Тишина в Хановер-клоуз

Лоретта перестала перебирать булавки на серебряном подносе, лежавшем на туалетном столике.

— Правда? Я не знала. Спасибо, что сказали мне, Амелия. Вы правильно поступили. В будущем сообщайте мне все, что касается здоровья мисс Вероники, а также информируйте, если она чем-то расстроена или нервничает, чтобы я могла ей помочь. Сейчас наступает очень важный момент в ее жизни. В скором времени она обручится с очень достойным человеком. Я не хочу, чтобы что-то угрожало ее счастью. Вы меня понимаете, Амелия?

— Конечно, мэм. — Эмили слабо улыбнулась. — Я сделаю все, чтобы вам помочь.

— Хорошо. А теперь уложите мне волосы. И советую поторопиться, потому что вам нужно еще помочь мисс Веронике.

— Да, мэм. Похоже, Эдит опять занемогла.

В отраженном зеркалом взгляде Лоретты Эмили увидела сарказм, неожиданный и пугающий; он свидетельствовал об остром уме, и это было опасно.

— Завтра ей будет гораздо лучше, — уверенно сказала Лоретта. — Обещаю вам.

И действительно, на следующее утро Эдит встала рано, но пребывала в дурном настроении. Неизвестно, что ей сказали, но винила она во всем Эмили и затаила на нее обиду. Она не отходила от Эмили ни на шаг, следила за ее работой — особенно за глажкой, которая была ее слабым местом, — и критиковала за малейшую ошибку. В конце концов Эмили потеряла терпение, обозвала ее жирной ленивой и сварливой шлюхой и сказала, что если бы Эдит хотя бы вполовину так старалась выполнять свои обязанности, как она сует нос в чужие дела, то никому бы не пришлось работать вместо нее.

Эдит вылила на нее ведро холодной воды. Сначала Эмили хотела ответить, влепив пощечину в это глупое лицо. Но тогда ее точно уволят и она ничего не узнает. Эмили выбрала другую тактику и замерла посреди прачечной, мокрая и дрожащая. Появившаяся в дверях Джоан, которая прибежала на яростный крик Эдит, увидела ее с пустым ведром в руке, а также жалкое состояние Эмили.

Эмили подумала о том, какой нелепый у нее, должно быть, вид, как рассердилась бы ее мать и какая вообще это абсурдная ситуация, а потом испугалась — ее разбирал смех. Чтобы подавить истерический припадок, она подняла фартук к лицу и уткнулась в складки материи, заглушавшие смех.

Джоан исчезла, а две минуты спустя появился дворецкий; лицо его было красным, бакенбарды топорщились.

— Эдит! Что это за выходки? Останешься здесь, пока тебя не вызовет миссис Йорк, и погладишь остальные простыни.

— Это не моя обязанность! — яростно запротестовала Эдит.

— Попридержи язык и делай, что приказано! Сегодня останешься без обеда, а если будешь дерзить, то завтра тоже! — Он повернулся к Эмили и с ласковой улыбкой обнял за плечи — крепче, чем необходимо. — Перестань, не надо плакать. Мэри нальет тебе чаю. Не надо расстраиваться. Все скоро пройдет. Давай, давай. Не плачь, а то заболеешь.

Эмили никак не могла остановиться — ее смех был слишком похож на слезы. Одиночество, холод, нервное напряжение, незнакомая обстановка — все это требовало выхода. Рука Реддича обнимала ее за плечи, теплая и неожиданно сильная. Ощущение было приятным и успокаивающим — а затем в голову вдруг пришла пугающая мысль: он может неправильно истолковать ее поведение. Эмили уже заметила, что очень нравится ему, и он несколько раз вставал на ее сторону. Только этого ей не хватало!

Она громко шмыгнула носом, приказала себе успокоиться, опустила фартук и выпрямилась.

— Спасибо, мистер Реддич. Вы правы. Это просто от холодной воды. — Нельзя забывать, что она горничная. Она не может позволить себе высокомерие или дистанцию, которую соблюдают леди. — Спасибо. Вы очень добры.

