Сыщики 45-го

Видное место занимало крупное полотно, написанное решительными мазками: яркое небо, сочные краски, счастливые и одухотворенные люди на фоне гигантского трактора строем записываются в колхоз. Фрагмент телятника с радостными физиономиями телят, транспарант на фасаде: «Получай, страна родная, наш колхозный урожай!» Не сказать, что картина бездарная, но плакатностью отдавала за версту. Того требовала партия – разбавлять депрессивные буржуазные творения вещами новыми и передовыми.

– Это наш местный художник, – пряча усмешку, объясняла Маша. – Товарищ Малоземов, бывший глава отдела культпросвета при районном совете народных депутатов. Сейчас он уже на пенсии… – Такое ощущение, что она хотела добавить «слава богу», но побоялась.

Послышалось глухое покашливание. В проеме мялся Вадим Циммерман и посматривал на них, не решаясь подойти. Возможно, и не хотел – просто обозначил свое присутствие. Он поглядывал на Машу, не очень ласково – на капитана милиции, смутно догадываясь, что их разговоры не ограничиваются происшествием в музее.

Алексею стало смешно. Представить их вместе – Машу и Вадима – было как-то странно. Маша нахмурилась – Вадим испарился. Или сделал вид, что испарился.

– Не много ли церберов? – спросил Алексей.

– Церберов хватает, – согласилась девушка. – А есть еще тот, что внутри. Он самый строгий и принципиальный, – она внимательно посмотрела ему в глаза и засмеялась.

– Конечно, – поддержал сомнительную шутку Алексей. – Сейчас не до этого – такое тяжелое послевоенное время. Он пытается ухаживать за вами? – кивнул он на пустой проем.

– Пытается, – согласилась Маша. – Но это выглядит нелепо. Вадим ни разу не пригласил меня в кино или просто погулять по улице, не говоря о более серьезных вещах. Ухаживания ограничиваются разговорами о работе и скрытым наблюдением. Порой это так смешно. Он ужасно нерешительный.

– И как вы считаете, у этого парня есть шансы?

Она для вида подумала.

– Полагаю, что нет.

– Тогда я ему от всей души сочувствую. – Алексей неохотно посмотрел на часы, потом с сожалением на девушку. Она уже не прятала взгляд, приятно улыбалась. – Сожалею, Маша, пора идти. Вы не будете возражать, если я однажды еще заскочу? По работе, разумеется… или в качестве ценителя русской живописи.

– Нет, не буду, – она засмеялась. – Приносите сорок копеек, и вам всегда обрадуются.





Глава восьмая




От общения с женским полом осталось приятное послевкусие. Но оно развеялось, едва капитан вышел на улицу.

Отделенческий «ЗИС-5» стоял у белой изгороди. Сержант Шорохов бдительно его охранял, иногда похрапывал. На другой стороне дороги под сенью тополей притулился черный «ГАЗ-М1». Он не был на виду, но наметанный глаз капитана его сразу вычислил. Екнуло сердце – верный признак, что «эмка» здесь не просто так.

Алексей напрягся, медленно пошел по дорожке к ограде. Проснулся Шорохов, глянул на него одним глазом. Остальные члены группы разбрелись по делам, у автобуса никого не было.

Черкасов прислонился к капоту, закурил, вызывающе разглядывал черную машину. Из выхлопной трубы «эмки» вырвалась струйка сизого дыма. Машина выбралась из-под тенистого навеса и медленно покатила по дороге к центру.

Нечто подобное он и подозревал. Не будут бандиты гонять посреди дня на черных машинах. За рулем сидел капитан госбезопасности Мирский и равнодушно смотрел на Черкасова. Место пассажира занимала его коллега Рита Рахимович – прямая, как штык, с поджатыми губами. Оба были в штатском, но явно при исполнении.

Машина поравнялась с припаркованным автобусом. Мирский начал притормаживать. Коллега повернулась к нему, что-то сказала. Останавливаться не стали – «эмка» протащилась мимо, покатила дальше, набирая скорость. Рита оборачивалась, продолжала смотреть, пока не скрылась.

Алексей облегченно перевел дыхание, расслабились виски, сдавленные тисками. Он чертыхнулся. Что за негласный надзор? Он ничего не знает об этих людях, хотя охотно допускает, что они работают в самом закрытом ведомстве Советского Союза…

– Что-то не так, Алексей Макарович? – спросил Шорохов, запуская мотор. – Вы задержались, труп давно уехал…

– Все в порядке, сержант, – он забрался на подножку. – Вези в отдел…

В отделе не было ни одной живой души. Народ работал по разным концам провинциального города. Чумаков с Вишневским тоже не вернулись.

Алексей сел за стол, и очень кстати – забился короткими очередями телефон. Капитан схватил трубку.

– Приветствую, Алексей Макарович, Чумаков из линейного отдела, – бодро отрапортовал пропавший оперативник.

– Ты перешел на работу в линейный отдел? – не понял Алексей.

– Нет, звоню из линейного отдела на станции, – не смутился Пашка. – Мы с Вишневским облазили весь вокзал, а также ближние и дальние окрестности. Человека по фамилии Меринов пока не выявили. Пропал человек…

– Женился и взял фамилию жены? – предположил Алексей.

– Да, это смешно, – хрюкнул Чумаков. – Людишки сказывают, что он может майданить – по поездам работать. Но база у него тут. Значит, вернется, если не погорит. Мы еще поработаем, если у вас нет на нас других видов. Наберемся терпения, соберем волю в кулек…

– Куда соберете волю? – переспросил Черкасов.

– А я что сказал? – хохотнул Пашка и отключился.

В голове варилась каша из событий и их фрагментов. Вдребезги билась логика. Человеческие лица тасовались, как карты в колоде. Алексей разгуливал по просторному кабинету, думал. Кто-то явно сходил с ума – или он, или мир вокруг него…

В вещевом мешке, с которым он прибыл в Уваров, осталась папка со значимыми уголовными делами, имевшими место в районе с осени 43‐го года. Этими материалами, с которых уже сняли гриф «секретно», его снабдили перед поездкой. Он должен был с ними ознакомиться и не сделал это. Материалы могли принести пользу. Убийство секретаря райкома Леонова в канун нового 44-го года; налет на арсенал воинской части, когда взрывы гремели такие, что последние волки в лесах в ужасе заползали в норы; побег из фильтрационного лагеря, где НКВД и Смерш просеивали народ, прибывший из немецких концлагерей, подозрительных оставляли для дальнейших разбирательств, а остальных отправляли по этапу во все концы страны – руководству ГУЛАГа срочно требовались рабочие руки…


Преступления трехгодичной давности могли перекликаться с сегодняшними. Но папка осталась дома, на Базарной улице, так и лежала на дне вещмешка.

Он спустился на первый этаж, предупредил дежурного, что вернется через час, выбрался на улицу. На этот раз он решил освоить Банный переулок, в котором находились уцелевшие общественные бани – бывшие Михайловские, и через несколько минут вышел на Базарную улицу в районе рынка.

Здесь было не людно – рабочий день в разгаре, страна трудилась. Продавцы в рядах стояли через одного. Работали государственные киоски; работники потребкооперации продавали говяжьи кости, слегка покрытые мясом. Старушки торговали первой редиской, репчатым луком. Пенсионер раскладывал на покрывале никому не нужный хлам: фонари, примусы, электрические выключатели. Алексей сбавил ход, с любопытством осматривался. Ничего подозрительного, карманные воришки сегодня не работали.

Он подошел к киоску купить папирос. Продавщица возилась, долго отсчитывала мелочь для сдачи. Он терпеливо ждал, созерцая скудный ассортимент выставленных на продажу товаров.

– Добрый день, Алексей Макарович, – прозвучал скрипучий голос. – Не скажу, что очень рад вас видеть, но обязан засвидетельствовать почтение.

Он резко повернулся. На него смотрели угрюмые глаза, принадлежащие субъекту в фуфайке и кепке. Вчера он видел его у булочной. Тот узнал Черкасова, озирался, уходя прочь, а вот Алексей не смог, хотя почуял что-то знакомое. Мужику было под сорок, щетинистый, лицо широкоскулое. Он сутулился, держал руки в карманах. Включилось боковое зрение – неподалеку прохлаждалась парочка аналогичных субъектов, не выражающих на первый взгляд агрессивных намерений.

– Не узнаешь, Алексей Макарович, – криво усмехнулся субъект. – А ты посмотри внимательнее, убери щетину, вместо фуфайки представь капитанскую форму…

– Головаш? – Сыщик вздрогнул. – Алексей Михайлович Головаш…

– Ага, тезка, – согласился субъект. – Работает пока память, товарищ капитан. Тесен мир, не так ли? Не ожидал меня живым увидеть, да еще в таком виде?

Черкасов действительно удивился. Настороженность не проходила. Субъект медленно вынул руку из кармана, протянул. Алексей пожал ее.

– Вот уж впрямь, кто старое помянет… – Улыбаться ему не шло, улыбка выходила косой и недоброй. – А я тебя еще вчера узнал, тогда – через дорогу. Смотрю, знакомая личность в городе обретается… Выходит, и ты дожил до конца войны, чудеса, да?

– Сдачу возьмите, – сказала продавщица. Он протянул руку, не глядя, ссыпал мелочь в карман. Головаш с усмешкой наблюдал за его действиями.

– Ты не напрягайся, Алексей Макарович, я к тебе с миром, а то ты, гляжу, уже драться собрался. Чего мне с тобой драться? Не ты, так кто-то другой на твоем месте тогда бы оказался…

– Но все-таки затаил ты обиду, Головаш, – подметил Алексей. – Волком смотришь, добра не желаешь. Позволь, догадаюсь. Срок доматываешь? Обретаешься в колонии-поселении, расконвоирован, гуляешь, как кот, сам по себе. Да еще и с корешами… – покосился он на зевающих спутников.

– Не с корешами, а с коллегами по работе, – поправил Головаш. – Да, ты угадал, живу в колонии, работаю монтером на электростанции, график – не бей лежачего. Но все равно – сижу, срок отбываю. Полгода осталось – если не отчебучу чего-нибудь этакого… Сам-то как? До сих пор не верю, что это ты. Тесен наш мир, но чтобы до такой степени… Ты же не проездом в этом городе?

– Назначен начальником уголовного розыска.

– Ого, – присвистнул Головаш. – Высоко взлетел.

– Не очень, – возразил Алексей. – Но падать все равно больно. Предыдущего начальника расстреляли неизвестные в собственном доме.

– Бывает, – сделал неопределенный жест Головаш. – Но больно-то ему не было, нет?

– Было, тезка. Сначала его семью убили – жену с ребенком. А когда прочувствовал, все понял – тогда и его.

– Ну, тогда сочувствую, – развел руками Головаш. – Выходит, что и ты под богом ходишь? Война продолжается? – Он подмигнул без ложного сочувствия. – Семья-то есть?

– Нет.

– Тогда и ладно, не так больно будет. Свидимся еще, старый знакомый. – Головаш покосился на своих спутников, начинающих проявлять признаки нетерпения. – Обед кончается, пора идти, страну из разрухи вытаскивать. Документы проверять не будешь? На мне ведь не написано, кто я такой, а наплести с три короба – несложно.

– Не буду, – поморщился Алексей. – Счастливо потрудиться… бывший коллега. Ты прав, еще увидимся. А если обиду затаил, извини – сам виноват. Подожди… – встрепенулся он. – Выходит, ты выжил тогда… на той высоте?

– Ты же не с призраком разговариваешь, – заметил Головаш. – Давно это было, Черкасов, очень давно… И поселок незнакомый был, и высота безымянная… Ладно, до встречи.

Он уходил, не оглядываясь, сутулился, тяжело переставлял ноги. «Коллеги» потянулись следом, одаривая начальника угро не самыми доброжелательными взглядами.

