет; воротило от Финального / Финансового Кризиса, Войны и подростков-смертников, готовых самоубиться ради пошлой загробной жизни, которая, по описаниям, походила на клубную ночь со стриптизершами в лас-вегасском клубе «Мятный носорог».

Вместе с Дж. Г. Джонсом, а затем художником Дугом Манки мы взялись за комикс о том, как история эпохи рационального просвещения, сюжет о развитии и прогрессе, распадается, отступая пред хоррором о неудаче, вине и подчинении слепым властям.

Я освежил свои познания в области жизнерадостной литературы, посвященной апокалипсисам и судным дням, заново ознакомился со всевозможными откровениями, Рагнарёками и мифами о конце времен и приступил к планированию абсолютно современного Армагеддона, в ходе которого половина человеческой популяции одержима злым богом, возвестившим о своем прибытии электронной рассылкой Уравнения Антижизни и мелкими жестокостями, которые разрастаются и вот-вот поглотят весь мир. Каково это – когда умирает комиксовая вселенная, и как эта смерть прояснит нам, что мы делаем с самими собой?





«Финальный кризис», обложка Дж. Г. Джонса. © DC Comics



С моей точки зрения, «финальный кризис» бумажной вселенной DC должен был стать последней войной между «есть» и «нет», между историей и пустой страницей. Что будет, если пустота страницы возмутится качеством навязанного ей материала и воспротивится, спонтанно породив живой концепт, пожирающий повествование, – нигилистического космического вампира, мечтающего лишь высосать из мультивселенной все сюжетное сырье, распухнуть и лечь умирать под мертвым солнцем.

Я пытался показать, как вселенная DC распадается мозаикой знакомых жестов, на последнем дыхании найденных стратегий, испытанных, но на сей раз безуспешных, и в конце концов даже описания блекли, а сюжет погружался в бредовую бессмысленную бессвязность. Впрочем, должен признаться, что нервы у меня слегка сдали и бессвязность так и недотянула до идеала.

Вот что случается, пытался сказать я, когда плохие истории пожирают хорошие при вашем попустительстве. Вот каково это, когда по вашей вине Уравнение Антижизни обращает все ваши грезы в кошмары.

В конце не оставалось ничего, только тьма, Супермен, грубо сколоченная машина желаний – самый настоящий deus ex machina – и единственное желание, питающееся энергией последних остатков жизненной силы первого супергероя.

Пожелал он, разумеется, счастливого конца.




«Финальный кризис» стал бестселлером, но разделил интернет-аудиторию пополам, как меч Александра Великого. Один негодующий читатель даже уверенно предсказывал, что вскоре меня призовут к ответу за причиненное мною «зло». Очевидно, для недолюбленного фаната комиксов мера зла – не геноцид или издевательства над детьми, а элементы целостности, нарочно опущенные самодовольными писателями, невнятно телеграфированные детали сюжета и малопонятные или неоднозначные темы.

Если б хоть десятую долю кипящей праведной ярости этих анонимных фанатиков направить на борьбу с ужасами нетерпимости и нищеты, мы бы в мгновение ока очутились в лучшем мире.

Всё впереди.



Я популярный писатель, меня часто зовут на автограф-сессии, и я видел столько магазинов комиксов, сколько не приведи господь никому. В диапазоне от торговых сетей вроде «Запретной планеты» до семейных магазинов или лавок, где страшненькие укурки и чудаки торгуют травяными причиндалами.

Как-то раз я приехал в Шеффилд, постиндустриальный город тяжелого металла и готики на севере Англии. На дворе был 1989 год, и нас еще с четырьмя или пятью комиксистами рассадили вдоль стола, точно судей на комиссии по делам малолетних правонарушителей. Посмотреть на нас пожелали всего пять чокнутых личностей – каждый в каком-нибудь экстравагантном наряде, каждый чуден обликом и ненормальнее предыдущего. Был, к примеру, болезненно застенчивый, длинноволосый и дикобородый великан. Был миниатюрный персонаж вороватого вида, с поблескивающими чернейшими глазами водяной крысы. Остальные в моей памяти расплываются в эдакий бесформенный фоторобот, то ли Уоллес из «Уоллеса и Громита», то ли Панч и Джуди, и все выстроились вдоль стены, словно на опознании подозреваемых в сказочном преступлении, свидетели какового вряд ли сохранят дружественные отношения с собственным рассудком.

