Сыщики 45-го

– А мы с тобой беседуем по душам, гражданин Меринов, – вкрадчиво сказал Алексей, давая знак остальным, чтобы помолчали. – В общем, хорош баланду травить, давай за дело. Сам-то как поживаешь?

– Да вроде без несчастий, – пожал плечами Сивый.

– Вот и дальше будешь без несчастий, если сообщишь нам кое-что. Тогда про кошелек забудем, и быть тебе уже не злостным преступником, а мелким правонарушителем. В общем, включай бестолковку, думай. Что знаешь по налету на «Аркадию»? Участвовал в нем? На подхвате стоял? Колись, Сивый. Пока не скажешь что-то дельное, не слезем. А уйдешь в несознанку – тебе же хуже.

– Начальник, ты че? – ужаснулся Сивый. И снова не ушло от внимания, как он напрягся, вернулись отпустившие было страхи. – Не вешай на меня свою глухариную стаю!

– Откуда знаешь про глухариную стаю? – Алексей пригвоздил его взглядом к табурету. Сивый занервничал, стал ерзать, прятать глаза.

– Гражданин начальник, вы сейчас о чем? – заныл он. – Не знаю я ничего ни про какую «Аркадию»… Давай уж лучше про кошелек. Ну, стырил я у этого вислоухого лопатник, да там и бабок-то, поди, было хрен да маленько… Ну, каюсь, бес попутал, но я исправлюсь, на работу устроюсь, а про «Аркадию» не знаю… Что такое «Аркадия», кабак, что ли?

– Ладно, заткнись, – перебил Алексей. – Ты не Сусанин, а мы не поляки, чтобы нас в трех соснах водить. Решил в болвана сыграть? Не прокатит. Другим трави свою баланду. Ты что-то знаешь, мы это по твоей ряхе потерянной видим. Сделаем друг дружке приятное, Сивый? Ты нам скидываешь информацию и чешешь на свободу с чистой совестью. Верно, товарищи офицеры, отпускаем гражданина Меринова?

– Точняк, – ухмыльнулся Чумаков.

– Без базара, – добавил Вишневский.

– В противном случае клепаем дело, и ворота колонии гостеприимно открываются, – доверительно сообщил Алексей. – Причем происходит это быстро, и садишься ты надолго, поскольку социалистическая законность – штука суровая. А мы еще и в репу дадим – тогда и твое личико станет братским чувырлом. Так что давай, Сивый, впадай в распятье – только ненадолго, у нас времени нет с тобой нянчиться.

– Да не знаю я ничего… – канючил воришка, снова прятал глаза. Возникало стойкое опасение, что если он в чем-то и признается, то не сегодня. Напрягся Чумаков – у парня зачесался кулак. Алексей глянул предостерегающе – все равно не поможет. Сивый испытывал страх, который всячески пытался скрыть, но он пробивался из всех щелей. Избиение не поможет, лишь усугубит упрямство. Он действительно что-то знал – возможно, мелочовку, но даже это пытался скрыть.

– Ладно, – сменил тактику Алексей. – Допускаем, гражданин Меринов, что ты счастлив в неведении, а нас подвела интуиция и многолетний опыт. Ночку перекантуешься в здешнем санатории, а утром придем, будем оформлять дело по твоим злостным антиобщественным деяниям. Пашка, договорись с Евдокимовым, чтобы приютили терпилу, а завтра в тюрьму отвезем. Уводи его к чертовой матери, видеть его больше не могу… Стас, приведи второго – ну, того, в клетчатой кепке. Вряд ли он что-то знает, но раз уж ты прибрал его…

Он внимательно следил за физиономией Сивого, когда Чумаков стряхивал того с табурета. Воришка кусал губы, колебался, лицо страдальчески искажалось. Противоречия бились в человеке смертным боем.

– Не передумал, Сивый?

– Начальник, да не знаю я ничего… – снова тянул тот сказку про белого бычка. – Ну, пожалей, начальник, я вообще без понятия…

– Кум на зоне тебя пожалеет, – буркнул Чумаков, выталкивая фигуранта за дверь, – и приятное тюремное общество…

Алексей закурил, мрачно посмотрел на закрывшуюся дверь. Одиночество не затянулось. Вишневский впихнул в комнату обладателя клетчатой кепки. Тот мял ее в руках, затравленно смотрел по сторонам. Парню было лет тридцать – худосочный, жилистый, с длинными «музыкальными» пальцами. Он облизывал сухие губы, часто моргал.

– Начальник, что за дела? – забормотал он. – Ну, взял пару карманов, так это когда было? Не при делах я, под шумок ваши замели…

– Рожа без паспорта, – доступным языком объяснил Вишневский. – Геннадий Сазонов, как он представился. Наколок не видно, но весь из себя такой блатной-преблатной…

– Ладно, оставляй, сам с ним разберусь, – махнул рукой Черкасов. – Проследите с Чумаковым, чтобы Сивого надежно упаковали, и дуйте в отдел, работой займитесь. А я уж сам решу, куда и насколько данного гражданина закрывать.

– Начальник, что за дела! – взвился задержанный. – Да я вообще тут проездом – в столицу нашей Родины еду! Перевода жду на почте, как придет, сразу на поезд…

– Ага, по бану шляешься, перевода ждешь, – хмыкнул Алексей. – Ты мне мозги не крути, я ваши рожи уголовные в темноте вижу. Кто такой? Где паспорт?

Захлопнулась дверь, было слышно, как удаляется оперативник.

– Я буду жаловаться! – вякнул задержанный.

И замолчал, как-то загадочно уставившись на Черкасова. Тот выжидал, помалкивал, рука машинально тянулась к папиросной пачке. Задержанный вздохнул, непринужденно пристроился на табурет, хотя никто не предлагал ему присесть.

– Ну, приветствую тебя, товарищ лейтенант, – вздохнул Черкасов. – Как жизнь-то молодая?

– Продолжается, – буркнул задержанный. – Ну, и что это было, товарищ капитан? За что меня забрали?

– Понятия не имею, – пожал плечами Алексей. – Перестарались, мать их…

– Ну, так вытаскивай. Не на зону же мне из‐за твоих «перестаравшихся» – вот смеху-то будет.

В текущей ситуации было что-то комичное. Сотрудник смоленского уголовного розыска Геннадий Сазонов был отправлен в Уваров три дня назад, за сутки до Черкасова – в творческую, так сказать, командировку. Поболтаться по городу, каная под блатного, прощупать злачные места, пообщаться с «характерной» публикой, но при этом на рожон не лезть и никого не провоцировать. Жил Сазонов на ведомственной хате в частном секторе и имел инструкции тщательно проверяться всякий раз, подходя к своему жилищу. Пересекаться с Черкасовым разрешалось только в крайнем случае.

– Вытащу, – поморщился Черкасов. – Ты зачем вчера девчонку толкнул – она свой сверток на рельсы уронила?

– А ты заметил? – подмигнул Сазонов. – Прости, Алексей Макарович, подыграть тебе хотел. Ты так вожделенно на нее таращился – прямо затылок ей прожигал, видел бы ты свои глаза… Дай, думаю, помогу товарищу, ему же повод для знакомства нужен. Девушка реально мила, да? Кто же откажется с такой познакомиться? Думал, уронит свой сверток – но не на пути же…

– И подходящий локомотив ты, конечно, не видел.

– Не-а, – покрутил головой Сазонов и засмеялся. – Потом увидел, знаешь, даже поболел за тебя – мол, успеет, не успеет… Ладно, прости, ерунду спорол. Но ты же познакомился с девчонкой, признайся?

– Это было мимолетное знакомство, – не стал вдаваться в подробности Алексей. – Выкладывай, пока чужие не заявились, удалось что-то выяснить?

– Это цирк с конями, – криво усмехнулся Сазонов. – Какая только причудливая публика не обитает на дне этого городка… Ладно, не буду живописать все детали своих хождений. Удалось пообщаться за бутылкой самогонки с одним корешем. Он недавно откинулся, сейчас за майданом смотрит, собирает мзду с работающих там блатных. Пацан вроде неглупый, но я, в принципе, знаю, что надо подлить в самогон, чтобы язычок заработал, как надо… – Сазонов самодовольно оскалился. – В городе орудует банда, все верно. Это не блатные, в противном случае он бы их знал. Кто такие – кореш без понятия. Сам в дыму, как говорят у них на жаргоне. И это крайне печалит товарища. Единственное, что нашептали ему на ухо: у этих беспредельщиков свой человек в ментуре, подбрасывает сведения и прикрывает их деяния. Этого следовало ожидать – с их-то информированностью…

– Где именно в ментуре? – перебил Алексей.

– Как где? – удивился Сазонов. – В уголовке, где же еще?


– Я сам в уголовке.

– Вот у себя и ищи, – непринужденно бросил лейтенант.

Как-то сухо стало в горле. Алексей покосился на дверь, за которой было тихо, недоверчиво воззрился на агента. Сазонов тоже с любопытством его разглядывал.

– Ты отвечаешь за свои слова?

– В какой-то мере – да, – поразмыслив, подтвердил лейтенант. – Корешу можно верить, у них источники куда серьезнее наших. И врать ему не было смысла – не в том состоянии он находился, хм… Кореш не знает ни имен, ни фамилий, а слушок о кроте в уголовке прошел после того, как банда забрала общак, попутно ухайдакав паханов, тайным порядком прибывших в город. Мстить не стали – кому мстить? У них нет толковых сыскарей, чтобы разобраться в этом деле. Так что будешь смеяться, но в успехе разоблачения крота и банды заинтересованы не только правоохранительные органы, но и уголовный мир.

– Надеюсь, мы работаем не на воротил криминального мира, – мрачно пошутил Алексей и провалился в задумчивость. Потом очнулся, потряс головой. – Ладно, думай не думай, а делать что-то надо. Тебе опасно оставаться в городе, лейтенант. Чтобы через час ноги твоей тут не было, понял? Сейчас я тебя вытаскиваю, всем объявляю, что взял мелкого уголовника на поруки, взаимовыгодный гешефт, так сказать… Тебя все равно по тупости взяли – ну, шарахнулся от мента? Все от нас шарахаются. Ты еще не потерянный для общества человек. Почему паспорт с собой не носишь?

– А чего его носить? – буркнул Сазонов. – Отоварят по голове в темной подворотне, и не будет паспорта. На хате он, под половицей спрятан…

– Ладно, идем вместе на твою хату, – решился Алексей, – и косяки бросаем во все стороны. Забираем паспорт, все твое барахло, ловим попутку – и вали к чертовой матери в Смоленск. Не хочу, чтобы тут трупы плодились, как грибы.

– Да я сам могу, – засмущался Сазонов. – Что ты, в самом деле, Алексей Макарович, я же не маленький…

– Поговори у меня, – огрызнулся Алексей. – Самостоятельный больно. Пока лично не удостоверюсь, что ты убрался, душа не успокоится. Ну, что сидишь? – Капитан начал подниматься. – Понравилось в камере?





Глава девятая




Уже темнело, когда Алексей приблизился к дому. Словно не на своих двоих, словно вел кто-то, а голова витала в иных измерениях. Лица людей проплывали в памяти, они что-то делали, говорили, бросали взгляды. Необъяснимая мистическая плесень – там что-то было, имелась подковырка, он ее чувствовал. Воз оставался на месте, дело не двигалось с мертвой точки. Угрюмо взирал майор Черепанов, выслушивая его доклады – и ей-богу, имей он точную уверенность, кто стоит перед ним, врезал бы по первое число!

Впрочем, бдительности капитан не терял, и когда под деревом зашевелилось что-то, ноги стали пружиной, а рука машинально потянулась к карману. Но тревога оказалась ложной. В темнеющем пространстве материализовалась женщина, она направилась ему наперерез, воровато поглядывая по сторонам. Шла неуверенно, теребила отвороты старой кофточки. Двор был пуст – только он и женщина. Но кто поручится, что пара любопытных глаз не подглядывает в окно?

