Светлый путь в никуда

– Да разнимите же их!

Никто из зала не кинулся разнимать. Большие тузы орали на своего, подбадривали. Зал «Аркадии» гудел. Противник Германа с хриплым воплем бросился на него уже как в рукопашной. Они сошлись вплотную. Герман схватил его руку с саблей в кожаной шипастой перчатке, останавливая выпад, и его сабля снова снизу с силой поразила противника в область подмышки.

– Трижды убит! Бой окончен! Парни, прекратите! Герман, чистая победа! – орали судейские, уже напирая горлом на больших тузов, недовольных проигрышем своего ставленника.

Герман оттолкнул от себя противника. Снял шлем. И в этот миг…

Нелли увидела, как его противник, выкрикнув матерное ругательство, вдруг в бешенстве полоснул его клинком по лицу. Герман успел отпрянуть и на этот раз, но тяжелый удар пришелся в ключицу.

Зал взорвался гневными воплями. А Герман отшвырнул его к стене ударом кулака в перчатке. Там в стене зала была деревянная дверь. Противник шмякнулся об нее спиной. Хотел отскочить, но не успел. Сабля Германа Лебедева сверкнула в электрическом свете. Выпад и…

Острие пусть и тупой сабли с силой пропороло куртку в металлических заклепках, скользнув по боку, и вонзилось глубоко в щель между дверью и дверным косяком. Противник рванулся, однако…

Герман своим ударом приколол его за куртку к двери, как жука прикалывают булавкой к музейному стенду.

А потом он повернулся и под вопли восторга «Аркадии», под хохот, аплодисменты, под брань больших тузов, проигравших деньги на ставках, покинул зал.

Нелли продралась сквозь толпу. Она не узнавала себя, она забыла и про своего бойфренда, и про грядущую свадьбу. Про все свои планы на жизнь. Она не видела ничего, кроме него…

Как он уходит от всего этого прочь…

Вот и скрылся за дверью раздевалки.

Она скользнула туда. К нему.

Он стоял спиной. Смотрел в окно на темную ночь, на огни «Аркадии».

И я, и я, и я бывал в Аркадии…

– Что ты все ходишь за мной хвостом?

Черный Лебедь не видел ее, но как-то узнал, что это она – косоглазая Нелли.

– Я… ой, как вы его…

Он повернулся.

Он был так красив в этот миг. У Нелли снова заболело сердце, как в тот летний день у конюшен, когда она пряталась в кустах, подглядывая за тем, как он поднял Анаис на руки, как поцеловал ее. Почему ей, а не мне… Этот потрясающий микс мужества, мужской красоты, стати, гнева, мощи, страсти, тестостерона, отваги. Серые глаза – за один их взгляд не страшно сгореть и восстать, как феникс из пепла, превращая всю свою прежнюю маленькую девичью жизнь с житейскими мечтами о свадьбе и обручальном колечке в дрова для этого костра.

Нелли смотрела на его пояс из металлических колец, на пряжку – череп там… внизу… сами знаете где.

Она видела – он возбужден после боя, на взводе.

– Ладно, – сказал Черный Лебедь. – Иди сюда. Иди ко мне.

Она подошла. Она снова думала об Анаис. Даже глаза закрыла, грезя, как он… Черный Лебедь вот сейчас тоже обнимет ее, вскинет ее на руки. Как Анаис тогда. Высоко. И поцелует страстно.

Но он повернул ее лицом к стене, прижал. В следующий миг она ощутила, как он задирает ее клетчатую короткую юбку, стаскивает с нее ее кружевные стринги. Звякнул металл пояса. Она попыталась обернуться и сама поцеловать его в губы, но он отклонился как-то неприлично быстро и за шею снова повернул ее лицом к стене, давая ей почувствовать свою силу – всю твердость, неистовство мужской плоти.

Она вывернулась, обвивая его шею руками, сама потянулась губами к его губам и…

– От тебя духами разит. Злоупотребляешь.

Нелли открыла глаза. Он отстранился, медленно отцепляя от себя ее руки, освобождаясь из ее горячечного объятия. Нелли чувствовала, что сгорает от стыда. Она оправила на себе юбку.

