Тревожные люди

– Извините, я только сейчас вспомнила, что вы ждали своего мужа, – кажется, его зовут Кнут? Он искал, где припарковаться, пока я… наверное, он очень за вас беспокоится! – женщину с пистолетом явно мучила совесть.

Эстель погладила ее по руке:

– Нет-нет, не волнуйся, все в порядке. Кнут умер.

Женщина побелела.

– Пока вы были здесь? Умер, пока вы были здесь… господи…

Эстель покачала головой.

– Нет-нет-нет. Он умер давно. Деточка, мир не вертится вокруг тебя одной.

– Я… – проговорила женщина.

Эстель снова погладила ее.

– Я сказала, что Кнут ищет, где бы припарковаться, потому что мне было одиноко. Гораздо приятнее притвориться, что он вот-вот придет. Особенно накануне Нового года, он так любил этот праздник. Мы стояли перед кухонным окном и смотрели салют. Да… прежде мы, конечно, смотрели салют с балкона… но я не могла заставить себя выйти на балкон после одного происшествия на мосту десять лет назад. Это долгая история. Так вот, стояли мы, значит, у окна и смотрели салют и… странные вещи всплывают в памяти. Мне этого больше всего не хватает. Кнут обожал салют – наверное, поэтому на Новый год мне особенно одиноко. Я просто чокнутая старушка.

Остальные молча слушали. Это мог бы быть прекрасный и трогательный момент, если бы в другом конце комнаты не прокашлялась Зара:

– Люди думают, будто пик самоубийств приходится на Рождество. На самом деле это не так. Гораздо больше их приходится на Новый год.



Это немного испортило общее настроение. Не без того.



Леннарт посмотрел на Рогера. Рогер на женщину с пистолетом. Та на них обоих. Затем она кивнула так, будто приняла решение. Когда входная дверь наконец открылась, на пороге стоял полицейский Джим. Через несколько минут он уже спустился по лестнице и доложил обстановку Джеку.





Глава 64




Громко топая, Джек вышел из комнаты для допросов вне себя от возмущения. Перепуганная насмерть риелторша так и осталась сидеть, глядя в дверной проем, как молодой полицейский ходит туда-сюда по коридору. Она с надеждой посмотрела на старого полицейского, который с несчастным видом стоял рядом. Джим не знал, куда девать руки и куда девать самого себя, поэтому протянул ей стакан воды. Стакан трясся мелкой дрожью, несмотря на то что риелторша вцепилась в него обеими руками.

– Вы должны мне поверить, я не грабитель… – заверила она.

Джим покосился на коридор, по которому маршировал Джек, время от времени стуча кулаками в стену. Затем кивнул риелтору, немного поколебался и кивнул еще раз, наконец, положил руку ей на плечо и сказал:

– Я знаю.



Риелторша удивилась. Джим смутился.

Старый полицейский, еще никогда не чувствовавший себя таким старым, поднял руку и покрутил обручальное кольцо на пальце. Давняя привычка, слабое утешение. Он всегда считал, что самое трудное в смерти – это грамматика. Он до сих пор говорит о жене в настоящем времени, Джек почти никогда не поправляет его, потому что у всякого хорошего сына есть сердце. Разве что скажет раз в год: «Пап, не пора ли снять кольцо?» Папа всегда кивает, словно просто забыл, крутит кольцо на пальце, будто пытается снять, и бормочет:

– Да-да, конечно.

Но так и не снимает.

Самое трудное в смерти – это грамматика, точнее – время глагола: она не будет сердиться, что он купил новый диван, не спросив ее. Она не будет. Она не приедет домой. Ее больше нет. Она рассердилась в тот раз, когда Джим купил новый диван, не спросив ее; знали бы вы, как она разозлилась. Она колесила по миру, по местам, где царил полный хаос, но когда она возвращалась домой, все должно было быть как прежде, иначе она страшно обижалась. Это была лишь одна из ее безумных привычек. Она использовала хрустящий жареный лук вместо мюсли и поливала попкорн соусом беарнез, а тому, кто при ней зевал, тотчас совала в рот палец, чтобы успеть его вытащить, пока рот не закрылся. Иногда она насыпала мюсли в ботинки Джима, иногда подкладывала кусочки вареного яйца и анчоусы в карманы Джека – она не могла отказать себе в удовольствии полюбоваться на выражение их лиц, когда они это обнаруживали. Этого особенно не хватает. Она любила розыгрыши. Время прошедшее, время настоящее. Она была женой Джима. Мамы у Джека больше нет.