Они стояли молча, ждали, и неловкость росла, давила немо и недвижно, и вскоре это стало невыносимо. По нежным перепуганным глазам вспотевшего великана я видел, как у него в мозгу бешено вращаются шестеренки. Было ясно, что он полагает себя лично ответственным за всеобщее неловкое онемение. Я наблюдал, как нарастает напряжение в его теле, как он готовится к некоему первобытному взрыву, и когда взрыв случился, вышел пронзительный взвизг:

– Простите! У меня нет вопросов!

Он сделал то, на что, очевидно, были не способны все прочие, преодолел целую жизнь интроверсии и оставил след, и все тотчас закончилось рыком и рыганьем – будто последняя в своем роде тварь наконец капитулировала пред будущим и послушалась призыва к вымиранию. Затем, точно посланник иного мира из запасников Дитко, миниатюрный человечек огляделся, как бы подразумевая, что он-то понимает некую потрясающую шутку, а к остальным, которых он якобы только что заметил, не имеет ни малейшего отношения. Он был одним из нас, и примитивная граница разделявшего нас стола на козлах не могла ни уловить это, ни передать. Я, объяснил он, профессиональный писатель-комик. Затем, многозначительно блеснув глазом, он предъявил свое удостоверение в виде крошечного бумажного сверточка – пальцем толкнул его по столу ко мне.

– Это вам, – сказал он, отступил задом – точно спецэффект из фильма Кокто – и опять встал у стены.

Глаза его блестели, мою реакцию он предвосхитил ободрительным мини-кивком. Уголки его губ примеривались к лукавой всезнающей улыбке Мистера Мксизптлка, бесенка из Пятого измерения, и я все разворачивал, и разворачивал, и разворачивал, и разворачивал бумагу, пока не прочел карандашные буковки, микроскопические, как надпись на надгробии рыцаря фей:

«Кампания за сюрреалистический эль»[296].

Я не знал, засмеяться или заплакать. Полтора часа на нас пялились, а затем растерянный и смущенный владелец магазина, торопясь поскорее избавиться от неловкости, вывел наш слегка травмированный отряд к машине.

Мы сбились в кучку перед лавкой, словно объедки вчерашнего карри, наши мечты о славе и поклонницах черствым рельефом проступали под беспощадным послеполуденным солнцем Шеффилда, и тут злобный лысый человечек в туфлях на платформе, клешах, рубашке с расстегнутым воротом и с львиным медальоном на груди прошел мимо, как локомотив по рельсам, остановился, замер, обернулся и рявкнул нам в лицо:

– Сволочи тори! Это я, я был на Барбадосе!

Поклонникам супергеройских комиксов зачастую приходится опровергать нелестный стереотип «никому не нужные, неловкие уроды»; хотя в этом всегда был и отчасти остается некий элемент истины, не стоит забывать, что те же претензии можно с легкостью предъявить киноманам, меломанам или футбольным болельщикам – и найти соответствующие примеры. Нередко определенные черты любителей комиксов свойственны одержимым фанатам чего угодно, а также тем, кто рьяно увлечен своими хобби или что-нибудь коллекционирует. Но я должен отметить, что физическую и поведенческую ненормальность шеффилдского класса я видел только в Новой Зеландии, в Окленде, – впрочем, там она разбавлялась тупой агрессией, и лишь один молодой, без кровинки в лице мужик, приехавший за много миль из страны овцеводов, льюис-кэрролловским шутовством хоть сколько-нибудь близко подошел к уровню своих английских коллег. Он вращал глазами за линзами очков, в которых Шерлок Холмс мог бы разгадывать преступления на клеточном уровне, а волосы его были нелепо взбиты, формой в точности напоминали перевернутый рожок с мороженым и создавали неприятное впечатление, будто целиком сделаны из некой отвратительной, склеившейся синтетической субстанции, текстурой и цветом напоминавшей картофельное пюре. Он пронзительно тараторил вопросы, резко дергался – возможно, в его лице мы обнаружили потерянное звено между человеком и страусом, – и я больше никогда не видел ни одного похожего на него живого существа. Мне остается лишь молиться, что этот фермер, который упал на Землю, сможет замолвить за нас словечко, рапортуя своим хозяевам – инопланетным механическим страусам.

