Тремарнок

– Желаю поменьше работы и побольше чаевых! – прокричала из комнаты Рози, перекрывая закадровый смех. – Крокодил, крокодил, ты обратно приходи!

Лиз улыбнулась, признательная за это веселое прощание. Начни Рози упрашивать ее остаться дома – и Лиз потом весь вечер места бы себе не находила. Честно говоря, она думала, что такое вообще не переживет.

Она застегнула молнию на куртке и подняла воротник. Ладно, если она сейчас же не сдвинется с места, то уже никогда не уйдет. Вдохнув поглубже и расправив плечи, Лиз сжала потертую латунную ручку и крикнула, прежде чем закрыть за собой дверь:

– Скоро приду, мой друг какаду!





Глава третья




Вечер выдался ясный. Лиз шагала в сторону холма, стараясь избавиться от привычного чувства вины, разъедавшего ее изнутри. Бросать Рози по вечерам было невыносимо, но, переехав в Тремарнок, Лиз смогла устроиться лишь официанткой и уборщицей. Конечно, работа в офисе с девяти до пяти куда легче, зато нынешний график позволяет ей забирать Рози из школы.

Впрочем, без Пэт пришлось бы совсем туго. Джин, профессиональная нянька, по вечерам не работала, да и расценки у нее были такие, что Лиз вряд ли потянула бы.

Когда Рози была совсем крошкой, она каждый вечер проводила у Пэт – сначала смотрела телевизор, а потом засыпала на диване, пока Лиз не возвращалась с работы и не забирала ее. Пэт не соглашалась взять ни пенни и говорила, что благодаря Рози она не коротает вечера в одиночестве. Сейчас, когда Рози подросла, старушка сама приходила в «Голубку», утверждая, что ей совершенно все равно, где проводить вечер.

Сперва Лиз оправдывалась и считала такой порядок временным, но вскоре стало очевидно, что он устраивает всех. Судя по всему, бодрствование допоздна не доставляло Пэт никаких неудобств: «Я всегда была совой, и мужа это прямо до белого каления доводило». Хотя в девяти случаях из десяти старушка, уложив Рози, усаживалась в кресло и дремала, так что Лиз приходилось ее будить.

Девочка обожала Пэт и называла ее бабусей, что явно нравилось обеим. Признательности Лиз не было предела.

Лиз свернула влево и зашагала по извилистой Саут-стрит, мимо двух маленьких изящных бутиков, где продавались пляжные сумки, открытки и пестрые женские платья. На зиму они закрывались, лишь ненадолго распахивая двери на Пасху. Заглянуть внутрь Лиз так ни разу и не осмелилась, магазинчики явно были ей не по карману, но ей нравилось смотреть на манекены и представлять, как придет лето и деревушку наводнят состоятельные туристы.

Из коттеджа «Чайка» появилась Дженни Ламбер, а за ней бежала Салли, джек-рассел-терьер. Дженни быстро направилась к Лиз, и той пришлось остановиться. В их деревушке, куда ни пойди, непременно наткнешься на кого-нибудь, кто не прочь поболтать, так что Лиз всегда выходила минут на пять-десять пораньше.

– На работу? – спросила Дженни, а Салли принялась обнюхивать черные туфли-лодочки Лиз.

Дженни было чуть за сорок. Уроженка Сассекса, она перебралась в Тремарнок, выйдя за Джона, торговавшего рыболовными снастями в магазинчике на набережной.

– Мы к вам в субботу тоже придем – у нас семейный праздник. Ты работаешь?

Лиз кивнула:

– Суббота – день напряженный. На выходные у нас уже сейчас столики бронируют.

Дженни неодобрительно покачала головой:

– А ты хоть иногда отдыхаешь?

– Конечно, – заверила Лиз, – каждое воскресенье, а зимой еще и по понедельникам.

– Уж отдых-то ты заслужила, – сказала Дженни. Салли тянула поводок и рвалась вперед.

Дженни посмотрела на оранжевый цветок в волосах у Лиз и восхищенно улыбнулась:

– Какая красота! У тебя еще такой большой подсолнух есть, он мне тоже нравится.

– Хочешь, я тебе тоже такой сделаю? – предложила Лиз. – Это несложно, да и Рози поможет. Она обожает их мастерить. Мы на них уже руку набили.

Но Дженни и слышать об этом не желала.

– У тебя и без того работы хватает.

Лиз сделала всего несколько шагов, когда из узенького переулка, ведущего к площади, появилась Валери Барроуз, разведенная дама средних лет. Она переехала в Тремарнок из Суррея десять лет назад, когда ее брак развалился, купила тут дом под названием «Хатка» в двух шагах от «Голубки».

Злые языки утверждали, будто Валери в Тремарноке разонравилось и что в Бате у нее имеется любовник, к которому она то и дело наведывается. Впрочем, Валери действительно проводила все меньше времени в их деревушке.

Особым радушием и теплотой она похвастаться не могла, однако зла на нее никто не держал. Иное дело – ее сын Маркус. Тридцатилетний лоб, он, похоже, за всю жизнь ни дня не работал, и местные мрачно бурчали, что он, судя по всему, даже в тюрьме успел отсидеть. Парень ошивался с какими-то подозрительными типами, которые наезжали по выходным, мусорили, до трех ночи слушали громкую музыку и расхаживали по деревне с таким наглым видом, будто все вокруг принадлежит им.

Соседи не уставали жаловаться на Маркуса, пока ему самому это не надоело и он, к облегчению местных, не перебрался в другое место – а может, и опять угодил за решетку, кто знает? Как бы то ни было, дом их теперь нередко стоял запертым и темным.

С Валери Лиз давно не сталкивалась и уже готова была вновь остановиться поболтать, но соседка лишь слегка кивнула и холодно улыбнулась. В обеих руках она держала пакеты с продуктами и, совершенно очевидно, спешила домой. Лиз с облегчением улыбнулась в ответ и двинулась дальше.

Ресторан находился почти в самом конце улицы, на первом этаже дома, в былые времена принадлежавшего состоятельному капитану. Изящные ярко-синие деревянные ставни на окнах оттеняли белизну стен, а над дверью была прибита синяя, в тон, доска с выведенными белыми завитушками: «Улитка на часах». Над рестораном располагалась двухэтажная квартира.

Хотя Дженни и задержала ее, Лиз успела вовремя, и дверь в ресторан была закрыта, но не заперта. Войдя, Лиз отметила, что деревянные полы неплохо бы подмести, слышалось звяканье бутылок – наверное, Роберт готовит вино. Она заглянула на кухню, где Джесс, судомойщик и паренек на побегушках, повязав черно-белый клетчатый фартук, чистил картошку.

Она поздоровалась, и Джесс, подняв голову, скривился. Смазливый парень восемнадцати лет, с копной светлых кудряшек, он явно считал, что в жизни имеются занятия поинтереснее, чем резать овощи и отмывать грязные кастрюли. Например, серфинг и вечеринки. Если бы только не деньги, которых ему вечно не хватало. Кое-как дотянув до окончания школы, он получил аттестат, но, к унынию своей матери, с величайшим трудом.


Повесив куртку и сумку в подсобке, Лиз вымыла руки, пересчитала скатерти и принялась накрывать на столы из простого ошкуренного дерева. В квадратную залу с низким потолком Роберт каким-то чудом умудрился втиснуть восемь разномастных столов, отчего ресторан приобрел хоть и немного неряшливый, но уютный вид.

Летом, когда все столики были заняты, Лиз не сразу научилась пробираться между ними, но, ограничившись пролитым несколько раз супом и еще парочкой неприятных происшествий, приобрела удивительное проворство.

Однако на сегодня забронировали всего половину столиков, и Лиз накрыла лишь те, что стояли возле окон, – давно подмечено, что посетителям больше нравится сидеть там, откуда видно улицу.

Лавдей опаздывала – впрочем, это вовсе не удивительно, – и Роберт сам пришел помочь Лиз протереть бокалы. Разговорчивостью он не отличался, поэтому они работали в тишине. Лиз знала, что так Роберту лучше.

Высокий худой мужчина неопределенного возраста с неухоженными темно-русыми волосами и обгрызенными ногтями, Роберт выглядел вечно измученным. Поначалу его манера то и дело потирать руки и отводить глаза выводила Лиз из себя – ей казалось, будто Роберт ее недолюбливает. Но со временем, поняв, что он не балует разговорами даже собственную племянницу Лавдей, Лиз успокоилась и решила, что он, скорее всего, просто стеснительный. К тому же Роберт был вечно занят делами в ресторане, так что на общение у него просто-напросто не оставалось времени.

Ни о друзьях, ни – если уж на то пошло – о подруге он никогда не упоминал, но как-то раз Лавдей проговорилась, что его невеста, любовь всей его жизни, бросила Роберта за несколько дней до свадьбы. После этого Лиз стала с ним особенно любезной и никогда не поддразнивала Роберта за его спиной, хотя остальные не отказывали себе в этом удовольствии.

Еще она узнала – разумеется, от Лавдей – что Роберт родился в Пензансе, а племянницу взял на работу, лишь поддавшись на уговоры ее матери, которой не терпелось побыстрее выпроводить дочурку из дома.

Семнадцатилетняя Лавдей красила длинные волосы в черный, один висок у нее был выбрит, а с другой стороны пряди волной падали на лицо. У Лавдей имелась сногсшибательная грудь, вечно готовая выпрыгнуть из тесных маек, а прошлым летом девушка закрутила роман с Джессом, да такой пылкий, что казалось, будто от страсти кухня вот-вот загорится.

Однако сейчас бывшие влюбленные друг с дружкой даже не разговаривали, и в случае крайней необходимости передавать сообщения приходилось Лиз. Почему роман закончился, Лиз так и не поняла, хотя время от времени Лавдей сердито бурчала парню в спину: «Бабник», а Джесс, когда она проходила мимо, шипел: «Шлюха». Лиз даже велела ему попридержать язык.

За двумя столиками уже заказали закуски и горячее, когда в ресторан впорхнула наконец Лавдей. Прямо на глазах у посетителей она сбросила розовое пальто и с шумом метнулась в подсобку, даже и не подумав извиниться.

Лиз украдкой посмотрела на Роберта, откупоривавшего за барной стойкой бутылку красного вина. Интересно, о чем он думает? Если даже и сердится, то старательно скрывает гнев, однако Лиз заметила, что он несколько раз провел рукой по волосам, отбрасывая их назад.

– Похоже, сегодня все спокойно, – ободряюще прошептала ему Лиз по пути на кухню, – наверное, так весь вечер и пройдет.

– Угу, – промычал Роберт, отводя глаза.

В ту же секунду двери распахнулись и в ресторан ввалилась шумная компания. «Сглазила», – подумала Лиз и на миг замерла, прикидывая, за какой столик их усадить.

В меню у них всегда были свежие морепродукты и рыба, этим ресторан и славился. Два-три раза в неделю за пару часов до рассвета их шеф-повар Алекс вместе с Мерином, единственным честным моряком в Тремарноке, выходил в море и возвращался с омарами и гигантскими крабами. Все остальное, чего они не могли поймать сами, – мидии, морские языки, солнечника, королевские гребешки, морского черта и камбалу – покупали на рыбных рынках Лу и Плимута.

Блюдом дня сегодня был чесночный буйабес, который снискал всеобщие похвалы, но задал Лиз немало работы. В намокшем переднике она металась между столиками, собирая раскрошенные ракушки и креветочные хвосты.

Лавдей бродила как в воду опущенная, то и дело выскакивая на задний двор позвонить. Чтобы пар быстрее выветривался, дверь на улицу была приоткрыта, и Лиз, выходя из кухни с тарелками, услышала, как девушка кричит:

– Отстой все это – ты и сам понимаешь!

Алекс и их су-шеф Джош усмехнулись, а Джесс, по локоть в жирной мыльной воде, сделал вид, будто не слышит.

Чуть позже, когда Лиз зашла на кухню за десертом для второго столика, она наткнулась на Лавдей и Роберта. Девушка просила отпустить ее пораньше, потому что у нее «выдался трудный денек».