Дворецкий с явной неохотой опустил руку.

— Ты уверена?

— Да… Да, спасибо! — Эмили медленно отодвинулась, стараясь не смотреть на него. Это нелепость! Она воспринимала его как мужчину, а не как дворецкого! Хотя, с другой стороны, все мужчины — мужчины. Может, нелепость — это взгляды высшего общества?

— Спасибо, мистер Реддич, — повторила Эмили. — Сейчас пойду и переоденусь. Я замерзла, и чашка горячего чая мне не повредит. — Она повернулась, выскочила из комнаты и почти бегом бросилась по коридору к лестнице.

Когда Эмили снова спустилась на кухню, все уже знали о происшествии, и ее встретили удивленные взгляды, перешептывание и смешки.

— Не обращай на них внимания, — сказала Мэри, подала ей чашку горячего чая и присела рядом. Ее голос понизился до едва различимого шепота. — Ты вправду ее обозвала? А как?

Эмили с опаской взяла чашку — руки у нее еще тряслись.

— Я назвала ее жирной ленивой шлюхой, — тоже шепотом ответила она. — Только никому не говорите — миссис Кроуфорд меня уволит! Наверное, Эдит тут работает уже много лет и они с миссис Кроуфорд давно знакомы.

— Нет. — Мэри подвинулась ближе. — Она тут всего два года, а миссис Кроуфорд — три.

— Похоже, все тут новенькие — Эмили старалась казаться бесхитростной. — Странно. Это хорошее место — красивый дом, приличное жалованье, и мисс Вероника не злая…

— Не знаю. Наверное, всё из-за того убийства. Я не слышала, чтобы кто-то собирался уйти, а они все равно ушли.

— Ну и глупо. — Эмили старалась унять волнение и говорить тихо. Может, удастся узнать что-то новое. — Они что, думают, что убийца может прийти еще за кем-нибудь?.. Ой! — Она изобразила на лице удивление и ужас, повернулась и посмотрела в лицо Мэри. — Ты же не думаешь, что Далси тоже убили, да?

Глаза Мэри, синие, как полоски на кухонной посуде, смотрели на нее недоверчиво. Затем в них постепенно проступило понимание, и Эмили испугалась, что переборщила. Вторая истерика у горничной за один день — это уже слишком. Ее вышвырнут, не слушая никаких оправданий, и даже Реддич ее не спасет. Спешка до добра не доведет.

— Хочешь сказать, ее выпихнули из окна? — Голос Мэри был почти не слышен, однако помощница кухарки была слеплена из другого теста и терпеть не могла истерик. Они только злят людей, а мужчины их просто ненавидят. Кроме того, Мэри была достаточно умна: она умела читать; наверху у нее под подушкой лежали дешевые «романы ужасов», и она знала толк в преступлениях. — Точно, Далси была здесь, когда убили мистера Роберта. — Она едва заметно кивнула. — Может, она что-то видела.

— Но ты тоже тогда здесь была, правда? — Эмили с удовольствием отхлебнула чай. — Тебе лучше быть осторожной. Никому не рассказывай о том, что тогда случилось! А ты что-нибудь видела?

Похоже, Мэри не заметила противоречия в словах Эмили.

— Нет, не видела, — с сожалением призналась она. — Важные люди не приходят на кухню, а я почти всегда тут. А в то время я была всего лишь прислугой в буфетной.

— И ты никогда не видела странных людей наверху? Тех, кого там не должно быть?

— Нет, никогда.

— А каким был мистер Роберт? Наверное, другие тебе рассказывали?

Лоб Мэри прорезали морщины.


— Ну Далси говорила, что он был особенным, всегда аккуратным, таким вежливым… по крайней мере, как это принято у господ. Но старый мистер Йорк тоже очень вежливый, только уж очень неаккуратный. Бросает вещи где попало и вечно что-нибудь забывает! Я знаю, что он все время уезжал. Джеймс, который служил тут лакеем, часто говорил, что мистер Роберт опять уехал. Но такая у мистера Роберта работа. Он какая-то важная шишка в Министерстве иностранных дел.

— А с Джеймсом что стало?

— Миссис Йорк избавилась от него. Сказала, что, раз мистер Роберт умер, Джеймс больше не нужен. Отослала его прямо на следующий день, под предлогом, что какой-то там лорд ищет камердинера и она замолвила за него словечко.

— Миссис Лоретта?

— А кто же еще? Бедная мисс Вероника так расстроилась, что вообще ничего не могла делать. Ужасно горевала, так убивалась, бедняжка. Мистер Роберт был для нее светом в окошке. Она его обожала, это точно. Нет, конечно, миссис Лоретта тоже жутко расстроилась. Была белой, как привидение, рассказывала Далси. — Мэри придвинулась еще ближе, и ее волосы щекотали щеку Эмили. — Далси говорила, что слышала, как миссис Лоретта плакала ночью, но она не посмела войти, потому что все равно ничего не могла сделать. Люди должны плакать; так уж заведено.

— Конечно. — Эмили вдруг почувствовала себя непрошеным гостем. Зачем, черт возьми, она явилась в дом несчастной женщины и обманывает всех, выдавая себя за горничную? Неудивительно, что Питт так разозлился. Вероятно, он ее тоже презирает.

— Ладно, — вдруг сказала Мэри, прервав течение ее мыслей. — Пей свой чай, Амелия. Если у тебя нет работы, то у Мэри есть! И на твоем месте я бы попридержала язык, девочка. Не строй из себя слишком умную! Эдит — хитрая лентяйка. В этот раз тебе все сошло с рук, но ты нажила себе врагов. А теперь пей чай и проваливай!

Это был превосходный совет, и Эмили смущенно поблагодарила Мэри и повиновалась с готовностью, которая удивила их обеих.

Следующие два дня Эмили чувствовала себя неуютно. Эдит затаила ненависть, которую не решалась показывать, но это было еще хуже, потому что Эмили понимала: враг просто ждет удобного момента. Миссис Кроуфорд чувствовала себя униженной и придиралась к Эмили по мелочам, что вызывало недовольство Реддича. Все были взвинчены. Ее единственным убежищем стала прачечная, поскольку Эдит снова умудрилась освободиться от глажки. Она якобы повредила запястье и не могла удержать утюг. Миссис Кроуфорд сделала вид, что поверила, однако не смогла переубедить Реддича по поводу обеда, и две вкусные трапезы прошли в отсутствие Эдит. Похоже, миссис Мелроуз на этот раз особенно постаралась. Как это было принято везде, слуги угощались превосходным вином из хозяйских погребов. Вечером после ужина они пили горячее какао и играли в настольные игры, в которых Эдит не участвовала.

У Эмили осталась одна проблема — как избавиться от дружбы мистера Реддича, но при этом не задеть его чувств и не лишиться защиты. Никогда в жизни ей еще не приходилось быть такой дипломатичной, и это отнимало много сил. Эмили искала убежище в неестественно старательной заботе о Веронике. Именно поэтому она оказалась в ее будуаре ранним вечером, когда Нора доложила о визите мистера Рэдли и спросила, примет ли его мисс Вероника.

Эмили почувствовала, что краснеет; книга, которую она читала вслух, соскользнула с колен на пол. Все это начиналось как приключение, но Эмили не хотела, чтобы Джек видел ее в роли горничной. Волосы у нее были собраны на затылке, что не очень ей шло, а лицо бледное — слугам не разрешалось пользоваться косметикой, и в выгодном положении оказывались те, у кого щеки румяные от природы. Эмили не выходила из дома, спала в холодной постели, вставала слишком рано, поэтому под глазами у нее были тени, и она явно похудела. Наверное, вид у нее действительно как у полудохлого кролика! Вероника тоже была худой, но в своем роскошном платье выглядела хрупкой, а не истощенной.

— Да, пожалуйста, — с улыбкой ответила Вероника. — Как мило, что он приехал. А мисс Барнаби с ним?

— Нет, мэм. Привести его сюда? — Нора искоса взглянула на Эмили, намекая, что той следует удалиться.

— Да. И скажи миссис Мелроуз, чтобы приготовила чай, сэндвичи и пирожные.

— Да, мэм. — Нора повернулась вокруг своей оси и вышла, задев шелестящими юбками косяк. По ее мнению, камеристкам нечего делать там, где они могут встретить джентльменов, которые приходят с визитами. Это привилегия горничной.

Минуту спустя появился Джек, непринужденно улыбающийся, элегантный и оживленный. В сторону Эмили он даже не взглянул, но при виде Вероники, которая протянула ему руку, его лицо осветилось радостью. Подобное пренебрежение заставило Эмили вздрогнуть, как от удара. Глупо, конечно. Если он с ней заговорит, то все испортит, и она на него рассердится. И тем не менее Эмили страдала — слишком уж хорошо Джек играл свою роль. Он вел себя с ней как со служанкой, а не как с женщиной.

— Как мило, что вы меня приняли. — Джек говорил искренне, словно это была не просто вежливость. — Мне следовало прислать визитную карточку, но мысль навестить вас пришла ко мне внезапно. Как вы поживаете? Я слышал, у вас в доме случилось несчастье. Надеюсь, вы уже немного пришли в себя?

Вероника прильнула к его руке.

— О, Джек, это было ужасно. Бедняжка Далси выпала из окна и разбилась о камни мостовой. Не представляю, как это могло произойти. Никто ничего не видел!

Джек! Вероника называла его по имени так непринужденно и естественно, словно он оставался для нее Джеком даже по прошествии стольких лет. Почему она не вышла за него, раз они знакомы так давно? Деньги? Ее родители? Возможно, они отвергли такого, как Джек, бесперспективного, а вместо него выбрали Роберта Йорка, единственного наследника в семье, с деньгами и амбициями. Но сама она выбрала бы Джека? И, что самое главное, предпочел ли бы он ее?

Они разговаривали, не замечая Эмили, словно та была одной из подушек на стульях. Вероника смотрела на Рэдли, и щеки ее пылали; такой счастливой Эмили ее ни разу не видела. Волосы блестят, будто черный шелк, глаза широко распахнуты. Она не просто красива — в ее лице есть индивидуальность и страсть. От бурлящих внутри чувств у Эмили перехватило горло, так что стало трудно дышать. Как Амелия она любила Веронику и жалела ее, понимая, что по какой-то причине эта женщина глубоко несчастна. Глядя на Джека во все глаза, словно дура, Эмили вдруг поняла, что внутри у Вероники словно сжимаются тиски, с каждым днем усиливая боль. Неужели это скорбь по Роберту? Или страх? Может, она что-то знает — или наоборот, не знает, и неуверенность постепенно разъедает ее?

Одновременно Эмили ужасно ревновала, и это чувство вызвало воспоминания о романе Джорджа с Сибиллой. Как больно узнать, что любимый мужчина предпочел — не просто предпочел, а обожает — кого-то еще! С этой мукой не может сравниться ничто, а тот факт, что перед смертью Джордж очнулся от своего безумия, не заставил ее забыть, как чувствует себя отверженный. Даже время не может до конца вылечить такие раны.

Эмили невольно видела в Веронике соперницу. Сначала Джек был для нее просто развлечением, милой и забавной игрушкой, затем превратился в друга, с которым она чувствовала себя свободнее, чем со всеми остальными, за исключением, пожалуй, Шарлотты. Теперь же он стал частью ее жизни, потеря которой означала глубокое одиночество. Джек смеялся и болтал с Вероникой, а Эмили не могла не только заговорить с ним, но даже привлечь его внимание. Таких страданий она никогда еще не испытывала. В другое время Эмили пожалела бы горничных, которым суждено только смотреть. Но в данный момент ее переполняли боль и гнев, и она не могла думать о других.