Грамматика. Вот что самое трудное, думал Джим. Как бы ему хотелось, чтобы его сын с этим справился лучше его: все решил, всех спас. Но пока ничего не получалось.



Джим вышел в коридор и закрыл дверь. Посмотрел на Джека. Они остались вдвоем, их никто не услышит. Сын повернулся к нему. Он был в отчаянии.

– Пап, все указывает на то, что грабитель – риелтор… Ну как так… – только и смог сказать Джек, с каждым словом становясь все менее убедительным.

Джим медленно покачал головой:

– Нет, сынок. Это не она. Настоящей преступницы не было в квартире, когда мы туда вошли, в этом ты прав. Но и вместе с заложниками она не вышла.

Джек яростно осматривался вокруг. Он сжал кулаки, прикидывая, что бы ими ударить.


– Откуда ты знаешь, пап? Откуда ты, черт побери, знаешь? – крикнул он так, будто кричал с берега в открытое море.

Джим моргнул, словно пытался остановить подступающий прилив.

– Потому что я не сказал тебе правду, сынок.



И выложил, как все было.





Глава 65




Всех свидетелей по делу о захвате заложников отпустили одновременно. История закончилась так же внезапно, как началась. Они собрали свои вещи и вышли на улицу по маленькой лестнице через черный ход. Когда дверь за ними закрылась, они с удивлением посмотрели друг на друга: риелтор, Зара, Леннарт, Анна-Лена, Рогер, Ру, Юлия и Эстель.

– Что вам говорили полицейские? – немедленно спросил Рогер у остальных.

– Задавали массу вопросов, но мы с Юллан косили под дурочек, – гордо ответила Ру.

– Молодцы, – похвалила Зара.

– Кто-нибудь из полицейских сказал вам что-нибудь подозрительное? – допытывался Рогер.

Все покачали головами. Молодой полицейский только что прошел по всем комнатам и объявил свидетелям, что они свободны и он сожалеет, что им пришлось так много времени провести в участке. Единственное, на чем он настаивал, – это то, что они должны выйти через черный ход, чтобы не сталкиваться с журналистами, ждавшими перед зданием.

И вот вся компания, нервно переглядываясь, стояла у черного хода. Наконец Анна-Лена произнесла вслух то, о чем все думали:

– С ней… все в порядке? Когда мы выходили из квартиры, я увидела полицейского, который стоял на лестнице, – тот, что постарше, – и я подумала: «Как она теперь переберется в другую квартиру?»

– Да! А когда полицейские рассказали мне, что пистолет был настоящим и после того, как мы вышли, раздался выстрел, я подумала… ох… – кивнула риелтор, не решившись закончить мысль.

– Кто поможет ей выбраться, если не мы? – вопрошал Рогер.

Никто не ответил, но Эстель посмотрела на свой телефон, прочитала сообщение и молча кивнула. С облегчением улыбнулась:

– Она пишет, что все в порядке.

Анна-Лена тоже улыбнулась:

– Передайте ей привет от нас.

Эстель пообещала, что передаст.



Вслед за ними с черного хода вышла одинокая двадцатилетняя девушка. На вид очень самоуверенная, но ее выдавал взгляд, который метался вокруг, словно она не могла решить, куда ей идти и с кем.

– Ты в порядке, дружочек? – спросила Эстель.

– Что? Вы вообще о чем? – прошипела Лондон.

Юлия рассматривала бейдж на ее блузке – Лондон так и не сняла ее, когда ехала с работы на допрос.

– Это ты сидела на кассе, когда в банк ворвался грабитель?

Лондон неуверенно кивнула.

– Милая моя, ты, наверное, очень перепугалась? – спросила Эстель.

Лондон машинально кивнула:

– Нет… Не сразу. Потом. Когда я… понимаете, я испугалась, только когда поняла, что пистолет был настоящий.

Все понимающе кивнули. Ру засунула руки под пальто в карманы платья, мотнула головой в сторону кафе на другом конце улицы и предложила:

– Хочешь кофе?

Лондон собралась уже было соврать, что, мол, спасибо, дорогуша, у меня свои планы, мне есть куда пойти, завтра вообще-то Новый год. Но вместо этого сказала: