Тюрьма мертвых

– Встать!

Не секунды не размышляя, я покорно поднялся и принялся ждать дальнейших распоряжений. Лицо мое выражало абсолютное спокойствие и безразличие, ни одна мышца не дергалась, брови были расслаблены, глаза смотрели немного в бок и в пол, не моргая. Я старался не дышать, представляя, что нахожусь под водой. Мне казалось, что он смотрит на меня, пытаясь уличить в обмане. Я был уверен, что разоблачен и сейчас меня снова повяжут, хотелось бежать, но я держался, всеми силами скрепил свое тело и мозг. Внутри меня пылало пламя, гремел гром, сверкали молнии, снаружи я был холоден, как лед, и тих, как вода в озере в безветренный день.

– На выход, – скомандовал охранник, и я сделал шаг.

Ноги заметно отяжелели от волнения, каждая теперь весила, как мешок с песком, передвигать их было тяжело, но, собрав волю в кулак, я все же смог справиться с собой.

На выходе из камеры меня уже ждал сменщик. Человек – больше похожий на скелет, обтянутый кожей, – с огромной кувалдой на плече. Должно быть, он умер от какой-то страшной болезни. Я почувствовал жуткую брезгливость и не хотел касаться ни его самого, ни его инструмента. Он молча выставил кувалду вперед. Тяжелая рукоятка легла в руку и потянула к земле, я подхватил ее второй рукой и быстро закинул на плечо.

«Как эта ходячая вешалка для одежды смогла удержать такую здоровенную кувалду?»

Мы разошлись с ним, не оборачиваясь друг на друга. Отойдя на пару метров, я услышал, как сзади закрылась камера. Ноги нехотя поволокли меня в строй. В голове, подобно заевшей пластинке, звучала одна и та же мысль: «Скоро это все закончится. Потерпи, скоро все закончится».

Мертвецы стояли вплотную друг к другу. Немая полоса застывших без движений истуканов разных возрастов, форм черепа, с кучей всяких физических дефектов: отсутствием глаза, неестественно вывернутой рукой или и того хуже – половиной лица. Душа билась в истерике, умоляла не вставать в этот проклятый судьбой строй – мне не было места среди этих обрубков и неупокоившихся душ. Но я молча занял предназначенное мне место – примерно посередине строя, и, подобно всем остальным, уставился куда-то вдаль.

Когда последний заключенный передал свой инструмент, а принявший его встал в строй, на горизонте появился мой дед. Он выглядел еще суровее, чем раньше. Мне показалось, что с его появлением в помещении стало холодней. Его вид был суровей прежнего, невероятно отрицательная энергетика исходила потоками, забирая все жизненные силы и оставляя в душе только пустоту и страх.

– Дневная смена, приготовиться к отправке!

Неподвижные до этой секунды статуи все как один повернулись на сто восемьдесят градусов в сторону состава. Я опешил от такой неожиданной слаженности и чуть было не замешкался. Задержавшись лишь на долю секунды, я, как и остальные, оказался спиной к камерам и вдруг резко выдохнул.

«Надеюсь, никто этого не заметил».

– Занять места! – Голос моего деда звучал точно так же, как голос его сменщика: жестко, бесстрастно и глухо, как удар хлыста.

Когда-то бывшие живыми люди слева и справа залезали в вагонетки и ставили инструмент между ног; я последовал их примеру. Не прошло и полминуты, как все расселись. Я примостился посередине между перекаченным стероидами детиной с лицом младенца-переростка и щупловатого вида стариком. Самое интересное было то, что у здоровяка в руках было обычное ведро, а дедок сжимал толстый металлический лом, который был выше его на голову, когда тот сидел. Очевидно, трудовые обязанности здесь никак не распределялись, каждый брал в руки то, что ему давали, и делал то, что говорили. Никогда еще я не боролся с таким упорством с собственным любопытством. Глаза чесались, зрачки то и дело хотели соскользнуть в сторону и осмотреть каждого заключенного с ног до головы. Я находился в окружении мертвецов, пускай и безвольных, но это были люди, перешагнувшие за ту самую грань, о которой тысячелетиями рассуждали и спорили люди всего мира.