– Это вы ради нее. Там, в зале. В память о ней. А ее нет. Она умерла! – выкрикнула она зло. – И чего вы в ней такого нашли? Толстая… толстая дура эта ваша Анаис! Ноль! Пустое место! А теперь ее в гробу черви жрут!

Герман повернулся и, как был, в доспехах для спарринга, не переодевшись, вышел из раздевалки на улицу.

Слезы брызнули из косящих глаз Нелли. Она ругала себя последними словами. Сорвалось с языка… и теперь он… уже навсегда… никогда больше…

Она снова побежала за ним. Это было уже сильнее ее. И то, что она увидела, добило ее окончательно. На улице у зала для исторического фехтования толпились женщины. Клиентки «Аркадии» и девчонки из обслуги. Никто не уехал. Они ждали Черного Лебедя, как ждут звезду экрана или эстрады. Едва он появился, все женские взгляды устремились на него. Но тут через толпу ополоумевших баб протиснулась хозяйка Алла Ксаветис. Она обняла его на глазах у всех завистниц, наплевав на приличия и условности.

– Ты был великолепен, дорогой.

А потом она сама впилась поцелуем в его губы. И этот поцелуй шестидесятилетнего вампира длился так долго, что уж точно мог высосать из сердца всю кровь. Все надежды и тайные мечты тех, многих, кто так хотел его и желал.





Глава 29

Кладбище





Конаково показалось Кате тихим провинциальным раем – большая вода и осенние леса, еще по-летнему зеленые в глубине, но расцвеченные красками осени по опушкам. Прозрачное небо, такое девственно-голубое, отражающее гладь водохранилища.

В этом тихом раю старое конаковское кладбище представлялось юдолью скорби, смягченной красотой природы, исполненной высших истин и философских тайн, ключом к которым мог стать какой угодно знак, как в древности – вещий полет воронов над лесом, старая вековая сосна с причудливо переплетенными ветвями, пение невидимой птицы в тени памятников. После долгой дороги Катя как-то расслабилась здесь, и одновременно все в ней жило предчувствием того, что они совершают некий очень важный для всего этого дела шаг. И они на верном пути.

Полковник Гущин на ее созерцательное настроение внимания не обратил, он сразу же устремился в контору администрации кладбища. По пути он сообщил Кате, что в Конаково кладбища два – Старое и Новое. Начать поиски он решил со старого, как-никак такой срок прошел с момента смерти старшей сестры Галины Сониной и ее мужа. В конторе пришлось долго объяснять, что им нужно, все сотрудники были завалены работой, смотрели в компьютеры, беседовали с приехавшими устраивать похороны родственниками умерших, с теми, кто хотел установить памятник, покрасить ограду и тому подобное. Гущину и Кате в этой деловой суматохе, столь не вяжущейся с чинной атмосферой кладбища, сообщили, что на Старом кладбище не хоронят уже много лет. Речь может идти лишь о родовых могилах.

Еще миллион лет они ждали, пока отыщутся регистрационные книги двадцатишестилетней давности. Гущин попросил принести книги за июль и август, объяснив Кате, что надо проверить все летние захоронения, начиная с 25 июля того далекого года – вдруг там была какая-то задержка с судмедэкспертизой по ДТП, мало ли.

Они устроились в каморке без окон, где хранились образцы кладбищенской скульптуры, и начали проверять эти пыльные книги регистрации. Катя положила на лист шариковую ручку и скользила вниз по списку. Покойников было много. Но ни одного двойного захоронения, ни одной супружеской пары – ни 25-го, ни в последующие дни июля. Гущин листал регистрационную книгу за август.

Затем они проверили все еще раз. Ничего.

Забыв об обеде, они сразу отправились на Новое кладбище Конаково. Оно, в отличие от старого исторического погоста в лесу, напоминало голое поле, усеянное крестами и памятниками. До самого горизонта печальные места…

Здесь в администрации с ними начали спорить – мол, в тот год захоронений на кладбище еще не проводилось, всех хоронили на Старом. Потом вспомнили – вроде нет, полезли в архивы. Оказалось, что захоронения тех лет есть на участке, расположенном вблизи церкви, но документация в беспорядке. Надо идти туда на место и смотреть могилы, читая фамилии и даты прямо на надгробиях.