– Алексей, это я, Женя… Женя Дьяченко… – У нее от волнения подрагивал голос, она заступила ему дорогу, пришлось остановиться. Подошла вплотную, почти прижалась, смотрела так… что лучше бы не смотрела. Он уже знал исходящий от нее запах – от него кружилась голова, мутился разум. Что-то гадкое зашевелилось внутри. Снова змей-искуситель из райского сада взялся за работу. Избавь же его от рая, из которого нет выхода!

– Женя… – Он чувствовал себя полнейшим дураком. – Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?

– Не знаю, Леша, не могу, запал ты мне в душу… – зашептала женщина. Она тянула к нему лицо, слышалось учащенное дыхание. – Не могу без тебя, никак не могу, все время о тебе думаю, тянет к тебе… Вот стою здесь уже полчаса, стыдно, что люди подумают…

Было дико неловко, хотелось провалиться сквозь землю. Зачем он поддался вчера на это искушение? Почему мужчины в подобных ситуациях думают чем угодно, только не головой? Она уже целовала его во все «незащищенные» места, сладостно дышала. И он едва не поддался снова!

«Некогда исправлять ошибки, – мелькнула мысль, – будем повторять…»

И все же он устоял перед обольстительницей, хотя голова закружилась, а решение принимало совсем другое место. Он отстранился от нее, выдохнул.

– Женя, подожди, не надо, нехорошо это…

– Знаю, милый… – Она упрямо тянулась к нему. – Но не могу по-другому, растрепал ты меня всю… Пойдем скорее в подъезд, пойдем к тебе… Мы недолго, я тебя не задержу…

– Женя, подожди… – Он отрывал от себя ее руки, начинал злиться. – Откуда ты здесь? Как узнала адрес?

– Я не знаю, какая у тебя квартира, а номер дома Олег сказал – мы ведь рядом почти живем… Наудачу пришла – стою, жду, на окна смотрю…

– Мои окна на эту сторону не выходят… Что ты дома сказала? Твой муж со мной в отделе был, передо мной ушел…

– Да, он сразу домой отправился… Я сказала, что к подруге сбегаю, укол поставлю, у нее вторую неделю желудочные боли…

– Алиби, конечно, так себе. – Он заставил себя улыбнуться. – И ты уже полчаса меня караулишь… Олег знает, где живет твоя подруга?

– Господи, да какая разница… – она уже не могла держаться, Женю трясло, как наркоманку-морфинистку, а он не мог избавиться от ощущения, что загремел в глухую западню и у этой женщины есть нечто большее, чем револьвер, напичканный патронами. Наваждение оплетало, работали какие-то извечные первобытные инстинкты.

– Нет, Женя, извини, мы не можем себе такое позволить… – Он снова отрывал ее от себя. – Иди домой, забудь про меня. То, что мы делаем, это низко. Твой муж – мой товарищ, мы знакомы еще с детства, а теперь вместе работаем. Забудь обо всем, Женя, надо постараться. Мы совершили ошибку, давай не будем усугублять…

Ее глаза наполнились слезами, задрожали губы. Он отвратительно себя чувствовал, но был рад, что устоял перед искусом. Он отвергал ее решительно, почти отталкивал. Она уходила, всхлипывая, оглядывалась – может, передумает? Или завтра будет более покладистым? Или послезавтра… Он сгорал от стыда, развернулся, зашагал к подъезду…



Ночь прошла спокойно, а утром похолодало, зарядил беспросветный дождь. Мокли люди и машины, мокли уличные собаки. И без того невзрачный город превратился в место депрессии и уныния.

Настроение было подавленное. С раннего утра Черкасов сидел за своим рабочим столом, безуспешно пытался дозвониться до линейного отделения. Линия была занята, как в Смольном в октябре 17-го! Неужели все такие занятые? Хоть самому туда иди!

Он с треском швырнул трубку на аппарат, обвел подчиненных суровым взглядом. Стас Вишневский смутился, спрятал глаза. Пашка Чумаков листал дела. Конышев тер воспаленные глаза и жевал мундштук папиросы, которую по доброй традиции забыл поджечь. Дьяченко смотрел угрюмо, тяжело, и от этого взгляда становилось не по себе.

Алексей не подавал вида, сохранял казенно-равнодушный взгляд.