Механизмы зашипели, поручни с треском опустились вниз, придавив ноги к полу. Я украдкой взглянул под них и увидел, как тонкими прозрачными волнами растекается туман, обволакивает подошвы ботинок, заползает внутрь штанов, собирается в клубы и вываливается за борта. Мой дед лично провел осмотр каждого места и, убедившись, что все зажаты поручнями, сел в голове состава, и мы поехали. Из приближающегося туннеля вырвался и подул в лицо ледяной поток воздуха. Мне показалось, что в нем я уловил запах хвои. Это, конечно, было невозможно, но мне до безумия хотелось верить, что я покидаю тюрьму.

Состав несся невероятно быстро, было ощущение, что мы вот-вот взлетим, от разрезаемого лицом воздуха перехватывало дыхание. За минуту мы преодолевали расстояние в несколько десятков километров – любое метро могло бы позавидовать подобной скорости. Чем ближе мы были к выходу, тем холодней становился воздух. Я заметил, как из носа и рта у меня вырывается пар, это была проблема, ведь, кроме меня, здесь никто не дышал.

Выехав из очередного темного тоннеля на открытую освещенную местность, я заметил на себе взгляд сидящего впереди человека с широким лбом, лысой, как у охранников, головой и лицом, покрытым множеством глубоких вкрапленных шрамов. Он смотрел на меня своими сухими кукольными глазами и, кажется… улыбался?

Поначалу я подумал, что у него лицо такое, но, когда мы снова погрузились во тьму, а через несколько мгновений выехали на свет, я ясно разглядел холодную, самодовольную ухмылку. Он понял, что я не один из них. Я уставился на него, пытаясь понять – замышляет ли он сдать меня, но читать мысли по глазам я, к сожалению, не умел.

Неожиданно в животе и в легких появилось чувство, будто все внутренности поплыли кверху, с каждой секундой это чувство усиливалось. Тоннель уходил под землю. Теперь езда на вагонетках походила на американские горки, дух перехватывало, а в голове возникли шокирующие выводы: «Они углубляют тюрьму, строят вниз».

Кирпичную кладку сменила земля, появились деревянные конструкции, подпирающие своды и укрепляющие стены. На этих огромных брусьях висели керосиновые лампы, от которых света было не намного больше, чем от свечей на торте. Мы погружались в настоящую темную пещеру. Так как за все время ни одной буровой машины на глаза не попадалось, то с полной уверенностью можно было сделать вывод, что кирки, лопаты и ломы в руках моих «коллег» сделали всю эту работу.

«И это в двадцать первом веке», – молча заметил я про себя.

Наконец тоннель выровнялся, и дорога стала прямой. Слева и справа в стенах прорубались новые тоннели, коридоры, формировались новые проемы будущих камер.

«Твою мать, да она бесконечна».

Я заметил сотни заключенных, трудящихся в поте лица (если так можно сказать про тех, кто не потеет). Мне стало дурно, но я не успел предаться меланхолии, так как наша «машина» свернула под резким углом и снова начала подниматься кверху, вжимая мое тело в жесткую металлическую спинку.

Мы вернулись на прежний уровень, где свет отсутствовал полностью, и скоро состав начал сбавлять свой бодрый темп. Издавая противный скрип, колеса рывками цеплялись за рельсы, наверняка раскаляя их докрасна.

Состав остановился, а царившая вокруг тишина быстро поглотила эхо механических звуков. Мы молча сидели в кромешной темноте, пригвожденные поручнями к сиденьям. Казалось, я слышал стук собственного сердца, которое в последнее время гоняло кровь по телу как сумасшедшее. Если бы я не знал, что рядом со мной кто-то есть, то подумал бы, что нахожусь здесь в абсолютном одиночестве. Наконец спереди в потолок ударил луч света, затем он переместился с полотка на пол, потом на стену, а после развернулся и начал падать на лица заключенных, подсвечивая их.

Стоял собачий холод, из-за которого зуб на зуб не попадал. Все тело пробирала дрожь, я старался дышать исключительно ртом, выпуская тонкие струйки воздуха. Но, кажется, это было еще не все; мои щеки – они горели, как зимой на морозе. И если румянец еще не проступил, то скоро наверняка окрасит мои щеки в бледно-розовый цвет.

«Не зря говорят: на болоте ночи холодные, – размышлял я и в то же время думал: – Но не до такой же степени, к тому же мы – дневная бригада, а значит, на улице уже должно было наступить утро».

Послышались глухие тяжелые шаги. Я никак не мог разглядеть, кто идет, лишь слышал, как шуршит земля под его ногами и в стороны разлетаются мелкие камушки, попадающиеся на пути. С каждым новым шагом луч перескакивал с лица на лицо, с вагонетки на вагонетку, быстро сокращая дистанцию до нашей группы. Спустя минуту, может, чуть меньше, шагающий добрался до нас.

Это был охранник с фонарем в руках. Луч сначала подсветил лицо моего соседа, охранник некоторое время заострил на нем внимание, затем резко переключился на меня, ослепив ярким, как фотовспышка, светом. Глаза начало адски резать, я хотел отвернуться или хотя бы моргнуть, но кое-как сдержался. Когда свет перепрыгнул на следующего заключенного, веки автоматически сомкнулись. Перед глазами поплыли пятна, от чего ненадолго разболелась голова. Осмотрев нас троих, охранник направил свет на тех, кто сидел напротив, и тут я увидел, что место, где недавно сидел странный улыбающийся тип, было пустым.

Охранник проговорил что-то невнятное, и через несколько мгновений возле нашей вагонетки появились еще двое лысых в форме, среди которых был мой дед.

– Звони, пускай ищут на путях, – услышал я знакомый голос.

– Поднимай! – гаркнул он в конец состава.

Зашипев, поручни поплыли кверху.

– Построиться!

Мы послушно начали покидать состав, в этот момент один из охранников прошелся вдоль стены и разжег несколько ламп. Зеленовато-желтый свет рассеялся по тоннелю, наполнив его причудливыми тенями.

Я снова взвалил тяжелую кувалду на плечо, своим весом она уже успела продавить в нем лунку. Нога в ногу, словно связанные невидимой цепью, мы медленно двинулись вперед, но скоро остановились. Спереди послышался треск и шелест перетирающегося между собой металла. Сработали какие-то запорные механизмы, раздалось противное гудение. Я узнал этот звук, так гудят дверные петли под огромным весом. Ледяной ветер ворвался с ревом в тоннель, словно зверь, который был взаперти. Пальцы, сжимающие кувалду, начали терять чувствительность. Я испугался: вдруг эта дверь ведет в ад?

Идти не хотелось, но сзади настойчиво подпирали. Кажется, я совершил огромную ошибку, согласившись на эту сомнительную авантюру. Интересно, как смог сбежать тот, с ухмылкой? Мы ведь были в одинаковых условиях.


Я смотрел вперед, но ничего не видел за спинами. Что-то было явно не так. Холодный ветер кусался, заметал внутрь пыль, которая неприятно колола оголенные щиколотки. Взглянув под ноги, я негромко ахнул – это была не пыль, это был снег. Самый настоящий снег! Сквозняк гнал его по земле, тот, цепляясь, оседал на ботинках и таял на коже.

«Нет! Не может быть! – Я отказывался в это верить. – Это не мог быть снег, не мог! Сейчас конец лета! Какого хрена произошло? Я не хочу в это верить».

Чем ближе я был к выходу, тем очевиднее становилось, что зима вступила в свои законные права и я провел в этих стенах гораздо больше времени, чем казалось.

Ледяной воздух обжигал ноздри, из которых текло. Я не обращал на это внимание, мне было все равно.

«Теперь мне отсюда точно не выбраться, сегодня я умру, окоченею, и Алина никогда не узнает, что со мной стало», – с этими мыслями я шагал в призрачном строю навстречу неминуемой холодной смерти.

Наконец дверь оказалась позади, а под ногами звучно захрустело. Мы шли по вытоптанной сотнями ног дорожке, вдоль нее слева и справа из земли шипами торчали заколоченные в промерзшую землю сваи. Рябое от облаков небо цвета бетона росло прямо из земли, прерываясь лишь темно-зеленой полоской елей, которые окружали тюрьму, скрывая ее от всего остального мира. Создавалось впечатление, что заключенные строят не только тюрьму, но и все вокруг: природу, землю, снежный покров. Откуда-то неподалеку эхом отдавались глухие одиночные выстрелы. Позже я понял, что это были звуки сваебойной машины, которая, судя по всему, работала здесь на износ, так как тюрьма разрасталась с необычайной скоростью. На секунду меня посетила мысль: «В конечном итоге вся земля будет одной большой тюрьмой, и тот, кто не грешил в прошлой жизни, рано или поздно сорвется и тоже окажется за этими стенами».

