Тремарнок

Пока они завтракали и мыли посуду, Рози без умолку болтала о поездке в Лондон. Как там вообще все? Королева и правда умрет, если вороны покинут Тауэр? А еда в Лондоне такая же или другая?

Лиз рассмеялась:

– Ты же не в Тимбукту едешь!

Они решили, что остальные дела отложат на потом, а сейчас поедут в Плимут и обналичат чек. Лиз терпеть не могла вылазки в Плимут по выходным, но искушать судьбу и тянуть до понедельника ей не хотелось. Кто знает – может, к тому времени Грег потратит все, что у него имеется, и отзовет чек? При мысли об этом Лиз поежилась.

День манил новыми возможностями, они сели в старого доброго Ослика Иа и покатили по проселочным дорогам, таким узким, что колючие ветки живых изгородей скребли по машине. За окном мелькали словно сшитые из лоскутков поля, пастбища с коровами, мотели, выставленные на продажу поленницы дров, деревеньки, где всего-то было несколько домов да магазин. Лиз и Рози во все горло распевали старые застольные песни времен короля Эдуарда, которым Лиз в детстве научила ее мама, – «Дейзи-Дейзи», «Мой папаша», «Откуда ты взял эту шляпу?» и «О, как я люблю побережье».

Оставив машину на многоуровневой парковке в центре, они направились в главное отделение банка, открытое даже в выходные. Давая указания Рози, Лиз позволила ей ввести данные чека в банкомат и спрятала одобренную квитанцию в сумочку. На ее счет деньги поступят лишь через несколько дней, но ведь и задаток внести надо не завтра. Все складывалось как нельзя лучше.

Затем они решили прогуляться по мощеным улочкам до исторической набережной Барбикан, а по дороге остановились посмотреть на Елизаветинскую фреску – огромное граффити работы местного художника, уже выцветшее, облупившееся и обшитое деревянными рейками.

– Он странноватый слегка, да? – спросила Рози, поглядывая на нелепые, неуместно современные лица, совсем не сочетавшиеся с белыми жабо и допотопными тюдоровскими прическами.

– Есть немножко, – согласилась Лиз, – но художник он был очень хороший.

Они зашли в маленькую старомодную кондитерскую, и Рози выбрала себе небольшой пакетик ирисок, а потом они уселись на скамейке возле лестницы Мэйфлауэр Степс, откуда отцы-пилигримы якобы отправились в 1620 году в Америку. Ириски оказались до невозможности сладкими, и Лиз сказала, что дома надо будет хорошенько почистить зубы.

День был ярким и солнечным, и они глазели на надувные лодки в гавани, на людей, направлявшихся в магазины и галереи. Прямо перед ними двое детей, совсем маленький мальчик и его сестра постарше, дразнили чаек, щеки у малышей раскраснелись, глаза сверкали от возбуждения. Круг за кругом бегали они друг за дружкой, пока девочка, тяжело отдуваясь, не спряталась за маму. Та болтала с каким-то мужчиной. Может, с мужем? Он приложил ладонь к щеке девочки и взглянул на нее сверху. Слов они не расслышали, но сомневаться не приходилось – наверняка что-то ласковое. Рози сосала ириску, и Лиз поняла, что занимает сейчас ее мысли: дочери тоже хотелось бы носиться, просто радуясь тому, что природа наградила ее двумя здоровыми ногами, ей хотелось, чтобы папа погладил ее по щеке и назвал принцессой, маленькой красавицей, конфеткой и другими глупыми именами, которыми отцы награждают дочерей.

Мысли Лиз устремились к тем временам, когда Рози только родилась. На тридцать первой неделе беременности у Лиз отошли воды, а спустя еще два дня ей сделали экстренное кесарево сечение. Младенец весом три фунта и тринадцать унций не дышал, и Лиз решила, что малышка умерла. Но врачам удалось ее откачать, вот только она подхватила инфекцию.