С ним не могли сравниться даже горластые, обделенные сексом и разумом парнишки из заваленного снегом Нью-Джерси с их сбивчивыми криками «Женомужчина! Убьем двух зайцев!» и массивные девочки-готки, жертвы некоего невыразимого насилия. Эти физиологические дива имели свойство подбитыми цеппелинами громоздко вплывать в поле зрения в обнимку с нелепыми самодельными куклами Песочного Человека (вообразите вырезанное из картона лицо Нила Геймана, пришпиленное на перчаточную куклу «боксирующая монашка» или наряженное в корону из отутюженных черных роз). Но они были по натуре добрыми и плюс-минус безвредными, как теленовости о катастрофах на другом краю земли.

Гостем конвентов я объездил планету, побывал в Сан-Диего, Лукке, Париже, Барселоне, Мельбурне, Осло, Рейкьявике, Бристоле, Абердине, Лондоне, Филадельфии, и у меня создалось впечатление, что мою читательскую аудиторию в основном составляют умные и пылкие мальчики, студентики или альтернативщики с подругами, которые, как правило, умнее этих мальчиков. То были, повторяю, читатели, не фанаты – для них хороший комикс был просто очередным блюдом ежедневного поп-культурного меню.

Но еще страннее фанатов мне виделись профессиональные ветераны конвентов – прежние «красотки» от фантастики, бывшие капитаны звездолетов и имперские штурмовики, которые пережили свои культовые шоу и всю жизнь мигрируют с одного мероприятия на следующее, прожигают гонорары за выступления, бесконечно кружа по миру, ставя автографы на старых фотографиях и подарочных коробках DVD.

Одна выносливая актриса, в латексном платье и по сей день умопомрачительная, разъезжала с двенадцатилетним сыном, который тихо, вежливо и исполнительно проверял, есть ли для нее грим в автобусе после бурных ночей в очередном городе, в барах, где никогда не иссякает кредит. Над таким ситкомовским сценарием запросто можно похихикать, но я часто вспоминаю этого преданного безропотного мальчика со всепонимающим смирением в глазах и его великолепную маму, которая выжимала последние капли из своей давней роли веселой плакатной девчонки, служившей в космическом флоте, а между тем с каждым днем приближалась к темной стороне роли «мамаши, которую я бы не прочь», ковыляла домой на высоченных каблуках и в безупречном подпитии.

Еще одна культово-телевизионная неизменная фигура, закаленная в боях, остроумная и циничная, одарила многообещающую научно-фантастическую старлетку следующим советом: если надо подхлестнуть очередь мальчиков-поклонников, медленно расстегни верхнюю пуговку на блузке, как будто тебе нехорошо, слишком жарко. Чтобы подхлестнуть поток жертв, расстегни еще пуговок – сколько понадобится, пока не добьешься желаемой скорости продвижения очереди. Оказывается – и это я с вами делюсь со слов эксперта, – застенчивые фанаты смущаются, видя оголенную грудь, и норовят смыться побыстрее. Эта женщина овладела своей методикой в совершенстве и управляла толпой, как уровнем воды в камере шлюза.

Мои посещения этой карусели обычно сводились к одним выходным, забитым автограф-сессиями и дискуссиями на секциях, но стойкие оловянные солдатики направлялись затем в Аргентину, оттуда в Мексику, Сингапур, Осло или Бирмингем. Кочевое племя летучих голландцев и голландок, живущих по расписанию выступлений – возможно, пожизненному. Зрители «культовых» телесериалов и фильмов прощали им всё; сколько бы десятилетий ни миновало с твоего последнего полета к Арктуру, для мастурбаций фанаты по-прежнему брали фотографии, где ты в кольчужном купальнике. Они творили атмосферу двусмысленности, в которой почему-то казалось нормальным и ничуточки не абсурдным протягивать фотографии мускулистых красавцев престарелым актерам, которые расписываются неверной рукой и будто разыгрывают «Портрет Дориана Грея» наоборот.

А еще есть «Международный Комик-кон» в Сан-Диего – Рабле пополам с Феллини на ракетном топливе, парк аттракционов двадцать первого века, где все навеки останутся супергероями. Сей привет из грядущего требует отдельной книги, но это будет другая книга.

Достаточно сказать, что Сан-Диего, как мы это называем, – крупнейшая в мире ярмарка поп-медиакультуры и фестиваль пограничного безумия, и с каждым годом он разрастается, все больше людей приезжают посмотреть, как целый город сдирает с себя штатское и преображается в страну Оз в жанре фантастики, хоррора или порно.

Приехав впервые двадцать лет назад, я видел, как молодого человека в костюме Зеленого Фонаря гонят по Главной улице злые морпехи. В этом году впечатление складывалось такое, будто страницы комиксов и фэнтезийных романов, а также стекло телеэкранов разлетелись на куски, взорвались и заполнили собой три павильона размером с ангары, а потом излились наружу, заполонили и сюрреализировали все гостиничные бары, все вестибюли мотелей, все городские кварталы на многие мили вокруг, населив их монстрами, фам-фаталями и самопальными супергероями. «Комик-кон» в Сан-Диего должен хоть раз пережить каждый. Это генеральная репетиция завтрашнего дня, когда Second Life из второй жизни превратится в первую.

Должен сказать, всякий раз, когда я туда приезжал, аудитория мне попадалась молодая, воодушевленная, вежливая и умная. Люди, которые врубаются в мои истории, – ровно те, кому я и желал эти истории полюбить, и практически со всеми я ладил. Они не казались мне жуткими, или нердами, или гиками, или какой тут годится маркетинговый ярлык, но, надо думать, ими-то и были и они, и мы все.

И поэтому золотая медаль навсегда присуждается Шеффилду.





Глава 24

Железные люди и суперсемейка




Супергерои множились – гнездились на афишах местного кинотеатра, оседлав здания, выше Ultimate-версии Великана. Больше всех из такого положения вещей выжимала «Марвел», запустившая целый кордебалет супергероев, перенося их обаяние со страниц на экраны и насыщая растущий голод. Страшные времена и супергеройские фильмы идут рука об руку, как грязь и мыло.

«Сорвиголова» 2003 года успешно передавал атмосферу католических страданий и угрызений, так оживлявших комикс Фрэнка Миллера «Рожденный заново», по приблизительным мотивам которого и снимали кино, но трюки на тросах получились заезженные, и все персонажи имели привычку в бою скакать как кузнечики. Бульварный подход Миллера лучше удался в более поздних экранизациях его графических романов «Город грехов» и «300». «Сорвиголова» был смелой попыткой превратить витражный нуар Миллера в правдоподобную супергеройскую франшизу про жизнь городских улиц, но из нутра фильма пробивалось раздраженное нытье. Когда мы впервые встречаемся с героем, он устраивает погром в кабаке, делает отбивную из невинных, казалось бы, завсегдатаев почти в полном составе, никак не объясняя и не извиняясь за жестокость.

Следующей на конвейере стала «Лига выдающихся джентльменов». В отличие от Сорвиголовы и Человека-Паука, родившихся в шестидесятых, «Лига» была новым комиксом, совместной работой Алана Мура и Кевина О’Нила. Комикс вышел в 1999-м, но действие происходило в 1898-м, и среди персонажей было несколько знаменитых героев поздневикторианской приключенческой литературы – многие впоследствии стали прототипами персонажей вселенной «Марвел» и в свете газовых фонарей собрались в некое воинское общество, открывшееся следующей эпиграммой:

«Британская империя всегда с трудом отличала своих героев от своих чудовищ».