– Стоять! – Ветер принес хриплый голос спереди, в ту же секунду наша живая машина прекратила свой ход.

Я смотрел на спины впередистоящих. Ледяной ветер раздувал свисающие с их плеч серые тряпки, которые защищали от этого дубака не больше, чем кружевной тюль.

«Интересно, мертвые чувствуют холод?»

Несколько мгновений спустя мимо нас прошли охранники, те, что привезли нас сюда, включая моего деда. Он искоса глянул на меня, его ресницы слиплись от мороза, а губы были синими. В его взгляде я увидел отчетливое: дальше ты сам по себе.

Никто не шевелился, кроме меня, конечно. Тело уже колбасило, мысли превращались в кашу, кажется, мозг вытекал вместе с соплями, моментально превращаясь в льдинки. Немного погодя я почувствовал: что-то изменилось. Воздух начал тяжелеть, легкие и сердце сдавливали невидимые руки, а скованные морозом мышцы напряглись еще сильней и начали ныть. Сначала я решил, что это приступ, а может, предсмертная судорога, но потом вспомнил, что уже испытывал нечто подобное однажды. Тогда, в первый день, когда увидел странных стражей в серых плащах. В памяти возникли пустые темные глазницы, засасывающие все твои внутренности, я сразу вспомнил слова деда: «Я – божий одуванчик по сравнению с теми ребятами, которые следят за порядком снаружи».

Их было двое, каждый на две головы выше самого высокого заключенного в моем ряду. Один шел слева, другой справа, руки у обоих спрятаны в карманы ровно свисающих с плеч серых плащей, которые даже не шевелились от прикосновения ветра, словно не подчиняясь законам природы. Только сейчас я смог разглядеть всю угловатость их лысых черепов.

«Кажется, здесь к волосам какое-то отдельное – отрицательное отношение».

Там, где в прошлый раз были черные дыры, теперь находились обычные человеческие глаза, отражающие холодную, как и окружающая нас зима, душу, если, конечно, у этих ребят есть душа. Возможно, в прошлый раз мне просто почудилось. Надсмотрщики шли медленными ровными шагами вдоль колонны, не поворачивая головы в сторону заключенных; они не смотрели на нас, но я чувствовал, что ведется подсчет голов.

Наконец они пропали за спинами, и наше движение возобновилось.

Кажется, пальцы ног больше не подчинялись мне; возможно, я уже отморозил их окончательно.

«Интересно, сколько я так еще продержусь?»

Чем дальше шли, тем сильней слышался шум машины, беспощадно загоняющей бетонные шипы в землю, содрогая ее. Вскоре одна из таких машин показалась в нескольких метрах от нас. Это была огромная допотопная механическая хреновина на гусеничном ходу. Она гудела, звякала механизмами, тарахтела, как умирающий от старости трактор, из всех щелей и главной трубы валил черный мазутный дым, коптящий небеса. Возможно, поэтому небо было таким грязным и беспросветным. Несколько человек во главе с «плащом» двинулись в сторону агрегата, а наш отряд, не останавливаясь, пошел дальше. Через несколько шагов еще одна группа работяг свернула с тропы, затем еще и еще. Мы были подобием поезда, с которого на ходу то и дело «десантировались» в разные стороны пассажиры. Вскоре настала и моя очередь «высаживаться».

Как оказалось, машина была не единственной, мы добрались до еще одной, но та ничего не забивала, лишь деловито вибрировала и иногда издавала какие-то бахающие звуки. Пять мертвых преступников, вооруженных тяжелыми инструментами, в рабочей одежде, больше похожей на лохмотья, двинулись следом за местным блюстителем порядка. Я был шестым в этой бригаде и плелся позади всех. Как только я сошел с тропы, ноги тут же погрузились в наст по самые щиколотки.

«Больше не могу, больше не могу», – то и дело повторял про себя, шагая по хрустящей корке, ссыпающейся в мои ботинки и превращающейся там в воду.

Я без конца сжимал и разжимал пальцы, не давая им превратиться в безжизненный хворост.