Капитан Головаш был его верным боевым товарищем, служили в одном полку. Командир разведроты, душа коллектива, опытный военный. Чуток безрассудства его не портил – парень был рисковый, ходил по грани, но все сходило с рук.

Осень 43-го, наступление в белорусских лесах. Рейд по ближнему тылу неприятеля – операцию не продумали, несколько раз попадали в засаду. Часть бойцов попала в плен, большинство погибло. «Языка» не взяли, и к своим вернулись только девять израненных бойцов – и Головаш десятый, не получивший ни царапины. Оргвыводы не последовали – людей не останется, если привлекать за каждую неудачу на войне. Но что-то сломалось в Головаше, стал пить, временами впадать в бешенство. Некрасивая история с изнасилованием простой белорусской девушки, вся родня которой воевала в партизанах. Офицер был бравый, но девушка отказала в близости – история умалчивает почему. Он впал в неконтролируемую ярость, а оттащить оказалось некому, жестко надругался над несчастной, затыкал ей рот, когда она пыталась кричать – в итоге перекрыл ей кислород, и девушка скончалась. Головаш умолял его прикрыть – божился, что больше никогда, что бес попутал. Прикрывать его не стали, хотя могли, но зрелище истерзанного женского тела сделало свое дело. Было стыдно, неприятно, но все офицеры, что были в курсе (и Черкасов в их числе), насильника сдали. Он смотрел на них, как на злейших врагов, скрипел зубами, врезал Алексею под дых, за что получил заслуженную «ответку» в челюсть. Головаша не расстреляли, каждый человек был на счету – быстро склепали приговор, отправили в штрафбат искупать вину перед Родиной. Практически все штрафное подразделение полегло на безымянной высоте, освобождая проход гвардейскому корпусу. Эта высота была командованию костью в горле, немцы контролировали с нее всю округу, зарылись в землю. Одних «косторезов» там было десятка полтора, не считая минометов и прочих удовольствий. Офицеров Красной армии, осужденных за воинские преступления, косили пачками, но они, как черти, рвались через колючку, взрывались на минных полях, облепивших высоту. Артподготовка немцев не впечатляла, они успешно зарывались в землю. Весь восточный склон холма устилали тела штрафников. Высоту в итоге взяли, но из батальона уцелели только несколько человек. Вникать в подробности не было возможности – часть уходила вперед, гоня на запад слабеющих оккупантов. Что случилось впоследствии с Головашем? Об этом Алексей не знал. Видимо, выбыл из штрафбата по ранению, но вновь загремел, видимо, не столь серьезно, раз уже гуляет без конвоя…

Мир тесен до невозможности.

Капитан вышел из оцепенения, заспешил в обратную сторону и через пару минут уже подходил к своему дому.

Из подъезда выходили трое – разлюбезный Яков Моисеевич Чаплин с супругой Фимой и опекаемая ими племянница. Одеты все трое небогато – заношенные пальто, стоптанная обувь. Чаплин щурился на солнечном свете, моргал влажными глазами. Он сегодня еще не причесывался. Супруга Фима была миловидна, но выглядела странно. Черкасов невольно задумался: она беременна или плотно пообедала? Очевидно, ни то, ни другое – такая конституция. Она держала за руку девочку – та казалась несчастной: ежилась, смотрела жалобными глазами.

– Добрый день, Яков Моисеевич, – раскланялся Алексей. – На прогулку всем честным семейством?

– Ой, а вы… – Чаплин вытянул шею, заморгал, и в эту минуту стал копией своего знаменитого американского однофамильца – не хватало только тросточки и котелка.

– Ваш сосед, Черкасов.

– Ах, конечно, я же толком не видел вашего лица, Алексей Макарович. А вот по голосу узнаю… – Он, кажется, немного испугался. – А это моя супруга, Фима Марковна… Фимочка, поздоровайся с нашим новым соседом…

Фимочка поздоровалась, но как-то скомканно, посмотрела настороженно, с недоверием. Девочка продолжала делать жалобное лицо.

– Не работаете, Яков Моисеевич?