Нужно незаметно удалиться. Камеристки не должны оставаться в комнате вместе с гостями. Она не стала извиняться, прерывая разговор, — в этом не было необходимости. Просто встала и на цыпочках вышла из комнаты. Джек даже не повернул головы. Закрывая дверь, Эмили оглянулась на него, но он улыбался Веронике, словно даже не подозревал о существовании Эмили.



Шарлотта испугалась, когда Томас с обезоруживающей ясностью описал грозящую Эмили опасность, но спасти сестру она не могла. Даже если она будет приезжать к Йоркам как можно чаще, то все равно не поможет Эмили, сидя за чаем и сэндвичами с огурцом. Единственным утешением было то, что Шарлотта не верила, что Пурпурная — это Вероника. Судя по рассказу Питта, у нее не хватит присутствия духа, чтобы заниматься шпионажем.

Эту тему Шарлотта снова затронула на следующий день, пытаясь помириться с мужем.

— Если она шпионка, разве мы не обязаны раскрыть ее, ради блага страны?

— Нет, мы не обязаны, — подчеркнул Питт. — Я обязан.

— Но мы можем тебе помочь! Никто в Хановер-клоуз не станет с тобой разговаривать, потому что ты из полиции, а нас они не опасаются. Они считают, что мы совсем безмозглые, и даже не дают себе труда лгать!

Томас хмыкнул, вскинул брови и многозначительно посмотрел на нее. Шарлотта решила не обращать на него внимания. Наверное, лучше оставить эту тему, пока муж не запретил ей ездить к Йоркам — тогда придется его ослушаться, а она этого не хотела. И новая ссора ей не нужна. Шарлотта не могла оставить Эмили одну перед лицом неизвестной опасности, но убедить Питта вряд ли ей удастся. Однако чрезмерная покорность лишь возбудит подозрения, и поэтому Шарлотта принялась за свой завтрак и сменила тему разговора.

На следующее утро, как только Питт ушел из дома, она написала письмо Джеку Рэдли и заставила Грейси положить его в десятичасовую почту. Потом принялась гладить рубашки мужа и строить планы.

Два дня спустя, в субботу, эти планы принесли плоды, и к тому времени ее уже посетил Джек с отчетом о визите к Веронике Йорк. Когда он пришел, в комнате присутствовала Эмили, но вскоре ушла. Рэдли беспокоился, что Эмили выглядела бледной и явно несчастной, хотя он осмелился лишь мельком взглянуть на нее. Шарлотта обрадовалась, что Джек переживает за сестру. Вглядываясь в его лицо, которое обычно — как того требовал высший свет — не выражало ничего, кроме поверхностной вежливости, Шарлотта увидела скрывавшегося за этой маской мужчину, и он ей понравился. Возможно, грозящая Эмили опасность — это как раз то, что ему нужно, чтобы продемонстрировать глубину своей личности, чего Шарлотта очень хотела для Эмили.

После полудня она в приподнятом настроении вышла одна из дома Эмили, одетая в одно из старых платьев сестры. Платье было предусмотрительно распущено в нескольких местах, потому что Шарлотта была на пару дюймов выше сестры и немного полнее в груди, даже до трагической смерти Джорджа. Оно было золотисто-коричневым, цвета выдержанного хереса, и очень шло ее нежной коже и темно-рыжим волосам. Шарлотта выбрала отороченную черным мехом шляпку и такую же муфту. Никогда в жизни у нее не было такого роскошного зимнего наряда.

Она отправила письмо Веронике и получила ответ — то есть ее ждали. Шарлотта приехала в экипаже Эмили, надеясь, что никто этого не заметит. Но если спросят, она ответит, что экипаж арендовали из соображений удобства — леди Эшворд нет в городе.

Вероника ждала ее в гостиной, и при виде Шарлотты лицо ее засияло от удовольствия. Она тут же встала.

— Как приятно вас снова увидеть. Я рада, что вы пришли. Садитесь. Жаль, что на улице такой ужасный холод, но я думаю, мы все равно можем прокатиться, просто ради того, чтобы сменить обстановку. Или вы предпочитаете еще раз посетить зимнюю выставку?