Наконец мы дошли до машины, неподалеку от которой над землей возвышалась странная рыжая насыпь. Забравшись по небольшой отвесной лесенке, страж дернул за ручку, и дверца машины легко открылась. Он достал оттуда железную канистру для топлива и, бросив на снег, спустился вниз.

– Лей. – Громкий раскатистый голос пробежал волной, буквально проник в тело через кожу и задержался там дрожью.

Высушенный, как тысячелетняя мумия, старик, стоявший справа от меня, вышел вперед и, добравшись до канистры, дернул крышку. Раздался хлопок от скопившихся внутри канистры паров. Затем он подошел к рыжему холму, который оказался кучей высушенных еловых веток, и начал поливать его из канистры. Закончив, он отнес канистру обратно к стражу и поставил рядом с ним, а затем вернулся в строй. Тип в сером плаще достал из кармана что-то, поджег и бросил в кучу веток, которые тут же гулко вспыхнули, обдав с ног до головы жаром мое тело, совершенно не готовое к такому.

Огромное пламя столбом стремилось к серому небу, пеплом окрашивая все вокруг в черный цвет.

– Бей, – снова грянул голос стража.

И все, с кем я пришел сюда, начали окружать костер. Я старался не отставать, тем более это было для меня внезапным спасением.

Было видно, что эти ребята не впервые проделывают подобное.

Мы окружили этот огромный костер, прижавшись к нему практически вплотную. Далее мы встали в пару. Не имея ни малейшего представления, что и как нужно делать, я подглядел за остальными. Один вооруженный киркой «счастливчик» ставил ее одним концом на промерзшую землю, а другой, вроде меня, удостоившийся чести держать в руках неподъемную кувалду, должен был с размаху бить по кирке. Кажется, до меня начало доходить, чем мы тут будем заниматься, но это меня волновало не так сильно, как тот факт, что с холодом покончено, а значит, все остальное стерпится. Как же я ошибался.

Плечо почувствовало невероятное облегчение, когда с него «слезла» эта ноша, но стоило мне сделать замах, как я ощутил все годы, прошедшие без физкультуры и спорта. Первый удар был не самым лучшим, я промахнулся, кувалда вместо кирки ударила по снегу и утонула в нем. Я взглянул в глаза мужика, державшего инструмент, но ему, кажется, было пофиг – еще бы, держи себе и держи. Хорошо устроился; надеюсь, мы будем меняться.

Костер весело щелкал и стрелял, радуясь своему триумфу. Второй удар был более успешным, и кирка зашла в землю на несколько сантиметров. Жар, исходящий от костра, покусывал оттаявшую кожу. Кажется, мы стояли слишком близко к огню. Глаза и нос тоже оттаяли и обильно начали течь. В голове заиграли первые тревожные мысли вроде: «Не превратиться бы в копченую курицу».

Но отходить было нельзя, это сразу вызвало бы подозрение, к тому же я так сильно замерз, что готов был даже на ожоги.

Я продолжил бить. Пара ударов – и кирка наполовину зашла в снег. Зэк вытащил инструмент и переставил его на несколько шагов в сторону, мы продолжили, удар за ударом. Поначалу, разгорячившись, я даже почувствовал кое-какой энтузиазм. Тело ожило, пальцы снова принадлежали мне, а сил, казалось, столько, что хоть до ночи колоти.

Но спустя пятнадцать ударов молодецкая удаль пошла на спад, и заносить кувалду каждый раз становилось все тяжелее. Каждый новый удар отдавался легкой вибрацией во всем теле. Непривыкшая кожа на ладонях покрывалась мозолями, а плечи постепенно забивались. При этом с меня уже текло ручьем. Нужно было срочно перевести дыхание, а в идеале вообще перекурить, но перекуров не было. Мы ковыряли землю и перемещались с места на место, а машина тем временем уже начала работать. Все это создавало массу неудобств: одно дело – когда землю долбят где-то вдалеке, и совсем другое – когда в метре от твоих ног.

«Главное, что не холодно. Главное, что не замерзну», – успокаивал я себя.

Не знаю, сколько прошло времени с начала работы, но я чувствовал, как силы мои увядают все стремительнее, а вместе с ними и недавно появившаяся надежда.

Заключенный, работающий со мной в паре, и не думал меняться местами. Он без остановки подставлял кирку под новый удар и ни разу не отвел от нее взгляда, словно это дело было главным в его жизни.