И они отправились на этот участок Нового кладбища и до самых сумерек бродили там, как неприкаянные души, стараясь найти могилу супругов, похороненных в один день.

И снова ничего.

Катя испытала дикое разочарование. Но как же так, такой путь… след вроде наметился и вновь оборвался.

Ей не нравился закат над этим безмолвным кладбищенским полем, полным мертвых костей, – тревожный по сравнению с кристально ясным погожим осенним днем закат сулил перемены, багровое солнце тонуло в сизых тучах, окутывая долину смерти пыльной пеленой. В лучах закатного солнца полковник Гущин выглядел как Командор, явившийся на ночной пир. Катя ощущала себя растерявшимся Лепорелло.

Гущин снова направился к кладбищенской конторе. Она уже закрывалась.

– Может, в Конаково есть еще какие-то церковные погосты – в монастырях, при храмах? – спросил он.

Сотрудники кладбища, спешащие к своим машинам, только головой качали – нет, больше ничего нет.

– Есть в Кимрах старое Галанинское кладбище, – сказал один из них. – Наших конаковских там тоже хоронят, у кого родовые могилы. Попробуйте съездить туда.

Кимры… где это?! Катя чуть не упала. Ночью, что ли? На кладбище?!

Полковник Гущин показал на машину – садись.

– И что мы… прямо сейчас в Кимры, Федор Матвеевич?

– Завтра с утра. Сегодня уже не успеем.

– А сейчас что же… домой?

– Отель найдем, переночуем в Конаково. Посмотри эту свою любимую гляделку – планшет. Можно найти здесь отель недорогой на одну ночь?

Катя начала искать в телефоне отели на booking.com и поразилась, какие, оказывается, парадизы тут на водохранилище и дальше к Завидово! Она отыскала отель «Конаково» – он располагался в городе, плата была умеренной, и номера имелись свободные.

– Даже завтрак в стоимость входит, Федор Матвеевич, – сообщила она, читая отзывы. Потом с досадой вспомнила, что у нее нет и не будет командировочных на эту поездку. У Гущина, впрочем, тоже. Ведь дело об убийстве Первомайских до сих пор считается закрытым, несмотря на стрельбу в «Московском писателе» и ранение Лидии Гобзевой, которым сейчас официально занимается Петровка, 38.

Отель фасадом был неказист, а внутри довольно мил. Катя подошла к ресепшен и достала кредитку. Менеджер, скучавший у компьютера, оживился, окинул их взглядом – видно, не совсем они дошли до ручки, скитаясь как призраки по кладбищу.

– Свободен полулюкс, – сообщил он и понизил интимно голос: – Кровать кингсайз.

– Нам два одноместных номера, – сухо отрезал полковник Гущин.

Менеджер поднял брови – надо же какие!

Катя оплатила номер, забрала ключ.

– Федор Матвеевич, надо поужинать. День целый на ногах.

– Я не голоден.

– Я кафешку нашла, смотрите, какая славная, – Катя совала ему под нос мобильник с картинкой кафе. – Пойдемте, это рядом с отелем.

Гущин в кафе даже не взял меню. Катя просто испугалась за него – анорексия на почве жестокой депрессии. Когда он наотрез от ужина отказывался? При каких делах? Не было с ним такого раньше никогда. С ложки, что ли, кормить – за папу, за маму, за раскрытие этого дела?

Она заказала им обоим латте, затем начала соблазнять Гущина картинкой стейка на углях в меню. Он сидел на зеленом бархатном диванчике кафе и словно не слышал ее, не видел ничего вокруг. Думал, наверное, что Кимры – их последний шанс узнать хоть что-то, свести хоть какие-то концы с концами.

Катя заказала себе тыквенный суп и пирожное, а Гущину стейк. Он поковырял его вилкой, потом отложил приборы.

– Коньяку себе тогда возьмите! – в отчаянии воскликнула Катя. – Ну, напейтесь, что ли, сначала, а потом закусите.