По обыкновению нервно кашлянув, Роберт качнулся на каблуках.

– Лавдей, по отношению ко всем остальным это несправедливо.

Алекс протянул Лиз две белые тарелки – на каждой лежало по тающему, сбрызнутому кремом шоколадному пудингу и горсти малины. Лавдей выпятила нижнюю губу, и Лиз заметила на густо подведенных глазах девушки слезы.

– Дядя Роберт, ну пожалуйста. Мне и правда надо кое-что уладить.

Левый глаз у Роберта дергался, над ухом торчала прядь волос.

– Ладно, – вздохнул он. – В первый и последний раз, – едва слышно добавил он.

Взяв в каждую руку по тарелке, Лиз устремилась в зал. «Девчонка веревки из него вьет», – подумала она, вернувшись за остальными десертами. Она так и не освоила искусство носить по две тарелки в каждой руке. Строгий выговор пошел бы Лавдей только на пользу, но этого от Роберта не дождешься – он и мухи не обидит.



Домой она добралась только к полуночи. Разбудив привычно прикорнувшую перед телевизором Пэт, Лиз проводила старушку до дверей ее дома, вернулась к себе и на цыпочках прошла в комнату Рози. Девочка спала на спине, закинув руки за голову, и Лиз повыше подтянула ей одеяло. Потом прошлась по их маленькой квартирке и погасила свет, который перед уходом всегда оставляла включенным, чтобы Пэт и Рози не боялись.

Она знала, что лучше ей лечь, но так измоталась за день, что уже почти не чувствовала усталости, поэтому решила сначала выпить чаю. Дожидаясь, когда закипит чайник, Лиз открыла дверь рядом с ванной, ведущую на маленький заасфальтированный внутренний дворик, откуда открывался вид на белые, беспорядочно лепившиеся к холму коттеджи.

Места во дворике хватало лишь на сушилку для белья и два пластмассовых садовых стула, но солнце сюда все равно почти не добиралось, поэтому стулья казались неуместными. Вытащив из сумки пачку сигарет, Лиз прикурила, закрыла глаза и затянулась.

В кабинете Тони Катта горел свет, но жалюзи были закрыты, и Лиз решила, что Тони допоздна засиделся за работой. Он был пиарщиком и курсировал между Лондоном и их деревушкой. Тони перевалило за сорок, и время от времени к нему приезжали приятели, но надолго они не задерживались. Возможно, он начинал действовать им на нервы – порой Тони делался совсем неуправляемым, но к Лиз он относился по-доброму и поэтому нравился ей.

Сейчас ее не видел ни Тони, ни кто бы то ни было еще, но она все равно чувствовала себя виноватой. Сделав несколько затяжек, она затушила сигарету, едва докурив до половины. Скоро бросит. Надо. В том, что Лиз начала курить, виновата была ее лучшая школьная подружка Джеки. Однажды она стащила у старшего брата пачку сигарет, и девчонки выкурили их тайком в саду, пока мама не вернулась с работы.

Лиз улыбнулась, вспомнив хитрую ухмылку Джеки и как та выпускала дым кверху, думая, что это придает ей загадочности. Разумеется, потом обеим стало плохо, но это их не остановило, и стоило брату Джеки зазеваться, как они воровали у него сигарету-другую. Интересно, где сейчас Джеки? Какая же она была хохотушка… Но их пути разошлись, когда Лиз устроилась на свою первую работу.

Она подошла к пластмассовой урне в углу и выбросила окурок. Вину проще всего переложить на кого-то еще, особенно если человек оправдаться не может. Однажды девчонки даже совершили набег на родительский бар – так они узнали вкус мартини.

Как же давно все это было. Теперь Лиз и не верилось, что она была способна на подобное безрассудство. Похоже, она совершенно изменилась.

Она тихо прикрыла дверь и с чашкой чая в руках прошла в гостиную, где уселась в мягкое синее кресло. Сидя в этом кресле, Рози смотрела телевизор. Лиз казалось, будто сиденье до сих пор хранит тепло худенького тела дочери.