Девочку поместили в кувез, и в течение двух недель, мотавших Лиз подобно американским горкам, за жизнь девочки никто не ручался. Но она не сдавалась, и когда спустя шесть недель им наконец разрешили забрать ее домой, Лиз считала себя счастливейшей женщиной в мире.

А с какой гордостью Грег взял на руки и понес к машине маленький узелок из белой простыни, из которого торчали темные волосы! Все его предубеждения против беременности словно рукой сняло. Он стал отцом – и девочка даже внешне была на него похожа.

Они привезли ее в квартиру, и сперва все шло чудесно. Правда, никакого особого интереса Грег к Рози не проявлял, а если совсем честно, то и к Лиз тоже, но, судя по всему, сами слова «моя дочь» ему нравились. «Моя дочь такая проворная», – говорил он заходившим в гости друзьям. Или: «Ходишь по комнате – а она с тебя глаз не сводит. Сообразительная!»

Но Рози росла, и Лиз подметила, что, пытаясь схватить погремушку или бутылочку, малышка всегда тянет пухлую правую руку и никогда – левую. И когда она начала ходить, а потом и бегать, то делала это не так, как другие дети. Рози норовила поставить левую ногу на носочек, нога эта, судя по всему, была слабее правой, и Рози чуть вело вбок, будто она слегка перебрала.

Матери других детей делали вид, будто не замечают, но Лиз все видела. Грег утверждал, что все в порядке, до тех пор, пока его вечно сонный брат не поинтересовался, что не так с Рози, и тогда Грег согласился показать девочку врачу. Услышав диагноз, Лиз едва не потеряла сознание. Грег же, напротив, остался безучастным.

У Рози диагностировали детский церебральный паралич, а вернее, гемиплегию. Левое полушарие ее мозга было повреждено – вероятно, при рождении или сразу после, и сказать, какая жизнь уготована ей, невозможно. Вслушиваясь в слова «инвалидная коляска», «эпилепсия» и «задержка в развитии», Лиз погружалась в состояние, сходное с трауром. Оставаясь одна, она рыдала и кричала, преисполненная ненависти к матерям здоровых детей, и говорила себе, что не справится.

Однако со временем она поняла, что Рози ничуть не изменилась. Да, ей поставили диагноз, налепили ярлык, но разве это что-то значит? Рози – все тот же чудесный ребенок, с уже посветлевшими волосами, пухлыми кулачками, серо-зелеными глазами и ямочками на щеках.

– Ну неужели она недоразвитая? – спросила Лиз Грега однажды вечером, когда она и Рози строили на полу башню из кубиков. – Ты только посмотри, какая она умная.

Но Грег промолчал.

Лиз казалось, что последней каплей стал ортез. Врачи сказали, что ортез придется надеть на левую ногу Рози – он растянет ахиллесово сухожилие и вернет ногу в естественное положение. Ортез Рози ненавидела: он натирал, на коже набухали водяные пузыри, и девочка норовила от него избавиться. Иногда, когда Рози отказывалась идти в ортезе и начинала передвигаться ползком, Грег кричал на нее, чем доводил ее до слез.

Однажды Лиз не выдержала и заорала в ответ, удивив и себя, и Грега. Она редко повышала голос, но сейчас из нее выплескивались ярость и гнев. Она и не подозревала, что умеет так орать. Она ожидала, что Грег закричит в ответ, но, когда умолкла, он опасливо посмотрел на нее.

– Так больше нельзя, – проговорил он почти с облегчением. Или это ей показалось? – Оставайся тут, пока не переедешь. А я у приятеля поживу.

Он собрал чемодан, сел на мотоцикл и укатил, а Лиз от потрясения даже не спросила, у какого приятеля он собирается пожить.

– Вот, Рози, мы с тобой и остались вдвоем, – сказала Лиз.

Она сидела на кухне и, утратив весь свой боевой пыл, с ложки кормила дочку йогуртом.

– Мама и Уози, – радостно повторила малышка.

Говорить Рози начала рано, а болезнь ее оказалась вовсе не такой запущенной, как предполагали врачи. Симптомы заболевания выражались слабо, и Рози справлялась с большинством повседневных задач, хотя они требовали от нее немалых усилий и возилась она дольше, чем обычные дети.

Вскоре после переезда в Корнуолл Рози сделали корректирующую операцию – удлинили мышцы и связки по всей левой ноге. Сперва ей прописали расширенный курс физиотерапии, который потом сократился до одного сеанса в неделю, затем – в месяц, а позже его заменили программой упражнений, которые девочка могла выполнять дома.

Сейчас, если забыть о ежегодных медосмотрах, Рози жила почти обычной жизнью. Ей даже удалось избавиться от ненавистного ортеза и заменить его стельками. Грегу стоило просто набраться терпения и верить…

К реальности Лиз вернул пронзительный вопль маленького мальчика, которого отец пытался усадить в коляску. Лиз посмотрела на Рози – та болтала ногами и по-прежнему не сводила глаз с детей.

– Так кофе хочется! – бойко сказала Лиз, решив, что им пора. – Пошли?

Они направились в кафе, где в кои-то веки побаловали себя капучино и апельсиновым соком, после чего заглянули в пару магазинчиков, торговавших странноватыми деревянными поделками и вычурной бижутерией, и мимо пабов, дорогих ресторанов и небольшого винзавода побрели обратно к фреске.

Рози захотела было подойти к гадалке и узнать будущее, но Лиз покачала головой:

– Лучше не надо. Это все чушь.

Она вдруг поняла, что к поездке Рози, скорее всего, понадобится новая одежда, ведь из джинсов девочка уже явно выросла, хоть в талии те пока еще сходились. Несмотря на все попытки Лиз хорошенько накормить дочь, Рози оставалась очень худой, а приличная толстовка у нее имелась лишь одна. Ее одноклассницы наверняка наберут с собой кучу нарядов.


Почувствовав, что сердце тревожно скакнуло, Лиз одернула себя. Грег же оплатил половину. Времени у нее достаточно, вполне успеет скопить недостающую сумму, купить одежду и еще наскрести немножко на карманные расходы. Пусть хоть сегодняшний день ничто не омрачает.

– Хочешь, прогуляемся еще чуть-чуть? Или поедем домой – поиграем во что-нибудь или кино посмотрим?

– Домой, – твердо сказала Рози, – тебе перед работой еще отдохнуть надо.

Шагая к машине, Лиз думала, что порой они с Рози будто меняются ролями. Хорошо это или плохо, она не знала, но так уж сложилось.



Парковка возле их дома была занята, и они решили оставить машину на холме, на углу Саут-стрит, возле бутиков.

– Здравствуйте! – услышала Лиз, выходя из машины.

Она обернулась и увидела Шарлотту Пеннифезер и ее мужа Тодда, одетых в яркие дождевики и внушительные походные ботинки из кожи.

Пеннифезеры, приезжавшие на выходные, владели большим домом с видом на море и двумя коттеджами рядом, которые сдавали. Шарлотте было под пятьдесят, и Лиз удивляло, как та все успевает, мало того что работает и ведет хозяйство, так еще и четверых детей умудрилась вырастить практически в одиночку, пока Тодд сколачивал состояние в лондонском Сити. Шарлотта всегда выглядела намного старше своих лет, однако сейчас, когда дети почти выросли, казалась отдохнувшей. Супруги, взявшись за руки, теперь частенько прогуливались по деревне.

Они сообщили Лиз, что ходили гулять по берегу и сейчас мечтают принять горячий душ.

– Как же мне тут нравится! – вздохнула Шарлотта. – Будь мы сейчас в Лондоне, Тодд непременно пригласил бы на ужин своих сослуживцев, человек восемь-десять, и я весь день протопталась бы на кухне.

Они распрощались, и Лиз едва успела подумать, что перед работой у нее есть еще целых два чудесных часа, как увидела Роберта. Тот направлялся прямо к ним, держа в руках большую коричневую картонную коробку. Шагал он быстро и, похоже, с головой погрузился в собственные мысли, казалось не замечая их с Рози, однако вдруг поднял взгляд и улыбнулся. К удивлению Лиз, Роберт остановился и поставил коробку на землю.

– Это твоя дочка? – спросил он.

Глаза его забегали. Лиз заметила у него на верхней губе болячку, которой днем раньше не было.

Рядом с матерью Рози забывала о стеснительности. Она сделала шаг вперед и важно представилась:

– Мое имя Розанна Брум, но все называют меня Рози.

Роберт опешил. Он оглядел Рози с ног до головы, и Лиз поняла, что от его внимания не укрылась и больная рука, неестественно прижатая к груди. Лиз то и дело просила Рози не сгибать так руку – если держать ее согнутой, рука затечет и со временем сделается совсем неподвижной.

Первой мыслью Лиз было извиниться и побыстрее уйти.

– Какой у тебя красивый ободок! – Роберт показал на темно-розовый бархатный ободок, который Рози сегодня надела. Ободок украшал матерчатый цветок в тон.

Рози улыбнулась своей смешной щербатой улыбкой.

– Мы с мамой вообще любим всякие украшения для волос, правда же, мам? Мы их сами делаем.

Она взглянула на Лиз, и та машинально дотронулась до ярко-желтой шифоновой ленты, стягивающей волосы в хвост. Утром ей показалось, что в такой яркий солнечный день лента будет как раз кстати.

– Да, правда, – Лиз старалась не смотреть на Роберта, чтобы не смущать его.

Он громко кашлянул и переступил с ноги на ногу.

– Я тут купил на распродаже тысячу кухонных салфеток за шесть фунтов. – Он кивнул на заклеенную клейкой лентой коробку, а потом зачем-то добавил: – Они синие.

– Практично… – Лучшего ответа Лиз не придумала.

Рози поспешила ей на выручку.

– Какая большая коробка! – воскликнула она. – Можно ее красиво разрисовать и сложить туда… хм… – она задумалась, – ну, например, запонки, и галстуки, и всякие такие мелочи.

Повисла тишина, а затем Роберт вдруг рассмеялся, громко и заразительно, – никогда прежде Лиз от него такого не слышала. Строго говоря, она, кажется, вообще ни разу не слышала его смех.

– Отличная идея! – Склонив голову набок, Роберт оглядел коробку, словно скульптор, оценивающий кусок мрамора. – Шкафов у меня и правда маловато, так что лишний ящик не помешает.

Довольная Рози предложила помочь разрисовать коробку, и Роберт охотно согласился.

– Ну что ж, счастлив был познакомиться, – шутливо-торжественно проговорил он и пожал на прощанье Рози руку. Лиз же он едва удостоил кивком.

«Похоже, с детьми он отлично ладит, – думала Лиз, глядя, как Роберт с коробкой в руках быстро удаляется в сторону ресторана, – это у него со взрослыми не получается».

– Какой милый, – сказала Рози, когда они, держась за руки, спускались с холма к дому.

– Угу, – промычала Лиз, думая, что порой люди ведут себя очень странно.



Она отпирала дверь «Голубки», когда со второго этажа спустилась Эсме и поинтересовалась, не чувствует ли Лиз запах газа.

В их коттедже, построенном в 1790 году, располагались две небольшие квартиры, и в жилище Эсме вела отдельная железная лестница сбоку. Эсме было лет шестьдесят, она занималась керамикой и снимала в соседней деревне студию с печью для обжига. Время от времени в местной галерее проводились ее выставки. Работы Эсме Лиз нравились, но и стоили они немало.